ько  маски  и  дыхательные
трубки, а моя маска пропускала  воду.  Досада  -  не  то  слово:  подо  мной
простирался пленительный многоцветный мир,  я  же  мог  наблюдать  его  лишь
урывками, пока хватало воздуха в легких и пока маска, наполняясь  водой,  не
грозила утопить меня. Увиденные мельком дразнящие  картины  подводного  мира
навсегда врезались в память, и я твердо, настроился при  первой  возможности
познакомиться  с  ним  основательно.  Такая  возможность  представилась   на
Маврикии, где лагуна и обрамляющий ее  риф  находились  буквально  у  порога
моего номера в гостинице "Хмурый Брабант". Ближе некуда, разве  что  вынести
кровать на пляж.
   В  первое  же  утро,  приготовив  чай  и   захватив   маленький   сладкий
маврикийский ананас, я устроил чаепитие  на  веранде.  К  соседнему  участку
пляжа приставали лодки с  рыбаками.  Кожа  бронзовая,  кожа  смоляно-черная,
красивые лица,  живые  глаза,  длинные  волосы...  И  яркие  одеяния,  перед
которыми блекло пламя гибискуса и буганвиллеи  в  гостиничном  саду.  Каждая
лодка была до краев нагружена белоснежными кораллами, разноцветными конусами
и пятнистыми каури. Переливаясь радугой, на воткнутых в борта палках  висели
ожерелья из мелких ракушек.
   Солнце, только что выглянув из-за гор, окрасило  небо  и  даль  в  нежный
зеленовато-голубой цвет, позолотило флотилию степенно плывущих  над  океаном
пухлых облаков, обсыпало белыми блестками  пенистый  риф,  превратило  тихую
гладь лагуны в прозрачный сапфир.
   Не успел я сесть за столик, как его осадили птицы, которым  не  терпелось
разделить со мной утреннюю трапезу.  Тут  были  майны  в  изящном  черном  и
шоколадном оперении, с бананово-желтыми глазами и клювом; вьюрки - самочка в
нежно-зеленом и бледно-желтом, самец в  кричащем  сернисто-желтом  и  черном
убранстве; черно-белые красавцы краснощекие буль-були с роскошным хвостом.
   Пернатые гости отведали молока из кувшинчика, решили,  что  чай  чересчур
горячий, и алчно уставились на мой ананас. Я соскоблил остатки сочной мякоти
и положил бугристую, как у броненосца, кожуру на стол;  в  тот  же  миг  она
исчезла под сплошным покровом из порхающих и препирающихся пичуг.
   Окончив чаепитие, я взял маску и трубку и не спеша  направился  к  пляжу.
Стоило мне ступить на песок, как крабы-привидения  (такие  прозрачные,  что,
застыв на месте, они превращались в невидимок) заметались по песочной ряби и
юркнули в свои норки. Море ласково облизывало белый берег,  словно  котенок,
лакающий молоко. Я вошел по лодыжки в воду - она была теплая, как в ванне.
   Дно вокруг моих ступней украшали  причудливые  узоры  -  казалось  кто-то
бродил по мелководью, рисуя на песке  расплывчатые  контуры  морских  звезд.
Сотни таких узоров, располагаясь бок о бок,  образовали  некое  удивительное
песочное созвездие. Ширина самого большого между кончиками лучей сантиметров
тридцать; самый маленький - диаметром с блюдце.

   Песчаные привидения заинтриговали меня, я поддел одно из них пальцем ноги
и выковырял из грунта. Оно подскочило вверх, сбрасывая тонкий слой песка,  и
моему взгляду  предстала  роскошная,  мясистая  морская  звезда  с  россыпью
тускловатых белых и красных крапин на бледно-розовом фоне. С виду - мягкая и
бархатистая, вроде звезд, которыми мы увенчиваем рождественские елки,  а  на
ощупь твердая и шершавая, точно наждак.  Бесцеремонно  исторгнутая  мною  из
песчаного укрытия звезда медленно опрокинулась в прозрачной воде ц легла  на
дно спиной вниз. Брюшная  сторона  была  окрашена  в  желтовато-белый  цвет;
посреди каждого луча тянулась глубокая  борозда,  напоминающая  расстегнутый
замок-молнию. В бороздах располагались бесчисленные крохотные ножки-щупальца
длиной не  более  четырех  миллиметров,  оканчивающиеся  плоским  присоском.
Каждая ножка двигалась самостоятельно, и в бороздах происходило  непрерывное
шевеление, щупальца то вытягивались, то сокращались, ища, за что  ухватиться
присосками. Не  обнаружив  ничего  подходящего,  морская  звезда,  вероятно,
заключила, что лежит неправильно, подвернула кончик одного луча  и  нащупала
опору. Луч продолжал сгибаться, мягко скользя по песку, за  ним  последовали
два  соседних,  и  звезда  начала  плавно  подниматься,  отталкиваясь   этой
треногой. В то же время противоположные лучи изогнулись вверх  и  вытянулись
для баланса, словно пальцы; и вот уже  звезда  стоит  на  твердеющих  лучах,
подобно колесу. Затем верхние лучи растопырились, и звезда стала  опускаться
на них медленно и грациозно,  будто  йог,  выполняющий  сложную  и  красивую
асану.  Наконец  звезда  легла  правильно,  оставалось   только   выпростать
подогнутые лучи. Весь маневр был выполнен  в  темпе  замедленного  фильма  с
изяществом, которое вызвало бы слезы зависти у любой балерины.
   Однако дальше морская звезда  исполнила  номер,  недоступный  даже  самой
блистательной звезде балета. Опустившись на песок она...  пропала.  На  моих
глазах исчезла, подобно Чеширскому коту, оставив не улыбку, а, так  сказать,
намек на морскую звезду, расплывчатый рельеф на песке. Все объяснялось очень
просто: хотя звезда казалась совершенно неподвижной, сотни  крохотных  ножек
на брюшной стороне зарывались в грунт, и в итоге животное скрылось  из  виду
под слоем белых песчинок. И все, о чем здесь рассказано, с момента, когда  я
выковырнул звезду из грунта, до ее исчезновения, заняло от силы две минуты.
   Спускаясь к лагуне, я думал сразу нырнуть и плыть туда, где  поглубже,  а
между тем пять минут уже ушло  на  созерцание  крабов-привидений,  еще  пять
минут я любовался прибитыми к берегу ожерельями и две минуты, стоя  в  воде,
смотрел, как гуру из мира морских звезд погружается в своего  рода  песчаную
нирвану. Все это время  рыбаки,  сидя  в  лодках  на  манер  ярких  птиц  на
жердочках, рассматривали меня с таким же острым интересом,  какой  я  уделял
природе береговой линии. Впрочем, они умело скрывали свое любопытство, и  ни
один  не  пытался  всучить  мне  свои  товары   с   обычной   для   торгашей
назойливостью. Маврикийцы слишком хорошо воспитаны.  Я  помахал  им,  и  они
дружно замахали в ответ, широко улыбаясь.
   Твердо решив больше не отвлекаться, я вошел в воду по пояс, надел маску и
окунулся, чтобы немного остудить голову и спину, так как солнце даже в столь
ранний час заметно припекало. И  едва  маска  погрузилась  в  воду,  морской
простор исчез, все мое внимание сосредоточилось на подводном царстве  вокруг
моих ступней.
   В то же мгновение я позабыл о своем решении отплыть подальше, ибо  кругом
простирался  причудливейший  мир,  нисколько  не   уступающий   тем,   какие
живописуют авторы фантастических романов, изображая марсианскую живность.  В
неприятной близости от  моих  ног  лежало  шесть-семь  крупных  приплюснутых
морских ежей, словно выводок погруженных в спячку  настоящих  ежиков.  Из-за
застрявших между иглами кусочков  водорослей  и  кораллов  в  первую  минуту
вполне можно было принять их за обросшие зеленью  темные  обломки  застывшей
лавы. Между морскими ежами на песке лениво простерлись, словно греющиеся  на
солнце змеи, какие-то непонятные штуковины - круглые трубки длиной  побольше
метра и около десяти сантиметров в окружности. Казалось, под водой  очутился
шланг  от  не  совсем  обычного  пылесоса,  с  сочленениями   через   каждые
семь-восемь сантиметров, сделанный  из  влажной,  полупрозрачной  оберточной
бумаги, местами обросшей косматой плесенью.
   Сначала мне не поверилось, что это живые существа. От силы- мертвые плети
какой-то редкостной глубоководной водоросли, вынесенные приливом на  отмель,
где они теперь беспомощно перекатывались, подчиняясь легкому  качанию  воды.
Однако приглядевшись, я вынужден был признать, что передо мной живые  твари.
Известные под названием Sinucta muculata, эти диковинные создания  и  впрямь
можно сравнить с длинной трубкой, которая одним  концом  засасывает  воду  с
микроорганизмами, а другим выделяет фильтрат.
   На дне лагуны возлежали также знакомые мне с  детства  по  Греции  старые
приятели - голожаберные моллюски, толстые бородавчатые улитки  длиной  около
тридцати сантиметров, смахивающие на ливерную колбасу  наихудшего  сорта.  Я
взял в руки одну улитку; она была склизкая на ощупь, но достаточно  плотная,
словно гниющая кожа. Оказавшись на воздухе, она повела себя в точности,  как
ее средиземноморские сородичи: с  силой  выбросила  струю  воды  и  обмякла.
Исчерпав это средство самозащиты, улитка прибегла  к  другому  и  неожиданно
выстрелила  невероятно  клейким  белым  веществом,  вроде  жидкого  латекса,
малейшая капля которого приставала к коже похлеще, чем липкая лента.
   Казалось бы, много ли проку от такой обороны, ведь липучая завеса  только
привяжет атакующего врага к улитке. Однако вряд ли природа снабдила бы такое
примитивное создание столь сложным оружием, не выполняй оно важную  функцию.
Я отпустил улитку, и она легла на грунт, чтобы, перекатываясь по дну,  вести
веселую, кипучую, полную  впечатлений  жизнь,  заключающуюся  в  том,  чтобы
вбирать воду одним концом и Выбрасывать ее другим.
   Неохотно оторвав взгляд от созданий, сосредоточенных  в  непосредственной
близости от моих ног, я наконец всерьез приступил к изучению рифа. В  первый
миг, когда вы ложитесь лицом вниз на воду и она словно исчезает под  стеклом
маски,  от  неожиданности  вам  делается  жутковато.  Внезапно  уподобившись
ястребу, вы парите над морскими лесами, горами и  пустынями.  Вы  чувствуете
себя  Икаром:  солнце  припекает  спину,  а  под  вами  расстилается,  будто
географическая карта, многоцветный мир. И пусть всего метр-полтора  отделяет
вас от этого гобелена, звуки приглушены так, как если бы вы парили  в  тихом
воздухе и за сотни метров слышали проявление жизни  в  игрушечных  фермах  и
селениях под горой.  Расфранченная  рыба-попугай  с  хрустом  крошит  клювом
коралл; негодующе кряхтит, скрипит, пищит какая-нибудь из сотен других  рыб,
обороняя свою территорию от интервента; шелестит колеблемый течением  песок,
где-то шуршат тысячи кринолинов на  модницах.  И  еще  многие  другие  звуки
возносятся к вам с морского дна.
   Сначала шел ровный песок  с  разбросанными  на  нем  кусками  пемзы  и  с
обломками коралла, которые обросли зеленью и стали обителью миллионов мелких
тварей. Между этими следами деятельности штормов и ураганов чернели на песке
полчища здоровенных морских ежей с непрерывно колышащимися, точно  компасная
стрелка, длинными тонкими иглами. Коснитесь ежа, и  плавно  качающиеся  иглы
вдруг начнут неистово метаться с нарастающей скоростью,  словно  обезумевшие
вязальные спицы. Иглы чрезвычайно острые и чрезвычайно хрупкие:  вонзится  в
вас - тут же обломится, окрасив место укола, как будто вам  впрыснули  каплю
туши. Черными иглы кажутся только на  первый  взгляд,  в  лучах  солнца  они
ярко-синие с зеленым основанием. К счастью, интенсивная окраска  этого  вида
морских ежей делает их достаточно приметными. Отдельные экземпляры  забились
в трещины или под коралловые  выступы,  но  большинство  лежало,  растопырив
иглы, группами или поодиночке на грунте, где они сразу бросались в глаза.
   Морские ежи перемежались уже описанными трубками и горсткой голожаберных,
представляющих,  однако,  другой  вид.  Очень  крупные,  длиной  до   сорока
сантиметров,, в желтовато-зеленую крапинку, они  к  тому  же  были  потучнев
своих черных сородичей, достигая в диаметре десяти и более сантиметров, и не
такие бородавчатые. Я нырнул за одной  из  этих  трудно  различимых  и  мало
привлекательных тварей. На пути  к  поверхности  она  сперва,  как  водится,
исторгла струю воды, а затем,, поскольку  я  продолжал  крепко  держать  ее,
выпустила свой клейкий каучук.
   Меня поразила упругость этого вещества  под  водой.  На  воздухе  крайнее
средство защиты улитки принимало вид густой и липкой белой струи; под  водой
оно выглядело  совсем  иначе  и  даже  красиво.  Я  увидел  около  полусотни
раздельных нитей длиной около двадцати сантиметров и толщиной  с  вермишель.
Один конец соединялся с улиткой,: а другой развернулся так,, что вместе нити
образовали как бы изящный белый фонтан. Могут  ли  эти  нити  острекать  или
парализовать мелких рыбешек - не знаю. На моей коже  от  них  не  оставалось
никаких следов, я и не испытывал неприятных ощущений,  однако  букет  липких
веточек явно был для врагов улитки опаснее, чем мне показалось сперва.
   Плывя дальше, я вдруг обнаружил, что вокруг меня  и  подо  мной,  как  по
волшебству, возникла многочисленная стая диковинных рыб длиной  с  метр.  Их
было не меньше пятидесяти, но нейтральная сероватая окраска делала их  почти
незримыми. Рот и хвост вытянуты в длинный шип, сразу и не отличишь  один  от
другого. Решить загадку помогли настороженно устремленные на  меня  круглые,
чуть глуповатые глаза. Судя по всему,  рыбы  перед  нашей  встречей  усердно
потрудились и совершенно выбились из сил. Теперь они стояли неподвижно рылом
к течению и о чем-то размышляли. Это были  очень  организованные  рыбы,  они
соблюдали  правильный  строй  не  хуже  вымуштрованных,  хотя  и   несколько
утомленных  солдат.  Интересно  было  видеть,  как  строго  они  выдерживали
дистанцию, точно рекруты на плацу. Одно и то же расстояние  отделяло  каждую
рыбу от ее соседок впереди, сзади, по бокам, сверху и снизу.  Мое  внезапное
появление вызвало в их рядах изрядное замешательство,  как  если  бы  кто-то
вдруг зашагал не в ногу на военном  параде,  и  они  в  смятении  удалились.
Отойдя от меня подальше, восстановили правильный строй, развернулись рылом к
течению и снова погрузились в транс.
   Я поплыл дальше, не отрывая завороженного взгляда от песка,  расписанного
золотыми  солнечными  полосами,  на  которые,  в  силу  некоего  оптического
колдовства, были нанизаны трепещущие золотистые кольца.  Неожиданно  впереди
возникло расплывчатое пятно, оказавшееся камнем длиной около трех  метров  и
шириной в метр, формой напоминающим купол собора св. Павла в Лондоне. Вблизи
я рассмотрел, что он сплошь инкрустирован розовыми,  белыми  и  зеленоватыми
кораллами, а макушку  венчали,  словно  цветы  на  исполинском  разноцветном
капоре, четыре большущие бледно-бронзовые актинии.
   Очутившись над удивительным камнем, я  ухватился  за  коралловый  выступ,
чтобы меня не отнесло слабым течением, предварительно  удостоверившись,  что
на выступе, под ним или внутри него не притаилась никакая гадость. Это  была
отнюдь не лишняя предосторожность, в чем я убедился, как только сфокусировал
глаза: в обросшей кораллами и водорослями  выемке  в  каких-нибудь  тридцати
сантиметрах от моей руки притаилась крупная, изумительно окрашенная скорпена
- она же крылатка. Заденьте нечаянно спинной плавник, и рыба  вонзит  в  вас
колючки, которые причинят резкую боль; ее яд способен даже  убить  человека.
Эта крылатка была немногим меньше двадцати сантиметров в длину. Притупленное
рыло с  тяжелой  нижней  челюстью;  огромные  красные  глаза;  преобладающая
расцветка тела - розовая  и  оранжевая,  с  черными  полосами  и  крапинами.
Грудные плавники сильно вытянуты, как будто из-под жабр выросли две  розовые
руки с удлиненными пальцами; вдоль  спины  -  череда  покрытых  смертоносной
слизью  красных  лучей.  Такое  яркое  обличье  придавало  рыбе  сходство  с
переливающимся на свету драгоценным камнем, -  когда  я  ее  увидел,  а  это
случилось лишь после того, как она шевельнулась, настолько ее пестрый  наряд
сливался с фоном. Убедившись,  что  обнаружена,  крылатка  плавно  взмахнула
развевающимися плавниками и не спеша ушла  вниз,  огибая  камень.  При  всей
красоте этой рыбы я был только рад избавиться от ее соседства.
   Около актиний и среди их щупалец ходили амфиприоны-клоуны  -  симпатичные
ярко-оранжевые, с широкими белоснежными полосами  рыбки  длиной  семь-восемь
сантиметров. Амфиприоны состоят в симбиотических отношениях с актиниями. Для
амфиприонов актиния и обитель, и грозная крепость, где они прячутся в минуту
опасности, так как стрекательный аппарат щупальцев  актинии  убивает  других
рыб. А в обмен на защиту  амфиприоны  потчуют  актинию  крошками  от  своего
корма. Как и  почему  возникло  это  любопытное  сотрудничество,  никому  не
ведомо. Вряд ли можно приписать актинии блестящий интеллект, и нам  остается
лишь гадать, каким образом она узнала о полезности амфиприона и  постановила
не стрекать его.
   В нескольких местах  среди  кораллов  втиснулись  двустворчатые  моллюски
величиной с кокосовый орех; только и видно, что зубчатую кромку  раковин  да
выступающие  края  мантии,  как  будто  моллюски  улыбаются   вам   толстыми
переливчато-зелеными и синими губами. Это были родичи знаменитой  гигантской
тридакны, обитающей на самом рифе, где она достигает метра в поперечнике при
весе до ста килограммов. Сколько жутких историй  написано  про  незадачливых
ныряльщиков, погибших в пучине, потому  что  нога  их  нечаянно  попадала  в
просвет между створками тридакны, которая  тотчас  смыкалась  словно  капкан
(как это делают все двустворчатые в минуту опасности).  Правда,  достоверные
случаи вроде бы нигде не зафиксированы; но в принципе такая  возможность  не
исключена, ибо тридакна и впрямь способна зажать ногу ныряльщика, и, если  у
него  не  найдется  ножа,  чтобы  разрезать  мощные   мускулы,   выполняющие
одновременно  роль  шарнира  и  замка,  раздвинуть  створки  будет  так   же
невозможно, как отворить крепостные ворота.
   Тридакна тоже являет нам интересный пример симбиоза ткани ярко окрашенной
мантии заполнены крохотными одноклеточными водорослями с красивым  названием
зооксантеллы, которые питаются за счет фильтруемого  моллюском  корма,  а  в
обмен делятся с тридакной кислородом. Платить за хлеб свой насущный воздухом
- наверно, многие из нас пошли бы на такую сделку...
   Продолжая наблюдения, я заплыл с другой стороны камня, убедился, что  мне
не грозит встреча со скорпеной, и  оказался  свидетелем  еще  одного  случая
симбиотических отношений.  В  моем  поле  зрения  очутилась  стайка  пестрых
рыбешек  -  один  кузовок  и  два  хирурга.  Кузовок   длиной   каких-нибудь
семь-восемь сантиметров поразил меня  не  столько  ярко-оранжевой  в  черную
крапинку  расцветкой,  сколько  причудливой  формой  тела  -  что-то   вроде
квадратной костяной коробки с отверстиями, из которых торчат плавники, анус,
рот и глаза. Хвостовой плавник кузовка работает наподобие  винта  подвесного
мотора, и сочетание такого способа передвижения с выпученными, словно  вечно
удивленными глазами, квадратным телом и пестрым  убранством  делает  кузовка
одним из самых курьезных обитателей кораллового рифа.
   И как же непохожи на него хирурги! Желтое тело напоминает  формой  лунный
диск; рот на крутолобой голове выступает наподобие поросячьего рыла. Хирурги
получили свое название от расположенных на хвостовом стебле двух острых, как
скальпель, ножевидных шипов. Это грозное оружие может убираться в выемку  на
теле, словно лезвия перочинного ножа.
   Как ни интересен был облик этих двух рыб, самое увлекательное заключалось
в том, что с ними происходило. Хирурги застыли возле камня, словно в трансе;
кузовик, похожий на необычную оранжевую лодку,  медленно  петлял,  время  от
времени останавливаясь; а между ними  сновали  три  маленьких  юрких  бычка,
расписанных   лазурными   и   небесно-голубыми   пятнами.   Исполняя    роль
чистильщиков, они прилежно обслуживали своих клиентов - подскочат  вплотную,
снимут ртом паразита с кожи и отступят, как бы для того, чтобы  полюбоваться
результатами своего труда. Ни дать, ни взять дамские  парикмахеры,  творящие
новую прическу. Позже на главном рифе я не раз наблюдал, как рыбы ждут своей
очереди  у  парикмахерской,  где  маленькие  голубые   мастера   лихорадочно
трудились, чтобы всех обслужить.
   Увлеченный открывшимся мне зрелищем (каждый сантиметр камня,  за  которым
так и закрепилось ласковое проз