да.  Благодаря своей  долгой практике  этот  человек,  похоже,
выработал  способность  телепатического общения с  пассажирами:  ни слова не
говоря,  он  слез со  своих  мешков, достал  откуда-то  большую проржавевшую
жестянку и галантным жестом протянул  ее Бобу. Тот уткнулся в нее лицом,  да
так в ней  и остался.  Великая сила - самовнушение, ибо  вскоре  его примеру
последовала  жена  священника, а  за  ней  и  все  остальные  пассажиры,  за
исключением самого священника и меня.
     Я выглянул  в окно и увидел, что лес начинает расползаться на отдельные
группы  деревьев, разделенные  травянистыми лужайками,  - и вот уже мы летим
над  настоящей саванной.  Лес  уступил место всхолмленной, раскинувшейся  на
многие мили травянистой равнине  с редким, растущим  вразброс кустарником  и
немногочисленными,  укрывшимися  в  складках  земли  озерами.  Самолет  стал
снижаться  кругами  над  местностью, которая  казалась чуть ровнее остальной
саванны: мы шли на посадку.
     - Похоже, прилетели, - сказал я Бобу.
     Он с трудом оторвался от жестянки и глянул в окно.
     - Не валяй дурака, тут невозможно приземлиться. Не успел он договорить,
как самолет  мягко вошел  в  траву и, медленно снизив скорость, остановился.
Моторы предсмертно чихнули раза два и затихли. Стюард открыл двери, и в лицо
нам  пахнул  теплый  ароматный  ветерок.  Все вокруг было  объято  отрадной,
абсолютной  тишиной. Самолет окружила кучка индейцев, на фоне пустой саванны
они казались ордой монголов в  среднеазиатских степях. Это были единственные
люди  на двести миль окрест.  Повсюду  вокруг простиралась  саванна - мили и
мили  волнующейся  травы,  серебристо  сверкавшей  под  дуновениями ветерка;
единственным признаком жилья  здесь  была какая-то  необыкновенная постройка
ярдах в ста поодаль - что-то вроде стоящей  на  столбах соломенной крыши без
стен. Под крышей была манящая тень, поэтому мы подошли к навесу и сели.
     - Ты уверен, что это Каранамбо? - спросил Боб.
     - Так утверждает стюард.
     - Не  сказал  бы,  что  это перенаселенное  местечко,  -  заметил  Боб,
критически озирая кучку индейцев.
     Примерно   в  полумиле   справа  посреди  саванны  возвышалась   бровка
пыльно-зеленого леса. Внезапно из лесу появился автомобиль: прыгая  и рыская
в траве, он мчался  на нас, оставляя  за собой  тучу  красной пыли.  Вот  он
подкатил к навесу, под которым мы сидели, и из него выскочил тощий загорелый
человек.
     - Мак-Турк, - кратко представился он, подходя к нам и протягивая руку.
     Я начал  извиняться, что мы  приехали без предупреждения,  но  Мак-Турк
сказал, что до него уже  дошел  слух о нашем приезде и он не явился для него
неожиданностью.
     - Это весь ваш багаж? - спросил  он, скептически оглядывая жалкую кучку
наших пожитков.
     Я объяснил, что нам поневоле пришлось путешествовать налегке.
     - Ожидал, что  вы привезете с собой кучу сетей, веревок и прочих вещей,
- только и заметил Мак-Турк.
     Забрав с  самолета  почту  и  товар,  Мак-Турк побросал наши  пожитки в
прицеп,  и  мы  с  умопомрачительной скоростью  понеслись по саванне. Машина
мчалась по колее, пробитой в красноземе, лавируя между большими травянистыми
кочками, рытвинами и трещинами, словно  охотящаяся за насекомыми ласточка, а
прицеп скакал и мотался позади,  как консервная банка,  привязанная к хвосту
вертлявой  собачонки. Индейские  мальчишки,  сидевшие в прицепе,  смеялись и
болтали, крепко ухватившись  за борта, чтобы, не вывалиться в траву. Завывая
мотором,  выдрались мы из травы и нырнули в  лес, лавируя между деревьями по
извилистой  дороге, затем  с головокружительной быстротой пересекли еще один
кусок  саванны,  зигзагами  промахнули еще один  островок леса  и выехали на
прогалину,  где стоял  дом  Мак-Турка. Куры так и прыснули врассыпную из-под
колес машины, а,  когда мы подрулили к  дому, навстречу нам  с яростным лаем
бросилась стая  собак. Затем  показалась и сама миссис Мак-Турк, стройная  и
смуглая, одетая в голубые джинсы, что ей очень шло.
     Дом Мак-Турка оказался в  высшей  степени оригинальным и восхитительным
жилищем, я  такого  никогда  не  видел.  Это  был квадратный,  сложенный  из
красного  кирпича  дом,  покрытый  огромной  конической  соломенной  крышей,
придававшей ему вид  гигантского тропического улья. Потолков в  комнатах  не
было, и, задрав голову, можно было увидеть вершину конуса кровли,  маячившую
где-то  на  высоте  пятидесяти  футов,  а взобравшись на  стул,  можно  было
заглянуть поверх стены  в  соседнюю комнату. Больше  того,  в  главной жилой
комнате  были  полностью возведены  лишь  две внутренние  стены,  а  внешние
возвышались  лишь фута на два от земли, так что за едой вы  могли любоваться
фруктовым  садом  и  спускавшейся  к  реке рощей.  Обстановка  этой  комнаты
состояла  из радиотелефона, огромного стола, нескольких гамаков, подвешенных
в стратегически важных пунктах,  и одного-двух стульев.  Стены были украшены
разнообразным   диковинным   оружием:  луками   и   стрелами,   сарбаканами,
дробовиками  и  винтовками,  копьями  и удивительными  головными уборами  из
перьев,  а  вперемежку  со  всем  этим  были развешаны  для  просушки  пучки
кукурузы.
     Когда мы завтракали в этой чудесной комнате, я узнал новость, сразившую
меня наповал: в Каранамбо нет и никогда не было магазина. А еще хуже то, что
у Мак-Турка  нет ни  ящиков,  ни  дерева, которое можно  было бы пустить под
клетки  для  животных. Похоже,  Мак-Турк  необычайно  потешался тем,  что  в
Джорджтауне нашлись глупцы, возомнившие, будто  в Каранамбо есть магазин, и,
чем больше я мрачнел, тем веселее он становился.
     - То-то я удивился, почему с вами нет сетей  и всего  такого прочего, -
говорил он. -  Я как услышал, что едут звероловы, так сразу подумал: вот уж,
наверно,  привезут  с  собой   ворох  всяких  капканов,  веревок  и  прочего
снаряжения.
     После  завтрака Мак-Турк,  чтобы  хоть немного  развлечь нас, предложил
отправиться  с  ним  на  рыбалку  вниз  по реке. Это давало нам  возможность
присмотреться к местности и сделать наметки  на будущее. Мы спустились через
рощу к реке  и вышли  к крохотной бухточке, где стояла целая флотилия лодок.
Тут были и местные каноэ, и  лодки, похожие на спасательные шлюпки,  а также
широкий короткий ялик  с подвесным мотором. Мак-Турк забрался в  ялик и стал
возиться  с мотором,  а мы  с Бобом  прилегли на  берегу покурить. Только мы
улеглись, как на нас безжалостно набросились полчища крошечных черных мушек.
Величиной  чуть  побольше   булавочной  головки,   кусались  они  совершенно
несоразмерно  своему росту. Казалось, будто  в тебя  по  всему  телу  тыкают
тысячи зажженных сигарет, и вот мы с Бобом прыгаем по берегу, с  чертыханьем
хлопая себя  то тут,  то там и лихорадочно  опуская закатанные рукава рубах.
Мак-Турк с интересом наблюдал за нашими пируэтами.
     -  Это мухи кабура, -  пояснил  он. -  Сейчас они еще  не так злы.  Вот
видели бы вы их в дождливый сезон, их тогда тьма-тьмущая.
     Кабура  не  переставали покушаться на нас, пока  ялик  не вытолкнули на
середину реки и не заработал мотор. Несколько мушек увязалось за нами, но  в
конце концов мы  оторвались  и от них.  Мак-Турк  объяснил, что кабура живут
исключительно  в сырых  местах  и  в сухой сезон встречаются лишь по берегам
рек. В  дождливый же  сезон, когда обширные  пространства саванны заливаются
водой, мухи, так сказать, получают гораздо большую дальнобойность и всемерно
этим  пользуются, несметными полчищами  набрасываясь  на  человека,  который
отважится выйти в саванну без всякой защиты.
     Река была  коричневатого  цвета,  не  особенно широкая,  но глубокая  и
быстрая. На  поворотах ее подернутые рябью воды нагромоздили большие  отмели
из золотистого песка, усеянные гниющими стволами упавших деревьев и большими
плитами  гладкого серого камня. Заросли по берегам были невысокие, но  очень
густые  и   запутанные,   причем  не  того  сочно-зеленого  оттенка,  какого
естественно  ожидать  от  соседства  с  таким  обилием   воды,   а  какие-то
серовато-оливковые, пыльные и заскорузлые. Мак-Турк, непринужденно развалясь
на корме, знакомил  нас  с  местностью.  Лучшего  проводника  нельзя было  и
желать; он  здесь родился и вырос и знал этот край не  хуже  любого индейца,
если не лучше.
     Перво-наперво  я спросил  Мак-Турка,  водятся ли  в  реке электрические
угри; мне очень хотелось добыть несколько  экземпляров. Он  ответил,  что их
тут полно, и в подтверждение своих слов направил ялик к берегу и высадил нас
на  отшлифованные водой и  уложенные наподобие ступеней  каменные плиты.  По
этой серой лестнице  из  камня он повел  нас наверх,  и, поднявшись футов на
шесть над  водой, мы вышли к нескольким глубоким, шириной фута в два каждая,
скважинам,  очевидно  уходящим в  глубину  земли  и  наполненным  прозрачной
медно-красной  водой.  Велев  нам   внимательно  слушать,  Мак-Турк,  громко
притопывая, стал обходить скважину. После короткой паузы сквозь камень у нас
под ногами послышались какие-то храпящие, хрюкающие звуки.
     -  Электрические угри, - сказал Мак-Турк. - Они живут в этих скважинах.
Но у них  есть и  подводные проходы в реку. Если  как следует потопать,  они
испугаются и уплывут, и тогда можно подстрелить их в реке.
     Он  снова  затопал ногами,  и из-под плит донеслось неистовое хрюканье,
странные  булькающие, рыгающие звуки, которые скорее можно ожидать от свиньи
в  хлюпающем  свинарнике,  чем  от электрического  угря, укрывшегося в своей
подводной норе. Но вот  мы снова двинулись вниз по реке,  и Мак-Турк сказал,
что, на  его взгляд, ходячее мнение об опасности электрических  угрей сильно
преувеличено;  слов нет, они далеко не идеальные компаньоны для  купающихся,
но он не думает, что они настолько агрессивны и смертоносны, как уверяют.  Я
решил  воздержаться  от  комментариев  на  этот счет  до тех  пор,  пока  не
познакомлюсь с ними поближе.
     После  гнездилища  электрических  угрей  река давала несколько  плавных
излучин, и, миновав одну из них, мы  увидели огромную  отмель, а  на ней три
самые  фантастические птицы, какие мне когда-либо  приходилось встречать.  У
них  был  черно-белый  наряд, очень  короткие  ноги и  длинные  клювы,  ярко
раскрашенные желтым, красным  и  черным,  которые словно перетягивали вперед
все их тело. Они вперевалку похаживали по песку на своих коротеньких ножках,
тыча  в  нашу   сторону  своими  большущими  клоунскими   носами  и  издавая
недовольные тревожные  крики.  На расстоянии  их  клювы  казались необычайно
уродливыми, и, лишь рассмотрев птиц  в бинокль, я понял почему. Нижняя часть
клюва у  них была значительно  длиннее  верхней, а потому казалось, будто им
отрубили два-три  дюйма  верхней  половинки клюва. Обкорнанный клюв, да  еще
ярко раскрашенный, и  придавал птицам в высшей степени необычный вид. Однако
водорез -  так  зовут эту  птицу - вовсе не урод: подрубленный  разноцветный
клюв  -  такая же "ошибка  природы", как  и ленивец  Бюффона,  иначе говоря,
тщательно разработанное хитроумное приспособление, помогающее птице добывать
пищу. Время от времени случается видеть на  книжном  прилавке  книгу,  автор
которой,  прилежно   описывая  какие-нибудь   "Удивительные  факты  в   мире
животных",  неизбежно  впадает  в  восторги по  поводу многообразия  птичьих
клювов. Список  имен обычно  начинается с  пеликанов и фламинго. О водорезах
либо совсем забывают, либо пишут очень редко, хотя в мире птиц они наверняка
обладают самым необычным клювом. Водорез летает с раскрытым клювом над самой
водой   -  отсюда  его  название.  Его  длинная  нижняя  челюсть  вспарывает
поверхность воды,  как лезвие ножниц  вспарывает ткань, и  птица зачерпывает
челюстью мальков и прочую живность, составляющую ее пищу. Будь обе половинки
клюва одинаковой длины,  этот трюк  не так легко  бы ей удавался,  а  потому
природа заботливо убрала  лишнюю часть клюва. Беспокойно переступая на своих
коротеньких ножках,  водорезы наблюдали за нашим приближением. Наконец мотор
чихнул в последний раз и затих, нос ялика, мягко шурша, вошел в песок, и асе
три птицы поднялись в воздух, повернули свои пестрые носы вниз по течению  и
полетели прочь, переговариваясь между собой протяжными щебечущими криками.
     На  песке виднелось множество  цепочек  следов, в  которые вплетались и
следы  водорезов -  они ветвились на  песке наподобие ствола плюща. Один  из
следов вел от кромки воды к гребню отмели. Это была длинная гладкая борозда,
словно  по  песку  прокатили тяжелый  шар,  по  бокам  борозды  шли глубокие
короткие насечки. След кончался  круглой площадкой,  словно  песок  тут  был
грубо прибит лопатой. Я с удивлением рассматривал этот странный след.
     - Это черепаха выходила откладывать яйца, - пояснил Мак-Турк.
     Он подошел к концу  следа  и разгреб  песок. В ямке, дюймах  в шести от
поверхности,  лежало  с  десяток  покрытых  тонкой  кожистой  скорлупой  яиц
размером  чуть  поменьше куриных. Мак-Турк надорвал  на одном яйце скорлупу,
так что стал виден клейкий белок и яркий желток, и опрокинул  его содержимое
в рот. Я последовал его примеру. Черепашьи яйца оказались необычайно вкусны:
в  сыром  виде, слегка  прогретые  солнцем, они имеют  чудесный  сладковатый
ореховый привкус. Мы расположились на песке и за один присест уничтожили все
яйца. Чуть поодаль на берегу я нашел еще одну кладку, эти яйца  мы захватили
с собой на ужин. Сваренные вкрутую, они напоминали по вкусу сладкие каштаны.
     Обтерев с губ желток, мы прошли отмель и нырнули в  густой лес, который
в действительности  оказался всего-навсего густой и  узкой полосой деревьев,
окаймлявших реку, так что вскоре  мы снова очутились в  саванне  по  пояс  в
шуршащей, подсушенной солнцем траве.  Идти было трудно: вперемежку с обычной
для саванны  грубой  травой тут росла еще какая-то другая,  самая вредная из
всех, какие попадались мне на жизненном пути. Росла она собранными в большие
пучки  тонкими изящными листьями футов семи в длину,  сочными и прохладными,
которые с поистине макиавеллевским коварством стлались и  извивались  у  нас
под  ногами.  Ребро  такого  листа  острее лезвия  бритвы  и  сплошь  усеяно
микроскопическими зазубринами  -  ни  дать ни взять  ножовка, да  и  только.
Малейшее прикосновение -  и кожа покрывается  десятками  порезов, длинных  и
глубоких, словно разрез  скальпелем. Попробовав отвести  голой  рукой  пучок
этих  листьев, я весь изрезался и  искровянился,  и вид у  меня стал  такой,
будто я схватился с парой  ягуаров. А Боб, с трудом отличавший одну траву от
другой, присел отдохнуть на большущий пучок бритвы-травы и констатировал это
через свои брюки.
     Пройдя злаковник,  мы  вновь  вышли к островку  леса. Деревья тут росли
вокруг безмятежного озера, в которое впадала небольшая ленивая протока реки.
Озеро было почти круглое, и в самом его центре, уходя стволом футов на шесть
в  воду,  росло высокое прямое дерево,  увешанное фантастическими плодами  -
странными  бутылкообразными гнездами,  сплетенными  из  пальмовых волокон  и
травы.  Тут же порхали  с ветки  на ветку и ныряли в  гнезда их владельцы  -
желтоспинные кассики, птицы величиной с дрозда; у них было  лимонно-желтое с
черным  оперение  и  длинные  острые  клювы цвета  слоновой  кости. Вместе с
подвешенными   гнездами  и  множеством  порхающих  и  присвистывающих   ярко
окрашенных  птиц  дерево  до  мельчайших подробностей  отражалось  в  тихой,
медового цвета  воде.  Время  от  времени зеркало воды разбивалось упавшим с
дерева  листом  или  веткой,  и  тогда  отражение  на  секунду  дробилось  и
расплывалось.
     Мы присели полюбоваться  птицами,  как  вдруг  водная  гладь  у  берега
всколыхнулась, пошла морщинами, и над водой показалась длинная корявая морда
с выпученным глазом.
     - Одноглазый, - сказал Мак-Турк, глядя, как  кайман приближается к тому
месту,  где  мы сидели.  Его голова скользила  над  поверхностью воды  почти
неуловимо  для глаза.  Когда он подплыл совсем близко, стало видно, что одна
из его глазниц пуста и сморщена. Двигался он таким образом, чтобы  все время
держаться  к нам своей зрячей стороной. Сколько помнит себя Мак-Турк, кайман
этот  всегда был властителем озера, а как  он потерял  глаз  -  одному  богу
известно. Быть может, глаз был выбит индейской  стрелой,  быть может, кайман
схлестнулся с ягуаром, и тот выцарапал ему глаз когтями. Как бы там ни было,
он остался  в живых и, подобно Нельсону среди пресмыкающихся, здравствовал в
озере, властвуя над кайманами поменьше.
     Кайман подплыл  к нам на расстояние  тридцати  футов, затем повернул  и
направился  в  дальний конец озера. Плыл он слепой стороной  к нам. Мак-Турк
взял  сук и стукнул им по  стволу дерева.  Эхо гулко разнеслось  над  водой,
птичий гомон смолк. Одноглазый быстро и плавно погрузился и вновь  всплыл на
поверхность, устремив на нас свой целый глаз. Мы двинулись по берегу в обход
озера,  а он выплыл на  середину  и  медленно кружился там наподобие волчка,
настороженно следя за нами.
     Мы подошли к  большому дереву,  оно  клонилось над водой  под  углом  в
семьдесят  пять  градусов  и  было  увешано длинными  прядями мха и  пучками
крупных восково-красных орхидей. Мы забрались в его крону и очутились как бы
на  сказочном,  заполненном  орхидеями  балконе высоко  над  водой. Под нами
колыхались наши отражения: лепестки орхидей, кружась, падали в воду от наших
движений  и  рябили ее. Мы сидели и осматривали  озеро, как  вдруг  Мак-Турк
указал на воду под нами футах в пятидесяти от берега.
     Мы  напрягли зрение, но, сколько ни вглядывались, над поверхностью воды
все  было тихо. Я  уже собрался  спросить,  что мы высматриваем,  как  вдруг
раздался  громкий всплеск, что-то  мелькнуло  над водой и  пропало,  оставив
после себя  лишь  легкую рябь да струйку поднимающихся с глубины  золотистых
пузырьков.
     - Арапаима, - с удовлетворением констатировал Мак-Турк. -  Плывет сюда.
Смотрите вниз.
     Решительно настроенный  не упустить такое зрелище, я уставился  в воду.
Плеск раздался еще и еще, он все приближался, и вот совершенно неожиданно мы
увидели  большущую рыбину, она лениво проплывала в прозрачной  янтарной воде
под  нами. На  какое-то  мгновение показалось  ее массивное  торпедообразное
тело, высокий плавник, словно  веер  украшавший ее спину, и  хвост,  слишком
тупой  и  короткий  для  рыбы  таких  размеров, -  и вот  уже она пропала  в
многоцветном отражении дерева, и мы ее больше не видим.
     К  сожалению, это  был  первый  и последний случай,  когда нам довелось
увидеть арапаиму, одну  из  крупнейших пресноводных рыб,  хотя  они обычны в
реках  и  озерах  бассейна  Рупунуни.  Эти  грандиозные  рыбы  вырастают  до
шести-семи футов  длиной и весят  от двухсот  до  трехсот  фунтов. По словам
Мак-Турка, самая большая из пойманных им рыб достигала девяти футов в длину.
Арапаимы настолько крупные  и  проворные рыбы, что, пожалуй, их единственные
враги - человек да  вездесущий ягуар. Человек охотится  на них  с копьем или
луком, у  ягуара свой метод. Он ловит момент, когда рыба подплывет поближе к
берегу,  а  затем бросается в  воду и  ударами мощных лап,  совсем как кошка
бумажку, начинает выбрасывать рыбу на берег.
     Мак-Турк сказал, что не составит труда добыть арапаиму с помощью копья,
если  мне хочется осмотреть ее, но  мне  просто совестно было убивать  такое
великолепное  животное ради  своей  прихоти,  а  о том,  чтобы поймать  рыбу
живьем, не могло быть и речи: если б  даже это удалось,  встала бы  проблема
доставки  ее к побережью в нескольких  сотнях галлонов воды. Даже я при всей
своей неистовой страсти к животным был вынужден отказаться от мысли взять  с
собой в Джорджтаун живую арапаиму.
     Мак-Турк сообщил нам любопытный факт об этой рыбе - факт, насколько мне
известно,  еще никем  не  отмеченный. В период выведения потомства  у  самки
арапаимы появ