поднял голову и с любопытством воззрился на нее. Мы  окаменели.  Так  прошло
несколько секунд, затем Дэйв  тихо-тихо,  словно  он  гладил  паутину,  стал
надевать петлю на голову ящерицы. Сделал  глубокий  вдох  и  рывком  затянул
леску вокруг ее шеп. Геккон еще крепче вцепился в черешок, будто  приклеился
к нему, и замотал  головой,  стараясь  сбросить  петлю.  Теперь  требовалось
поскорее  брать  его,  пока  нейлон  не  поранил  нежную  кожу.  Вот   когда
пригодились Джоновы сто восемьдесят пять сантиметров! Поймав  черешок  одной
рукой, он пригнул его вниз и другой рукой схватил добычу.
   - Есть! - Ликующий голос Джона сорвался на визг.
   Бережно освободив от петли бархатисто-мягкую шею ящерицы, мы посадили  ее
в матерчатый меток  и  продолжили  поиск,  причем  выяснилось,  что  гекконы
Гюптера не такая уж редкость, как нам говорили. Правда, эта сторона острова,
относительно более богатая деревьями, явно была их любимым прибежищем, здесь
они находили и тень, и корм - столько тени и  корма,  сколько  вообще  могла
выделить скудная природа острова Круглого.
   Мы осторожно пробирались  через  овраги  и  по  изрезанным  склонам,  где
малейший неосмотрительный шаг срывал камни, и они с грохотом  катились  вниз
по кручам, увлекая за собой сухую туфовую крошку. То и дело из-под ног у нас
выскакивали пестрые кролики, и повсюду бросались в глаза следы их нерадивого
хозяйничанья:   вьюнки   объедены,   макушки   молодых   пальмовых   ростков
ампутированы, склоны испещрены норами, усугубляющими эрозию.
   За час мы обогнули примерно четверть  окружности  острова.  Солнце  вышло
из-за горы, и мы  сразу  почувствовали  себя  так,  словно  очутились  перед
открытой  топкой.  Тяжелый  воздух  насытился   круто   посоленной   влагой.
Марсианский ландшафт переливался в струях знойного марева, будто морское дно
под волнами.
   Я с интересом наблюдал за своими товарищами. Энн отделилась от  нас,  так
что образовался чисто  мужской  коллектив.  Вахаб  с  его  потешным  капором
сосредоточенно осматривал  пальмы,  напевая  себе  под  нос  и  периодически
извлекая из кармана бумажный кулек с липкими леденцами, которыми он потчевал
всю компанию. Высокий  и  тощий  Джон  дрожал  от  возбуждения  и  поминутно
протирал очки, полный решимости ничего не упустить в этом  герпетологическом
раю, о котором  он  столько  мечтал  и  говорил.  Звонкоголосый  Дэйв,  весь
нетерпение и задор, трещал как сорока и сыпал превосходными  степенями,  что
твоя  голливудская  реклама,  перемежая  речь   звукоподражанием   в   таком
количестве, что за ним не угнался бы никакой  артист-имитатор,  изображающий
утро в деревне. Тони в выгоревшей зеленой рубахе и защитных брюках, сливаясь
с ландшафтом, будто хамелеон, отвечал на любой  вопрос  пулеметной  очередью
информации и всех нас превосходил организованностью и  обстоятельностью.  По
первому требованию он был  готов  извлечь  из  маленькой  корзинки  все  что
угодно, от горячего чая до бутербродов с джемом, от холодного кэрри с  рисом
до  апельсинового  сока.  Потрясенный  талантом  этого  иллюзиониста,  я  не
сомневался, что  стоит  мне  попросить,  и  Тони  сотворит  обеденный  стол,
подсвечники, столовое белье и смокинги, чтобы мы могли на нелюдимых  склонах
острова Круглого устроить трапезу по  всем  правилам  этикета,  соблюдаемого
англичанами в тропиках, если верить легенде.
   Отловив  часа  за  два   дозволенное   количество   гекконов,   мы   сели
поджариваться на крохотном пятачке тени подле купы пальметто. Джон ухитрился
обнаружить в своем  костяке  шестнадцать  неизвестных  дотоле  сочленений  и
свернулся  клубком  на  клочке,  где  даже  чихуахуа  почувствовал  бы  себя
стесненным. Вахаб обвился вокруг пальмы и раздавал отнюдь не утоляющие жажду
липкие леденцы. Тони присел на корточки возле  обросшего  вьюнками  камня  и
сразу превратился  в  невидимку,  время  от  времени  ошарашивая  нас  своим
появлением, словно Чеширский кот, чтобы предложить  апельсинового  сока  или
бутерброд с джемом. Дэйв распределил свою плоть между тремя пятнышками  тени
величиной с суповую тарелку  и  затеял  перепалку  с  фаэтонами,  которые  с
резкими криками кружили и пикировали, точно скопище обезумевших  метеоритов.
Вахаб продемонстрировал,  как,  взмахивая  каким-нибудь  белым  предметом  -
носовым платком, мешком для  змей,  рубашкой,  -  можно  заставить  фаэтонов
пикировать прямо на человека. ;)тот маневр  вкупе  с  нескончаемым  каскадом
едких реплик Дэйва на птичьем языке, возымел такое действие, что вскоре  над
нами, на фоне синего неба, уже металось два-три десятка белых,  как  морская
пена, голосистых тоикоклювых птиц с длинными хвостами-иглами и  заостренными
крыльями.
   - Ну так, - сказал Джон, обуреваемый  жаждой  деятельности  после  нашего
кратковременного отдыха, - что будем делать теперь?
   - Теперь, - отозвался Тони, возникая из ничего, - если вы желаете...  так
вот, если хотите поймать несколько малых... малых сцинков,  то  они  обитают
преимущественно на макушке острова, так что надо нам подниматься на макушку.
   И он указал большим пальцем себе за спину. Шутит, подумал я. Склон, вдоль
которого мы следовали до сих пор, был настолько крут, что здесь не мешало бы
обладать разными по длине ногами, а позади нас возвышалось  нечто  такое  же
отвесное, недоброе и опасное, как Юнгфрау в жаркий  день,  и  сколько  я  ни
всматривался, не мог обнаружить никаких опор для рук и для ног.
   - А я-то склонялся к мысли, Тони, что ты хороший человек, - сказал  я.  -
Нет, правда, не мешало бы тебе обуздать немного свое пристрастие  к  черному
юмору. А то ведь если примет тебя всерьез кто-нибудь  такой  же  стройный  и
моложавый, как я, может запросто  схлопотать  сердечный  припадок  от  твоих
острот.
   - Но я не шучу, - возразил Тони. - Это самый подходящий путь, и он совсем
не трудный, если идти зигзагом.
   - Зигзагом, - протянул Дэйв. - Что за  чертовский  бред  я  слышу?  Чтобы
подняться здесь зигзагом, надо быть горным козлом с липкими копытами.
   - Уверяю вас, это вовсе не так трудно, как кажется, - настаивал Тони.
   - Мы забыли кислородные маски, - заметил Вахаб. - Но есть верное средство
- задержать дыхание до самой вершины.
   - И зачем только я с вами связался, - сказал я. - Вообще,  надо  же  было
такую глупость учудить, тащиться в эти края!
   - Ты что, в самом деле предпочел бы дома остаться? - спросил  Джон  таким
тоном, словно я учинил богохульство.
   - Да нет, вряд ли, - признался я, вставая и вешая на себя фотоаппарат.  -
Недаром говорят: нет хуже дурака, чем старый дурак.
   И мы двинулись, петляя, вверх  по  отвесному  склону.  Волей-неволей  нам
пришлось признать  правоту  Тони  -  неприступная  на  первый  взгляд  круча
оказалась  в  общем-то  одолимой,  если  передвигаться  по  ней   зигзагами,
наподобие пьяной многоножки. Время от времени мы вздрагивали  от  жутковатых
воинственных криков,  вырывавшихся  как  будто  из  самых  недр  земли.  Это
красиохвостые  фаэтоны,  сидя  в  гнездах  под  лавовыми  плитами,  пытались
отогнать  пас.  Величиной  они  с  небольшую  чайку;   голова   с   большими
трогательными глазами  похожа  на  голову  крачки,  клюв  сургучного  цвета;
оперение  на  голове,  груди  и  в   основании   крыльев   отливает   нежным
светло-розовым оттенком, словно птиц искупали в  растворе  некоего  эфирного
красителя. Убедившись, что их дикие  крики  не  возымели  действия,  фаэтоны
смолкли и продолжали созерцать нас из  своих  убежищ.  Эта  глупая  привычка
сидеть на месте, примирясь с судьбой,  -  главная  причина  массовой  гибели
фаэтонов: птицы становятся легкой добычей рыбаков, которые  высаживаются  на
острове Круглом, убивают их ц везут на Маврикий, чтобы продать  в  китайские
рестораны.
   Вершина упорно не желала нам покоряться. Только одолеешь склон и  думаешь
- все, а перед тобой уже дыбится новая стена.  В  конце  концов  мы  все  же
выбрались на плоскую площадку с каменными плитами, словно сброшенными с неба
чьей-то небрежной рукой. Здесь было куда жарче, чем  на  склонах,  поскольку
между камнями росли одни лишь жиденькие кустики вьюнков, и не  нашлось  даже
самого хилого пандануса, чтобы даровать нам толику тени. Гекконы Гюнтера тут
не водились, зато по камням струйками ртути скользили юркие, словно колибри,
маленькие сцинки длиной десять-одиннадцать сантиметров, с  длинным  хвостом,
острой головой и такими маленькими ножками, что их  можно  было  принять  за
змеек.
   - Нет, вы только посмотрите! - выдохнул Дэйв. - Вы поглядите на них!  Где
еще вы видели таких чертовски маленьких тварей? Прелестные малыши, правда?
   Ясноглазые сцинки знай себе продолжали стремительно  скользить  по  туфу,
точно дождевые  капли  по  стеклу,  не  придавая  значения  адресованным  им
дифирамбам. Сверкая на солнце гладкими блестящими чешуями бледно-зеленого  и
кофейного цвета, они занимались поиском пропитания и  отвлекались  от  этого
важного дела лишь для того, чтобы устроить притворную  потасовку,  когда  их
пути нечаянно скрещивались.
   Дэйв вытер о брюки потные ладони, крепко  сжал  в  руках  удочку  и  стал
подкрадываться к довольно  крупному,  плотному  сцинку,  который  исследовал
трещины в скале с придирчивостью детектива, обыскивающего дом  в  погоне  за
торговцем наркотиками. Его рвение  и  добросовестность  несомненно  были  бы
поощрены начальником любой полиции. Спайк не обратил  никакого  внимания  на
склонившегося над ним Дэйва.
   - Ну-ка, малыш, давай сюда, - ворковал Дэйв, поднося петлю к  ящерице.  -
Давай, давай...
   Петля  закачалась  перед  глазами  сцинка,  он  заметил  блеск   нейлона,
остановился и поднял голову. В ту же секунду Дэйв ловко накинул петлю ему на
шею, затянул и поддернул кверху. С таким же успехом  он  мог  бы  попытаться
изловить радугу. Нейлон  не  задержался  на  гладкой,  словно  полированной,
поверхности чешуи, и под весом тела голова ящерицы свободно выскользнула  из
петли. Полет на высоту пятнадцати сантиметров и последующее  падение  ничуть
не обескуражили сцинка. Сделав маленький перерыв, чтобы  аккуратно  облизать
губы, он как ни в чем не бывало возобновил  охоту  на  насекомых.  Дэйв  еще
дважды накинул петлю на голову  сцинка,  и  оба  раза  нейлон  соскальзывал,
словно ящерица была намаслена.
   - Черт подери, эти паршивцы скользкие, как бочонок с жиром, -  возмутился
Дэйв, отирая пот с лица. - Вы когда-нибудь видели  такую  прыткую  дрянь?  И
ведь этот паршивец нисколько не испугался! Верно я говорю, куриныи  сын?  Ну
так как, малыш, дашь ты Дэйву поймать тебя или нет?
   Словно внимая этому заклинанию, сцинк остановился, облизнул губы,  зевнул
прямо в лицо Дэйву и возобновил захватывающую охоту на шестиногий  провиант.
Дэйв еще четыре раза закидывал  свою  удочку  -  и  все  четыре  безуспешно.
Забавно, что сцинк точно и не  замечал  совершаемых  им  кратких  вылазок  в
космос; выскользнув из петли и шлепнувшись на камень, он  ничтоже  сумняшеся
вновь начинал гоняться за своей добычей с прежним рвением.
   В конце концов, поскольку было очевидно, что нейлоновая  петля  бессильна
против существа, наделенного свойствами жидкости, Джон изловчился  и  поймал
его рукой. Мы единодушно заключили, что это самый лучший  -  хотя  и  весьма
утомительный - способ, и  продолжили  охоту.  Спустя  некоторое  время  меня
начало беспокоить отсутствие тени. На вершине не было  ни  единого  деревца,
одни только камни, и поскольку дело шло к полудню, солнце висело почти прямо
над нашими головами, так что и от камней  в  смысле  тени  не  было  особого
прока. Я боялся за драгоценные мешочки со сцинками Гюнтера. Было решено, что
мои товарищи продолжат охоту без меня, а я  вернусь  к  древу  экскурсантов,
чтобы в тени под ним укрыть паши редкостные экземпляры. И я тронулся в путь,
заслоняя мешочки от солнца собственным телом, предоставив остальным  рыскать
по горячему туфу и слушая, как они кричат: "Не зевай! Он нырнул вон  туда!..
Живей! Заходи на перехват с другой стороны!.. Черт! Не могу перевернуть этот
окаянный камень!"
   Петляя между каменными грудами, я продвигался  вдоль  вершинного  гребня,
пока не вышел в точку, которая, по моим расчетам,  находилась  примерно  над
древом экскурсантов. После чего стал на самый край обрыва и взглядом поискал
внизу  "Дораду",  чтобы  определить  свое  местонахождение.  В  отличие   от
неразумной ватаги, которая покинула уютное суденышко, чтобы гоняться по жаре
за ящерицами, остальные пассажиры облюбовали  риф  метрах  в  восьмистах  от
острова и наслаждались нырянием в прохладной воде и подводной охотой. А  вот
и "Дорада": беленькая,  чистенькая,  величиной  со  спичечный  коробок,  она
возвращалась к месту нашей  высадки.  На  склоне  подо  мной  росла  молодая
пальма, которая отбрасывала некое подобие тени.  Присев  под  ней  со  своим
драгоценным грузом, я продолжал наблюдать за "Дорадой", чтобы наметить курс,
когда она бросит якорь. Сверху местность выглядела совершенно  иначе,  древа
экскурсантов и вовсе не было видно, а ходить лишний раз по такой жаре мне не
хотелось, и я решил ориентироваться на "Дораду". Вскоре она перевалила через
рубеж,  отделяющий  синее  и  пурпурное  глубоководье  от   ярко-голубой   и
нефритово-зеленой отмели, и до моего слуха донесся невнятный  рокот  якорной
цепи. Я вытер лоб, повесил на плечо фотоаппарат, поднял с  земли  мешочки  с
гекконами и двинулся к морю.
   Очень  скоро  обнаружилось,  что  на  пути  к  цели   меня   подстерегают
затруднения не меньшие,  чем  те,  на  которые  натолкнулась  Алиса  в  саду
Зазеркалья. Обычно сверху засечь нужную точку легче, чем если ты  находишься
с ней на одной прямой. На острове Круглом дело обстояло  иначе.  Как  я  уже
говорил, остров напоминает плывущий по морю каменный кринолин, и на какой бы
складке вы ни стояли, охватить взглядом все одеяние практически  невозможно.
После того  как  я  дважды  терял  из  виду  судно  и  трижды  был  вынужден
поворачивать назад или в сторону перед  лицом  таких  круч,  что  дальнейшее
продвижение грозило переломом ноги, я вдруг приметил  далеко  внизу  красное
пятнышко и опознал в нем свое полотенце, которым накрыл от  солнца  запасные
пленки и продукты, сложенные  под  древом  экскурсантов.  Итак,  ориентир  -
полотенце.
   Не выпуская  из  поля  зрения  красное  пятно,  я  продолжал  ковылять  и
скользить вниз по  склону.  Вторую  передышку  устроил  у  купы  панданусов,
которые то нервно стучали,  то  призывно  шелестели  бороздчатыми  листьями,
когда с моря налетал порыв горячего ветра. Желая  проверить,  как  переносят
странствие мои гекконы, я осторожно пощупал мешочки. Сильный укус одного  из
узников склонил меня к выводу, что они чувствуют  себя  значительно  бодрее,
чем я. Мои поры выделили уже столько  пота,  что  казалось:  потеряй  я  еще
толику влаги - превращусь в сухую былинку, и меня сдует ветром. Только мысль
об ожидающих под деревом холодных напитках поддерживала меня.
   Собравшись с силами, я поднял свой груз и затопал дальше. Вскоре путь мне
преградила почти отвесная  скала,  верхняя  половина  которой  была  заткана
тонким ковром вьюнков с россыпью розоватых цветочков. Как ни опасен был этот
участок, мне надо было пересечь его, чтобы  выйти  к  ведущей  вниз  лощине.
Боясь поскользнуться па голой скале, я решил  идти  по  вьюнкам  и  медленно
двинулся вперед,  тщательно  проверяя  надежность  каждой  опоры.  Только  я
приготовился похвалить себя за альпинистскую  сноровку,  как  зацепил  ногой
петлю из вьюнков и  шлепнулся  на  спину.  Фотоаппарат  весело  запрыгал  по
камням, по мешочки с гекконами я не выпустил из рук и успел  поднять  вверх,
чтобы не раздавить при падении.
   Я грохнулся с такой силой, что явственно  услышал,  как  мой  позвоночник
издал звук, подобный которому обычно можно получить только с помощью марака.
Теперь  подо  мной  был  голый  камень,  и  не  за  что  ухватиться,   чтобы
затормозить, а потому я  продолжал  скользить  с  нарастающей  скоростью  на
спине,  увлекая  за  собой  туфовую  крошку  и  чрезвычайно  острые  обломки
застывшей лавы.  Настал  момент,  когда  я  почувствовал,  что  возрастающая
кинетическая энергия грозит  перевернуть  меня  на  живот.  Больше  всего  я
боялся, как бы нечаянно не подмять мешочки с ящерицами, которые  по-прежнему
изо всех сил стискивал в руках. Отпустить их я не решался: если застрянут на
этой коварной плите, вряд ли я потом решусь лезть за ними.
   Оставалось одно средство - использовать собственные  локти  как  тормоза.
Что я и сделал, причем с радостью обнаружил, что не  напрасно  подверг  себя
такой  пытке.  Я  не  только  ухитрился  сохранить  прежнее  положение,   но
затормозил ободранными локтями скольжение настолько, что под конец  и  вовсе
остановился. С минуту я лежал неподвижно, смакуя  полученные  травмы,  потом
стал на пробу двигать разными частями тела, проверяя, нет  ли  переломов.  К
моему удивлению, все кости были целы, и обилие крови на правой руке никак не
вязалось с незначительностью полученных мною  ссадин.  Морщась  от  боли,  я
кое-как боком пересек скальную плиту,  отыскал  фотоаппарат  и  добрался  до
лощины. Здесь спуск был намного легче, и у первой  же  группы  пальм  я  сел
перевести  дух.  Удостоверился,  что  гекконы  и  фотоаппарат  нисколько  не
пострадали, вытер кровь с локтей, посидел немного, наконец встал и  поглядел
вниз, приготовившись увидеть на склоне над морем мой красный ориентир.

   Ориентир пропал.
   Не только полотенце, "Дорада" тоже  пропала,  и  вообще  открывшаяся  мне
картина разительно отличалась от всего виденного и пройденного мной  в  этот
день. Досада - не то слово. Я х1знемогал от жары.  усталости  и  жажды,  все
тело ныло, голова раскалывалась от боли. Не знай я точно, где нахожусь,  мог
бы подумать, что меня занесло в сердце  Австралии,  в  дебри  Тибета  или  в
какой-нибудь из наиболее угрюмых кратеров Луны. Хорошенько отругав  себя  за
дурацкое падение, я двинулся вниз по лощине, надеясь, что выбрал  правильный
курс. Этот участок острова был совершенно лишен растительности, и,  когда  я
решил наконец перевести дух,  пришлось  довольствоваться  клочком  тени  под
бугорком на откосе. Затем,  стиснув  зубы,  я  побрел  дальше  и  вскоре,  к
несказанной  радости,  услышал  голоса  и  разного   рода   морские   звуки,
свидетельствующие, что я очутился близко от пристани.  Насколько  близко,  я
осознал лишь после того, как, обогнув торчащую скалу, оказался почти у самой
воды. Высоко на склоне надо мной красовалось древо экскурсантов и лежало мое
красное полотенце. Каким-то образом я просчитался при спуске; в итоге  тень,
холодные  напитки  и  целебная  мазь  для  моих  разнотипных  травм   теперь
находились метрах в восьмидесяти выше меня.
   Заключительный подъем был тяжелее всего. Кровь стучала в  висках,  голова
разламывалась, и я был вынужден поминутно отдыхать. Наконец одолел последний
участок и свалился в жидкой тени древа экскурсантов. Через  несколько  минут
сверху явился Дэйв, и я не без удовольствия отметил, что он такой же дохлый,
как я. Когда ко мне  вернулась  способность  говорить,  я  справился  о  его
самочувствии, и он признался, что раза два терял сознание от  жары.  Бледное
лицо и взъерошенные  волосы  Дэйва  были  достаточно  красноречивы.  Немного
погодя он уже был готов подробно поведать мне о  своих  злоключениях.  Самым
тяжелым был для него момент, когда Джон Хартли, заметив простертого на земле
Дэйва, кинулся помогать ему, однако тут же отвлекся при виде крупного сцинка
Телфэра и нескольких гекконов, которые сидели рядышком друг с другом. Поймав
ящериц, бездушный Джон, за неимением другой тары,  преспокойно  реквизировал
тенниску и носовой платок Дэйва и  торжествующе  удалился,  предоставив  ему
выкарабкиваться своими силами.  По  мнению  Дэйва,  такому  человеку  нечего
делать в конкурсе на звание "Доброго самаритянина".
   - Так и бросил