ожными,  что им  не  сразу  подберешь
определение. Больше  всего  хочется сравнить  их с  острым приступом  пляски
святого Витта. Какие-то па я уподобил бы народным танцам, не будь они такими
буйными.  Те  народные  танцы, которые  доводилось  видеть  мне, исполнялись
пожилыми эстетками в бисере и бусах, и это было нисколько не похоже на лихой
антилопий  джиттербаг.  Пожалуй,  было в плясках гну  что-то от балета (если
взять  наиболее  динамичные и  потогонные версии),  но  все-таки  даже самая
наисовременнейшая балерина сочла бы их движения чересчур экстравагантными.
     Что ни говори, этот танец (или  этот припадок) - увлекательное зрелище.
Вот  поднимается занавес:  сбившись  в  кучу,  антилопы хмуро созерцают  вас
сквозь чащобу  спутанных прядей.  Одна из  них берет на  себя руководство  и
подает сигнал к началу пляски поразительно громким фырканьем,  которое можно
перевести как  "а теперь,  девочки,  все вместе". Стройные ноги  гну  делают
несколько  мелких шажков - и опять вся группа замирает, только ноги и хвосты
подрагивают почти в унисон. Новый сигнал - и тут внезапно труппой овладевает
неистовство. Забыты согласованность и точность, которые услаждают ваш взгляд
в балете. Стуча  блестящими  копытами, антилопы срываются  с места - хвост и
голова мотаются как попало, брыкающие ноги изгибаются  под самыми нелепыми и
анатомически невозможными  углами. Руководительница фыркает, как заведенная,
но никто  не слушает ее команд. И вдруг антилопы останавливаются и осуждающе
смотрят на вас  из-под рогов, потрясенные до  глубины души вашим неприличным
хохотом.
     Между прочим,  из-за  этих  плясок, а  также из-за  своего  ненасытного
любопытства  гну  очутились  на  грани  полного  вымирания.  Когда  началась
колонизация  Южной  Африки,  там  бродили тысячные  стада  белохвостых  гну.
Голландские поселенцы нещадно уничтожали их: во-первых, вяленое мясо антилоп
избавляло   от   необходимости  резать  ценный   домашний  скот,  во-вторых,
колонизаторы исходили из  того, что, чем  скорее они  расправятся с гну, тем
больше  пастбищ  освободится  для  коров  и  овец. Вскоре  одна из  наиболее
многочисленных   африканских   антилоп   стала   одной   из   самых  редких.
Очаровательное любопытство этих  животных побуждало их оставаться на месте и
глазеть на стреляющих по ним  охотников. Не менее пагубной оказалась для гну
и их страсть к танцам. Соберутся вокруг ощетинившихся ружьями фургонов, и ну
кружить и гарцевать,  являя собой идеальную мишень. Теперь белохвостого  гну
лишь   с  большой  натяжкой  можно  относить  к  диким  животным.   Осталось
каких-нибудь две тысячи особей в небольших  парках  и  при частных фермах да
еще около сотни голов в разных зоопарках мира.
     Глядя  на вздыбленных  гну  на наших зеленых полянах,  я  думал о  том,
насколько  скучнее стала  Африка  без  этих  веселых,  бесшабашных  плясунов
вельда. Похоже, прогресс цивилизации повсеместно глушит  исконную  радость и
утверждает  банальность,  весело гарцующих  созданий  сменяет  нудно  жующая
жвачку утилитарная корова...
     Наряду  с  белохвостыми  был  у  нас  один  экземпляр  полосатого  (или
голубого)  гну,  примерно  такого  же  сложения,  только  покрупнее;  шерсть
рыжевато-коричневая, расписанная шоколадными полосами, грива и хвост черные.
Эта антилопа была, пожалуй, еще более  бесноватой, ее лихие антраша казались
еще экстравагантнее, и вырывающиеся из недр грудной клетки рокочущие, низкие
сигналы тревоги напоминали пулеметную очередь. Удивительно нервное животное:
того  и гляди  от испуга сломает  ногу  или причинит  себе  еще какое-нибудь
увечье.  И  мы  с  Гарри  не на  шутку  встревожились, услышав,  что  нашего
Полосатика  надлежит  взять  и  отвезти в  Лондонский зоопарк, где  его ждет
супруга.
     - Что, Гарри, придется нам помаяться? - спросил я.
     -  Боюсь,  что  придется, старик,-ответил  Гарри,  помешивая  грибы  на
скворчащей сковороде.
     -  Куда мы  его  поместим?  -  продолжал  я.- У  нас  ведь  нет  ничего
подходящего?
     - У нас нет,- подтвердил Гарри.- Они пришлют клетку  на своем грузовике
в четверг. Загоним его в клетку, и они отвезут его.
     Все звучало  очень просто  в изложении Гарри.  Настал четверг, и прибыл
грузовик с  высокой узкой клеткой, в которую нам предстояло каким-то образом
водворить  чрезвычайно нервного,  пылкого и  подвижного гну. Утром Полосатик
погулял  в  загоне,  потом я заманил его овсом в двойное стойло, в одном  из
просторных  отсеков  которого он и  был теперь надежно заточен. Прежде всего
надо было спустить тяжелую клетку с грузовика, установить ее перед стойлом и
поднять задвижку.  На  это понадобилось  немало времени,  и, естественно, не
обошлось без  шума,  который вызвал  резкий протест у Полосатика.  Он урчал,
фыркал, дыбился  и неоднократно  пытался разнести копытами  стойло. Поставив
клетку как надо, мы удалились на полчаса, чтобы обсудить дальнейшие действия
и дать Полосатику немного поостыть.
     -  Теперь  слушай,  старик,-  говорил  Гарри,-  дальше  делаем  так.  Я
забираюсь на клетку сверху и поднимаю задвижку, но с поднятой задвижкой я не
смогу увидеть, когда  он войдет в клетку,  так  что ты  уж скажи  мне, когда
отпускать, понял? Затем ты берешь лестницу, заходишь с ней в соседний отсек,
берешь вот это полешко, перегибаешься через перегородку и, когда он подойдет
к выходу, ткнешь его полешком  в зад - только один раз, запомни, этого будет
достаточно, чтобы он ринулся в клетку. И как только он в нее забежит, ты мне
кричишь, и я отпускаю задвижку, понял?
     - Послушать тебя, так это проще пареной репы,- заметил я не без горечи.
     - Будем надеяться,- ухмыльнулся Гарри.
     Мы вернулись к стойлу, где Полосатик урчал все так же сердито, я втащил
лестницу в  соседний отсек, вооружился  полешком,  поднялся и заглянул через
перегородку. Полосатик с ужасом воззрился на человека, который задумал подло
напасть на него с  тыла.  Косматая борода и взъерошенная грива придавали ему
такой вид, словно он только что встал с постели и не успел очухаться. Гарцуя
и  кружась  в  стойле, он раздувал ноздри, фыркал, вращал  глазами, и кривые
черные рога его поблескивали как ножи.
     - Ты готов, старик? - крикнул снаружи Гарри.
     Я перенес полешко через перегородку и проверил ногами надежность опоры.
     - Есть! - ответил я.- Поехали.
     Задвижка медленно поднялась,  и Полосатик, который продолжал таращиться
на меня,  словно  старая дева, обнаружившая  под своей  кроватью незнакомого
мужчину,  развернулся   к  выходу.  Он  фыркал,  как  вулкан,  и  беспокойно
переступал  с ноги  на ногу. Пользуясь  тем, что  он  отвлекся,  я  обхватил
полешко покрепче левой рукой, поднял его торчком и положил на верхний  конец
ладонь правой руки. Более неудачного способа нельзя было придумать.
     - Сейчас я погоню его, Гарри! - крикнул я.
     - Давай, старик,- отозвался Гарри.
     Я  стал  осторожно  опускать  полешко к  подрагивающему  толстому  заду
Полосатика.  Едва оно  коснулось лоснящейся кожи, последовала такая реакция,
словно я поднес спичку прямо к запалу динамитного патрона.
     Все смешалось. Ощутив прикосновение. Полосатик тотчас подскочил вверх и
лихо взбрыкнул всеми четырьмя ногами. Одно копыто задело полено, так что оно
взлетело вверх, подобно ракете, и ударилось о потолок. Казалось, моя  правая
рука  попала  под копер для забивки свай.  Невыносимая  боль заставила  меня
выпустить  полено.  Судорожно  дергаясь,  чтобы  не  свалиться  вперед через
перегородку, я чувствовал, как лестница качается под моими ногами. В  ту  же
минуту Полосатик, издав особенно мощное фырканье, наклонил голову и ворвался
в клетку.
     -  Задвигай,  Гарри,  задвигай!  -  отчаянно  крикнул  я;  одновременно
лестница выскочила у меня из-под ног, и я грохнулся в стойло.
     Задвижка скользнула вниз, Полосатик  очутился в плену. Но успокаиваться
было рано: ворвавшись в  клетку, он с ходу боднул противоположную  стенку, и
клетка закачалась,  как  судно,  попавшее  в  ураган. Щепки  летели  во  все
стороны,  по мере того  как Полосатик  продолжал обрабатывать стенки рогами.
Наши  помощники заметались в поисках молотка и гвоздей, чтобы не дать узнику
вырваться  на волю. Сидя  на угрожающе качающейся клетке,  Гарри с  тревогой
смотрел на меня.
     - Ты цел, старик? - с беспокойством осведомился он.
     С некоторым усилием я  поднялся на ноги; рука  болела так, будто на нее
наступил слон, и заметно опухла.
     - Я-то цел, да, боюсь, кисть сломана,- ответил я.
     Так оно и  было:  в больнице рентген показал,  что сломаны три косточки
плюсны. Учитывая  силу, с  которой они были зажаты  в  деревянном  сандвиче,
хорошо  еще,  что  их  не раздавило  вдребезги. Мне  дали  болеутоляющее, от
которого боль нисколько не  умерилась, и врач сказал, чтобы я воздержался от
работы два дня, пока кости станут на место.
     Это  было,  так сказать, мое  первое  почетное ранение  при  исполнении
служебного  долга,  и  утешение  не   заставило  себя  ждать:  миссис  Бейли
обращалась  со мной так заботливо и почтительно,  словно я  совершил подвиг,
достойный ордена.
     Вечером, когда я у камина нежил мою ноющую руку, вошел Чарли.
     - Что ж, дружище, придется тебе укладывать свои вещички,- приветствовал
он меня.
     - Укладываться?  Что  ты такое  говоришь,  Чарли? - всполошилась миссис
Бейли.
     - Только что из  дирекции передали,- Чарли с блаженным видом протянул к
огню ноги в домашних туфлях,- в конце недели домой отправимся.
     - Домой? Ты хочешь сказать - в Лондон?
     - Ну да,- ответил Чарли.- Довольна?
     - Конечно, довольна,- сказала миссис Бейли.- Но что же будет с Джерри?
     - Ты переберешься в  лачугу,  ее теперь  будут заселять,-  сообщил  мне
Чарли.
     Лачугой  называли огромное здание  учрежденческого  вида,  которое было
выстроено  для обслуживающего персонала  и в  котором,  насколько  мне  было
известно, еще никто не жил.
     -  В этот сараище! - воскликнула  миссис  Бейли.- Да  он  там  зимой  в
ледышку превратится.
     - Ничего, там есть печи, все как положено,- успокоил ее Чарли.
     - А с питанием как же? Кто его будет обслуживать?
     - Говорят, туда многие въедут. Из служителей - Джо и один новый парень,
а старик Фред и его жена будут стряпать и все такое прочее.
     - Не может быть! - вскричала миссис Бейли.- Только не старик Фред!
     Между  нею и Фредом Остином царила давняя  вражда, а возникла она в тот
день,  когда  Фред принес в  коттедж дрова и  миссис Бейли  пожаловалась  на
ознобыши.
     - И ты не знаешь, мать, как от них избавиться?- сказал тогда Фред.
     -  Нет.- Миссис Бейли  не  любила, когда ей  говорили  "мать",  но ради
средства от ознобышей готова была все стерпеть.- А как вы лечитесь?
     -  Утром,  как встанешь,  первым делом  сунь  ноги  в  ночной  горшок,-
посоветовал старик Фред.- Лучшее в мире средство от ознобышей - моча.
     Надо  ли говорить, что  мы  с Чарли чуть  не  умерли  со  смеху,  когда
услышали эту историю; однако миссис Бейли не видела в ней ничего смешного.
     -  Да,  не  завидую  я  тем,-  сказала  она  теперь,-  кого  они  будут
обслуживать.  Ну-ка, Джерри,  возьми еще пирога. Ешь досыта, пока есть такая
возможность. Бог знает, чем эти Остины будут потчевать тебя, беднягу.
     Признаться, я разделял ее беспокойство. Мысль  о  том,  что придется из
уютного коттеджа перебираться в лачугу, то бишь сараище, и  менять роскошные
домашние обеды миссис Бейли на  бог весть какое варево Фреда и  его супруги,
ужасала меня, но я ничего не мог поделать.

6. КАВАТИНА КОСОЛАПОГО


     Он лижет н сосет собственную лапу...
     Варфоломей Бартоломеус де Проприетабус Рерум

     В  одном конце  секции  обширный участок был засажен лиственницей,  и в
этом  сумрачном лесу,  напоминающем  островок североамериканской или русской
тайги,  жила наша стая волков в количестве  четырнадцати штук. На вид ничего
располагающего в них не было, и я понимал, почему за ними в веках укрепилась
столь дурная слава.  Золотистые,  чуть  скошенные глаза  на  фоне  пепельной
шерсти  производили коварное  впечатление, усугубляемое своеобразной волчьей
походкой: опустив голову с прижатыми ушами,  они не столько  шагали, сколько
стелились по земле. Движения этих крупных и мощных животных были удивительно
грациозными; казалось, волки плывут в тени лиственниц.
     Я обнаружил,  что на волка возводилось немало напраслины. Вопреки тому,
что о нем говорят, он вовсе не охотится всю свою жизнь на человека, хотя тот
факт,  что  в  отдельных  случаях  волки едят  человечину,  неоспорим.  Один
швейцарский натуралист с  омерзительным упоением описывает, как в 1799 году,
когда в  горах Швейцарии шли кровавые бои между  французскими и австрийскими
войсками, убитых якобы не хоронили, а  оставляли на съедение волкам. И будто
бы волчьи стаи, нажравшись  падали,  стали  предпочитать  человечину всякому
другому мясу.
     К   моему   облегчению,   наша  стая   не   выработала  у  себя   столь
рафинированного вкуса; тем не менее я чувствовал себя не совсем уютно, когда
открывал  ворота   волчьего  вольера  и  катил  под  лиственницами  тачку  с
окровавленным мясом, которое я  разбрасывал на своем пути, меж тем как волки
кружили на безопасном расстоянии, огрызаясь  и  тявкая друг на друга,  с тем
чтобы в следующую минуту устроить гонки за очередным куском.
     В  диком  состоянии  волки  активно  размножаются,  и  к  потомству они
относятся  очень  заботливо.  Обычно  стаю составляет выводок  сеголетков  с
родителями, то  есть  одна  семья. Но  в особенно суровые  зимы семьи  могут
объединяться для охоты, образуя довольно многочисленные стаи. Охотясь, волки
способны покрывать огромные  расстояния;  на Аляске удалось проследить  путь
одной стаи, которая  за полтора  месяца покрыла больше тысячи километров  на
участке площадью полтораста на восемьдесят километров.
     Разумеется,  волк  всегда  был  излюбленным  персонажем  в  первобытных
религиях  от Северной  Америки до  Монголии; общеизвестна  также его  роль в
колдовстве. В Европе, когда волков  там водилось гораздо больше, чем теперь,
в ликантропию не только верили, ее практиковали. Одна из  наиболее известных
историй про оборотней  приводится у Йохана Вира;  впрочем,  он  считает, что
перед нами всего лишь пример бреда, вызванного продолжительными пытками. Тем
не  менее  на   историю  эту  ссылались  как  на  доказательство  того,  что
ликантропия существовала на самом деле.
     "...Пьер  Бурго  (Большой  Петер), Мишель  Вердон  (или Удон) и Филибер
Менто были в декабре 1521 года допрошены Генеральным инквизитором Безансона,
доминиканцем Жаном Бойном  (или Боммом). Подозрение пало  на них после того,
как в  районе Полиньи на  одного путешественника  напал волк; путешественник
ранил волка и пришел по его  следам в хижину,  где увидел,  как жена Вердона
обмывает раны своего мужа.  В своих показаниях Мишель Вердон  признался, что
он сделал Пьера приверженцем Дьявола.
     Затем дал показания Пьер Бурго. В 1502 году  сильная буря разогнала его
отару. Разыскивая овец, он повстречал трех всадников в черном и рассказал им
про свою  беду. Один из всадников  (позднее выяснилось, что это некий Мойсе)
посулил Пьеру  утешение и помощь, если тот будет служить ему  как хозяину  и
господину, и Пьер согласился скрепить  сделку  на той  же  неделе. Вскоре он
нашел своих овец. При второй встрече Пьер,  узнав, что любезный незнакомец -
слуга  Дьявола,  отрекся  от  христианской  веры  и  присягнул  на  верность
всаднику, поцеловав его левую руку, которая была черна и холодна как лед.
     Через два года  Пьер стал  снова  склоняться к христианской вере. Тогда
Мишелю Вердону, другому слуге Дьявола, было ведено позаботиться о том, чтобы
Пьер оставался верным Дьяволу. Поощренный посулами сатанинского золота, Пьер
принял  участие  в шабаше, где все держали  в руках  зеленые  свечи, горящие
синим  пламенем.  Затем Вердон  велел  ему  раздеться и намазаться волшебной
мазью, после чего  Пьер  превратился в волка. Через два часа Вердон  намазал
его другой мазью, и Пьер снова обрел человеческий облик. Пьер признался (под
пытками),  что  в  качестве оборотня  совершил ряд злодеяний.  Он  напал  на
семилетнего мальчугана, но тот закричал, так что Пьеру пришлось надеть  свою
одежду  и  снова  обратиться  в человека,  чтобы  избежать  разоблачения. Он
признался также,  что сожрал четырехлетнюю девочку и мясо ее  показалось ему
отменным; еще он сожрал девятилетнюю девочку, предварительно свернув ей шею.
Будучи волком, он сочетался с настоящими волчицами; по словам Боге, все трое
заявляли,  что  "получали  от  акта  такое  же  удовольствие,  как  если  бы
сочетались с собственными женами".
     Всех троих, разумеется, сожгли на костре".
     Не говоря  уже  о  людях, которые  превращались в  волков  (я  все-таки
склонен согласиться с одним средневековым маловером, который не  одну ведьму
поставил  в тупик  вопросом: "Если вы можете превратить женщину в кошку,  не
потрудитесь  ли  вы   превратить  кошку  в  женщину?"),  самому  волку  тоже
приписывали  всевозможные магические  свойства. В изданном в  Лондоне в 1954
году восхитительном переводе одного средневекового  собрания басен, сказок и
аллегорий о животных Т. Г. Уайт цитирует Улисса Альдрованди:
     "ар-Рази  проявил несерьезность,  когда  сообщал  относительно  вольчей
шерсти:  "Если  смешать ее с  розовой водой и намазать смесью  брови,  лицо,
совершившее это действие, станет предметом обожания очевидца". Но еще  более
смешным  и  потешным  представляется  мне утверждение, будто  у  застенчивых
мужчин  и женщин  можно  вызвать  вожделение  с помощью  ладанки, содержащей
волчий член  (высушенный  в печи). В том  же ряду стоит  утверждение,  будто
ладанка  из волчьей кожи, если внутрь ее положить голубиное сердце,  спасает
человека  от тенет Венеры. Сюда же отнесем рассказ ар-Рази, приводимый им со
ссылкой на десять учеников Демокрита, будто бы. им удалось благополучно уйти
от  врагов, повесив на свои копья  волчью  мошонку.  У Секста есть рассказ в
этом  же духе о Страннике, который обезопасил себя  в пути, захватив с собой
кончик волчьего хвоста.  По словам  другого автора, если  прибить на конюшню
волчий хвост, или голову, или шкуру, зверь не  войдет внутрь, пока они будут
висеть. О  том же хвосте Альберт  Великий говорит, что, будучи  подвешен над
кормушками овец и коров, он  отпугивает волка, и для того же люди закапывают
его в землю на скотном дворе, ибо он отгоняет названного зверя".
     После такой примечательной  рекламы  не удивительно,  что на самом деле
волк никак не тянет на бытующие представления о нем.
     Гон у наших волков бывал раз в год; волчата обычно появлялись на свет в
мае.  Понятно,  пока  волчиц длилась  течка,  самцы поминутно затевали драки
между  собой. Поглядеть  и  послушать  -  бой идет  жесточайший,  сверкают и
щелкают  клыки, соперники  огрызаются и взвизгивают, однако до кровопролития
никогда не доходило.
     Перед  родами волчица  и  вожак стаи  рыли надежное  логово под корнями
какой-нибудь лиственницы. Здесь волчица производила на свет свое потомство -
как правило, от  трех  до  пяти волчат. Развозя корм на тачках, мы старались
держаться подальше от волчьих яслей;  напугаешь  волчицу -  примется таскать
малышей  по  всему лесу, спасая их  от нас.  Когда  приходила пора  волчатам
отвыкать от  материнского молока,  родители  начинали  кормить их отрыгнутым
полупереваренным мясом - своего рода эквивалент наших детских смесей.
     В  лунные ночи,  особенно  когда подмораживало,  наши  волки устраивали
оперные спектакли. Лес расписан серебряными полосами лунного света, мелькают
черные  контуры скользящих из тени в тень животных, вдруг  все они сливаются
вместе, и волки, закинув голову, издают дикий жалобный вой, который отдается
между  стволами,  будто  в пещере. Сверкают выхваченные  луной г