ми в  податливую лесную  подстилку,
отчаянно тянет и дергает добычу,  норовя вырвать ее у противника.  Если фига
оказывается спелой,  она  чаще  всего просто лопается пополам,  и  обе  мыши
валятся  на  спинку,  прижимая к  груди  взятую  с  бою  добычу.  Потом  они
усаживаются в  шести дюймах друг от друга и  мирно поедают каждая свою долю.
Бывает,  что  их  вспугивает внезапный шум,  и  тогда они,  как по  команде,
взвиваются вверх,  на шесть и больше дюймов, словно их подбросила пружина, а
приземлившись,  долго дрожат и  прислушиваются -  миновала ли опасность?  Но
стоит им успокоиться, как тут же начинается очередная схватка из-за еды.
     Как-то  раз  мне  пришлось  наблюдать  трагические  события  в   стайке
полосатых мышей,  подбиравших остатки обезьяньего пира.  Откуда ни возьмись,
на опушке появилась генетта. Мне кажется, что это одно из самых грациозных и
красивых животных, каких только можно увидеть в лесу: длинное, гибкое, как у
хорька,  тело,  кошачья  мордочка,  великолепный золотой  фон  шкурки  густо
испещрен узором из черных пятен, а хвост по всей длине украшен чередующимися
черными и белыми кольцами.  Генетта не бродит спозаранку,  как многие другие
животные, ведь охотится она в сумерках и ночью.
     Думаю,  что тому зверьку не повезло на охоте,  раз он бродил в  поисках
пищи утром:  не  ложиться же на пустой желудок!  Выглянув из леса и  заметив
полосатых мышей,  зверек  замер,  распластавшись на  земле,  а  потом  вдруг
понесся по траве стремительно и  воздушно,  как брошенный над зеркалом пруда
плоский камешек.  Словно гром среди ясного неба он свалился на мышей. Они по
своей  привычке пружинками подскочили вверх,  а  потом бросились врассыпную,
напоминая солидных  маленьких чиновников в  полосатых пиджаках,  лихорадочно
перебирающих "картотеку" трав.  С генеттой соперничать в ловкости трудно,  и
она удалилась,  неся в зубах двух обмякших мышек:  горячо и яростно сражаясь
из-за фиги, они замешкались и не успели удрать.
     К  полудню  все  кругом  затихло под  палящими лучами  солнца,  и  даже
неумолчное стрекотание цикад казалось каким-то сонным. Настало время сиесты,
когда все живое отдыхает и почти никого не видно.  Только сцинки,  обожающие
солнце,  вышли  на  поляну  погреть  косточки  и  полакомиться кузнечиками и
кобылками.  Это  пестро окрашенные ящерицы,  шкурка которых блестит,  словно
покрытая глазурью,  и  похожа на драгоценную мозаику,  составленную из сотен
мелких  чешуек рубиново-красного,  кремового и  черного цвета.  Они  сновали
туда-сюда,  посверкивая на солнце яркими чешуйками,  словно в траве устроили
какой-то  небывалый фейерверк.  Кроме этих пресмыкающихся,  обычно никого не
бывает видно,  пока солнце не снижается и  не становится чуть прохладнее.  Я
обычно использовал полуденный период всеобщей спячки для того,  чтобы съесть
захваченный с собой завтрак и выкурить желанную сигарету.
     Как-то  раз  во  время  такого  позднего завтрака я  стал  единственным
зрителем удивительной комедии -  мне даже показалось, что она была разыграна
специально в  мою честь.  Примерно в  шести футах от  меня на  ствол,  где я
сидел, из-под занавеса густой листвы вверх по коре медленно, целеустремленно
и  величаво  выползала  гигантская  сухопутная  улитка  размером  с  яблоко.
Продолжая закусывать, я зачарованно следил, как моллюск словно без малейшего
усилия скользит по  коре,  рассматривал его  "рожки" с  круглыми удивленными
глазками на концах -  они ни минуты не оставались в покое,  выбирая дорогу в
своем игрушечном мире грибов и зеленого мха.  Вдруг я понял:  в то время как
улитка  неспешно и  слегка  неуверенно продвигается по  стволу,  оставляя за
собой,  как всегда, влажный, поблескивающий след, за ней пробирается одно из
самых свирепых и кровожадных (для своей весовой категории) животных Западной
Африки.
     Отбросив в  сторону плети  вьюнка,  на  ствол с  важным видом выбралось
крохотное существо,  длиной не  больше сигареты,  одетое в  блестящий черный
мех; его длинный тонкий нос не отрывался от следов улитки - ни дать ни взять
малюсенькая черная гончая.  Это  была лесная землеройка -  их  тут несколько
видов,   и   все  эти  миниатюрные  зверьки  славятся  своим  бесстрашием  и
ненасытностью. Про лесную землеройку можно сказать, что она и вправду живет,
чтобы есть. Проголодавшись, она способна слопать и собственного родича.
     Попискивая от возбуждения,  землеройка резво бежала следом за улиткой и
скоро настигла ее.  Пронзительно взвизгнув, она бросилась вперед и вцепилась
в ту часть тела улитки, которая торчит сзади из-под раковины. Улитка в ответ
на  внезапную и  наглую атаку  с  тыла  втянула мягкий "хвост" в  раковину -
ничего другого ей  не оставалось.  Мышцы улитки сократились быстро и  мощно,
хвост  мигом втянулся в  домик,  а  землеройка врезалась носом в  раковину и
разжала  зубы.   Ничем  не  поддерживаемая  раковина  опрокинулась  на  бок,
землеройка, вереща во весь голос от злости, кинулась к ней и сунула мордочку
внутрь,  пытаясь  достать спрятавшуюся улитку.  Но  улитка  встретила ее  во
всеоружии, и не успела землеройка сунуть в чужой домик голову, как ее окатил
фонтан зеленовато-белой пены,  покрыв пенистой массой нос и  голову зверька.
Ошеломленная землеройка  отскочила,  стукнувшись  о  край  раковины.  Улитка
немного покачалась и,  свалившись на бок,  скатилась в траву возле ствола. А
землеройка,  вне себя от ярости, уселась столбиком, отчаянно чихая и пытаясь
передними лапками  стереть пену  с  мордочки.  Эта  препотешная сценка  меня
рассмешила,  и  я  громко расхохотался.  Землеройка,  бросив на меня взгляд,
полный ненависти и страха, спрыгнула вниз и была такова. Не часто приходится
так веселиться во время "мертвого часа" лесных обитателей.
     Ближе к  вечеру,  когда спадает жара,  жизнь в  лесу  снова идет  своим
чередом.  На фиговые деревья собираются новые гости,  в основном белки. Одна
парочка явно имела свою точку зрения на правило "Делу - время, потехе - час"
и  отлично сочетала то  и  другое.  Они  носились в  ветвях фигового дерева,
играли в прятки и чехарду,  должно быть ухаживая друг за другом, но время от
времени  эта  самозабвенная  и  восторженная  гонка  прекращалась,   зверьки
усаживались с  самым  серьезным и  благонравным видом,  закинув  хвостики на
спину, и угощались фигами.
     Когда  тени  становятся  длиннее,   вы   можете,   если  вам   повезет,
подсмотреть,  как дукер спускается к ручью на водопой.  Небольшие антилопы с
блестящей  желтовато-коричневой  шерстью,   осторожно  переступая  стройными
ножками-карандашиками,  выбирают дорогу среди лесных великанов,  то  и  дело
останавливаясь и  оглядывая все  вокруг громадными влажными глазами;  ушки у
них  так и  стригут воздух,  ловя лесные шорохи.  Бесшумно скользя в  густой
прибрежной поросли,  антилопы вспугивают забавных водяных мышей, которые там
кормятся.  Это  маленькие серые  грызуны с  длинными глуповатыми мордочками,
большими полупрозрачными ушами,  похожими на  уши мула,  и  длинными задними
лапками,  на которых они временами скачут точь-в-точь как крохотные кенгуру.
В  вечерние часы  они  всегда бродят в  неглубокой воде у  берега и  тонкими
передними лапками прочесывают прибрежные водоросли, выбирая из них крохотных
водяных насекомых,  миниатюрных крабов и  водяных улиток.  Тут же выходят на
охоту и  другие маленькие крысы,  по-моему самые суетливые,  самодовольные и
симпатичные из всех грызунов. Они сплошь покрыты зеленоватой шерстью, только
носы  и  задняя  часть  несколько неожиданно окрашены в  ярко-рыжий,  как  у
лисы-огневки,  цвет: кажется, что все они носят оранжевые спортивные трусики
и маски.
     Их  любимые охотничьи угодья  располагались между  корнями-контрфорсами
гигантских деревьев,  где  скапливалась влажная опавшая листва.  Там  они  и
ходили  вразвалочку,  перекликаясь  пронзительными  голосами,  переворачивая
каждый листок,  ветку и  камешек в поисках затаившихся насекомых.  Временами
зверьки прекращали поиски пищи и устраивали собрания, рассаживаясь на задних
лапках друг перед другом:  их  усики подрагивали от непрерывного щебетания и
писка,  они переговаривались очень быстро,  каким-то жалобным тоном,  словно
выражая друг другу соболезнование по  поводу убожества здешних мест.  Иногда
вдруг,  принюхавшись к какому-то местечку, все разом приходили в неописуемое
возбуждение  и  с  громким  писком  принимались  азартно,  как  фокстерьеры,
вкапываться в мягкую лесную подстилку. Наконец зверьки победоносно извлекали
громадного шоколадного цвета жука,  величиной почти не уступавшего им самим.
Жуки были рогатые и  очень сильные,  и  крыскам стоило немалого труда с ними
справиться.   Они  переворачивали  добычу  на  спину  и   быстро  обкусывали
шиповатые,  мельтешащие в  воздухе ножки.  Лишив  таким образом свою  жертву
возможности защищаться,  они  одним-двумя  укусами приканчивали жука.  Затем
маленькие крысы  усаживались столбиком,  держа  обеими  лапками  жука,  и  с
хрустом,   как  большой  леденец,   принимались  грызть  добычу,   отрывисто
попискивая себе под нос от удовольствия.
     К  вечеру,  когда на поляне еще довольно светло,  в  лесу уже наступают
сумерки,  и бывает трудно что-нибудь увидеть. Если посчастливится, вы можете
обнаружить ночных животных,  выходящих на  охоту;  случается,  мимо  трусцой
пробежит кистехвостый дикобраз,  с  солидным и  деловитым видом  он  куда-то
поспешает,  шурша иглами. И снова фиговые деревья превращаются в место сбора
ночных животных.  Галаго,  или буш-бэби, возникают словно по волшебству, как
феи;    они   сидят   на   ветвях,   вглядываясь   в   полутьму   громадными
глазами-блюдцами, и вдруг воздевают маленькие, совершенно человеческие ручки
в священном ужасе -  точь-в-точь домовые, вдруг осознавшие греховность этого
мира. Они поедают фиги, а иногда совершают головоломные прыжки между сучьями
в  погоне за  ночной бабочкой,  в  то  время как  в  небе,  уже подсвеченном
пламенем  заката,   серые  попугаи  парами  слетаются  в   лес  на  ночевку,
пронзительно  пересвистываясь  и  перекликаясь,   так  что  лес  наполняется
звенящим эхом. Где-то очень далеко внезапно поднимается дикий крик, уханье и
сумасшедший  хохот  -  этот  жуткий  бедлам  устраивает  компания  шимпанзе,
готовясь  отойти  ко  сну.  К  тому  времени  галаго  исчезают,  мгновенно и
неслышно,  как  и  появились,  и  на  смену им  в  темнеющем небе появляются
неровные стаи плодоядных летучих мышей.  С гулкими криками, хлопая крыльями,
они  пикируют на  деревья и  устраивают драки из-за  оставшихся на  их  долю
плодов.  Когда  летучие мыши  взмахивают крыльями,  кажется,  что  в  кронах
деревьев  кто-то   встряхивает  сотни  мокрых  зонтиков.   Издали  доносятся
последние  истерические  визгливые  вопли  шимпанзе,  и  лес  погружается  в
непроглядную тьму,  наполненную бесчисленными негромкими  шорохами,  писком,
топотом лапок и фырканьем, - начинается напряженная, бьющая через край жизнь
миллионов ночных существ.
     Я  поднялся,  расправил  затекшие  руки  и  ноги  и  неверной  походкой
отправился через лес. Каким жалким, тоненьким и потерянным казался луч моего
карманного фонарика среди громадных безмолвных лесных великанов!  Так вот он
каков,  тропический лес,  - дикий, жестокий и полный опасностей, если судить
по прочитанным мною книгам.  А я увидел прекрасный,  сказочный,  невероятный
мир,  сотканный из  миллионов крохотных жизней,  где  все  живое -  будь  то
растение или животное - связано со множеством других организмов, как в одном
гигантском ребусе.  Мне стало жаль тех людей,  которые не хотят расставаться
со  старым представлением о  страшной лесной чащобе:  ведь этот мир,  полный
колдовского очарования,  только и ждет,  чтобы его исследовали, разглядели и
поняли.


                                Озеро яканы

     Может быть,  Британская Гвиана*, расположенная на севере Южной Америки,
- одно из самых красивых мест на земле:  густой тропический лес,  бескрайние
саванны,  зубчатые горные цепи,  грандиозные белопенные водопады.  Но  моему
сердцу  всего  дороже  край  ручьев  -  прибрежная полоса,  протянувшаяся от
Джорджтауна до  границы с  Венесуэлой.  Здесь  тысячи лесных рек  и  речушек
пробираются наконец к морю и, достигнув открытой равнины, разбегаются по ней
миллионами проток  и  ручейков,  покрывая  ее  сетью  зеркально  сверкающего
серебра.  Роскошь и разнообразие растительности не поддаются описанию,  а ее
невиданная красота превращает этот уголок в сказочную страну.  В 1950 году я
ловил  в  Британской Гвиане животных для  английских зоопарков и  провел там
целых  шесть  месяцев;  побывал  я  и  в  саваннах на  севере  страны,  и  в
тропическом лесу,  и,  само  собой,  в  краю ручьев,  охотясь за  диковинным
зверьем.
     ______________
     * Ныне Кооперативная Республика Гайана. (Примеч. пер.)

     Я  поселился в  маленькой деревушке американских индейцев неподалеку от
городка Санта-Роса,  избрав ее своей штаб-квартирой в стране ручьев - до нее
было два дня пути.  Сначала мы шли на катере по реке Эссекибо,  углубляясь в
наиболее широкие протоки,  пока не  добрались до места,  где катер пройти не
мог:  было слишком мелко, да и густые заросли не пропускали. Там мы пересели
в  утлые  долбленки,  которыми ловко управляли индейцы,  наши  гостеприимные
хозяева -  спокойные,  славные люди.  И  вот,  покинув широкое русло главной
протоки,  мы углубились в лабиринт узеньких речушек.  Это было одно из самых
прекрасных путешествий, какие я помню.
     Протоки,  которыми мы  пробирались,  порой были шириной не более десяти
футов,  и  поверхность воды  скрывалась под  пышным  ковром  громадных белых
водяных лилий с  розоватыми лепестками,  вперемежку с невысокими похожими на
папоротники водяными растениями,  которые  протягивали к  поверхности тонкие
стебли,  и  на  каждом из  них  у  самой воды  красовался крохотный аленький
цветочек.  Берега протоки густо поросли кустарником и  громадными деревьями,
согбенные  и  перекрученные стволы  которых  склонялись над  водой,  образуя
туннель;  с  их  узловатых сучьев  свисали  длинные бороды  зеленовато-серых
лишайников и масса розово-лимонных орхидей. Вода была сплошь укрыта зеленью,
и  мне казалось,  что я,  сидя на  носу лодки,  бесшумно и  легко скольжу по
усыпанному цветами зеленому газону,  который слегка  колышется,  смыкаясь за
кормой  нашей  лодки.  Большие черные дятлы  с  алыми  хохолками и  светлыми
клювами  перелетали с  дерева  на  дерево  с  громкими криками,  старательно
долбили подгнившую кору,  а  в тростниках и кустах по берегам ручья внезапно
ракетой   взмывали   вертикально  вверх   вспугнутые  болотные   птицы,   их
ярко-красные грудки фонариками вспыхивали в небе.
     Как оказалось,  деревушка была расположена на  возвышении -  собственно
говоря, это был остров, со всех сторон оплетенный кружевом речушек и проток.
Маленькая хижина,  в  которой я  разместился,  стояла в очаровательном месте
чуть  поодаль от  деревни.  Она  приютилась на  краю долинки,  занимавшей не
больше акра,  а  вокруг нее собрались в кружок несколько громадных деревьев,
похожих на толпу древних старцев с длинными седыми бородами из лишайника. Во
время зимних дождей окрестные речушки вышли из  берегов,  и  долинка все еще
скрывалась под  шестифутовым слоем  воды;  над  поверхностью торчали  только
стволы высоких деревьев, отражения которых дрожали на агатовой темной глади.
По краю затопленной долины разрослись тростник и широкий ковер из лилий.
     С  порога хижины можно было любоваться этим игрушечным озером в  оправе
зеленых берегов.  Я  проводил здесь многие часы ранним утром и  по вечерам и
своими глазами увидел,  какое  множество живых существ обитает на  крохотном
озерце и в окружающей его зеленой чаще.
     Например,  по  вечерам  к  воде  спускался  енот-крабоед.  Это  немного
странное животное,  ростом с  небольшую собачку,  хвост у  него пушистый,  с
чередующимися черными и белыми кольцами,  лапы большие,  плоские, розовые, а
шкурка серого цвета,  если не  считать черной полумаски на  глазах,  которая
придает зверьку довольно потешный вид. Движется енот-крабоед очень забавно -
сгорбившись,  вывернув ступни,  неловко загребая и шаркая лапками, будто они
натерты  или  обморожены.  Спустившись к  воде,  мой  енот  с  минуту  уныло
разглядывал  собственное  отражение,   отпивал   несколько  глотков   и,   с
безнадежным  видом  волоча  лапки,   отправлялся  вдоль  берега  на   поиски
пропитания.  В  местах,  где помельче,  он  входил в  воду у  самого берега,
усаживался на  задние  лапы,  а  передними принимался шарить  вокруг себя  в
темной воде.  Его тонкие длинные пальцы, похлопывая, разгребали и перебирали
ил;  время от  времени он  с  выражением радостного удивления извлекал нечто
съедобное и  тогда поспешно выходил с добычей на берег.  Свой улов он всегда
нес, аккуратно зажав в передних лапках, и съедал его только на сухом берегу.
Лягушек он прижимал к земле и обезглавливал одним быстрым укусом.
     Но если еноту попадался -  что случалось нередко - крупный пресноводный
краб, он бросался к берегу со всех ног, а выскочив на сушу, отбрасывал краба
подальше от  себя.  Опомнившись,  краб становился в  оборонительную позицию,
угрожающе размахивая клешнями,  и тогда енот расправлялся с ним оригинальным
и   весьма  эффективным  способом.   Краба  легко  обескуражить:   если  его
похлопывать по панцирю,  он не может ухватить вас клешнями и  в конце концов
поджимает все  лапки,  а  уж  разобидевшись,  совсем отказывается вступать в
неравную игру.  Поэтому енот просто преследовал краба, постукивая по панцирю
длинными пальцами и  успевая отдергивать их  от острых клешней.  Минут через
пять  сбитый с  толку  краб  подбирал лапки,  складывал клешни и  застывал в
неподвижности.  Тут-то  енот,  который до  сих пор смахивал на  милую старую
даму,  играющую с любимым мопсом,  выпрямлялся,  принимал деловой вид, затем
быстро  наклонялся  и   молниеносно  перекусывал  злосчастного  краба  почти
пополам.
     На  краю  долинки  какой-то  прежний владелец хижины  посадил несколько
деревьев манго и гуайявы,  и плоды на них поспели как раз тогда, когда я там
был;  они  привлекали множество разных  животных.  Обычно  первыми  жаловали
древесные дикобразы.  Они вразвалочку выходили из  кустов,  напоминая полных
пожилых джентльменов немного навеселе,  вынюхивая что-то громадными толстыми
носами;  их  маленькие печальные глазки,  словно  полные непролитых слез,  с
надеждой  шарили  вокруг.  Дикобразы карабкались на  манговые  деревья,  как
заправские верхолазы,  и,  шурша в кронах черно-белыми иглами, для страховки
хватались за  ветки  длинными гибкими  хвостами.  Потом  они  пробирались на
удобное местечко среди веток, надежно закреплялись там несколькими оборотами
хвоста,  усаживались столбиком и выбирали спелый плод.  Держа плод в лапках,
зверьки  быстро  вращали его,  врезаясь в  мякоть  своими  крупными резцами.
Покончив с  мякотью,  дикобразы иногда  довольно забавно  играли  с  большой
косточкой.  Не  трогаясь  с  места,  они  оглядывались как-то  неуверенно  и
беспомощно, перебрасывая косточку из лапки в лапку, словно не знали, куда ее
девать,  а  порой  роняли  понарошку  и  ловили  в  самый  последний момент.
Пожонглировав  так  минут  пять,   зверьки  швыряли  косточку  на   землю  и
отправлялись дальше по сучьям, шаркая лапками, за новым плодом.
     Когда  двум  дикобразам случалось столкнуться носом  к  носу  на  одной
ветке,  они  оба  закреплялись на  месте с  помощью хвостов,  поднимались на
задние   лапки   и   затевали  самый   смехотворный  боксерский  матч.   Они
уворачивались,  размахивали лапками,  закатывали  оплеухи,  делали  обманные
выпады, били "крюком" слева, "апперкотом", наносили удары по корпусу - и все
это,  ни  разу  не  задев  противника.  Во  время этого представления (минут
пятнадцать)  они   сохранял