ляется на голове нечто вроде железы, источающей  белую, похожую
на  молоко  жидкость.  Мак-Турк  утверждал,  что  не  раз видел, как  мальки
собираются вокруг головы матери и, по-видимому, питаются этим  молоком.  Это
было  поразительно,  и  я  все  надеялся,  что,  пока мы  будем на Рупунуни,
посчастливится  увидеть  это,  но  нам  не повезло. Открытие  рыбы,  которая
"вскармливает" свою молодь,  несомненно произвело бы сенсацию среди зоологов
и ихтиологов.
     Некоторое  время  мы  сидели  на  дереве  в надежде  увидеть  еще  одну
арапаиму, но вода  внизу оставалась тихой и безжизненной. Тогда мы  слезли с
дерева и пошли кругом на противоположный берег. Здесь на мелководье Мак-Турк
показал  нам индейский способ рыбной ловли. Он снял  с плеча небольшой лук -
хилое  и  совершенно  никчемное с  виду оружие, приладил к тетиве  тоненькую
стрелу, зашел по  колено в темную воду и  несколько минут  стоял неподвижно.
Потом он  вдруг  поднял  лук  и  тренькнул  тетивой.  Стрела  беззвучно, без
всплеска  ушла  в воду  футах в пятнадцати перед ним и  первое время торчала
стоймя, так  что над  поверхностью виднелось  дюймов пять ее древка, а потом
словно  обрела самостоятельную жизнь: вздрогнула, задергалась и быстро пошла
зигзагами в воде в вертикальном положении. Через минуту-две древко стало все
больше и  больше  подниматься над водой, потом  наклонилось и  почти  плашмя
легло на воду. На конце стрелы, в расплывающемся пятне крови, лежала большая
серебристая рыба; стрела вошла ей в спину всем наконечником и частью древка.
Вплоть до той минуты, пока рыба не всплыла на поверхность, я не видел в воде
ничего, кроме  пляшущей стрелы. Это оттого, что я смотрю с берега, решил  я,
вошел в воду и стал  рядом с Мак-Турком. Некоторое время мы  стояли молча  и
ждали, потом Мак-Турк сказал:
     - Вон там... вон у того бревна, видите?
     Я  посмотрел  туда,  куда  он  указывал.   Поверхность  воды  была  как
запыленное зеркало, и  ничего особенного я не  увидел. Но Мак-Турк видел. Он
поднял лук и снова выстрелил,  и вот уже вторая рыба всплыла на поверхность,
нанизанная на древко стрелы. Мак-Турк трижды стрелял при мне  таким образом,
но я ни разу  не видел рыбу  до того,  как она всплывала  на поверхность  со
стрелой в спине. Многолетняя практика баснословно обострила его зрение, и он
успевал  увидеть  едва  заметную  тень  под  водой,  определить  направление
движения, сделать поправку на преломление и выстрелить до того, как я вообще
что-либо замечал.
     Когда  мы вернулись  к  отмели  в  основное русло, где стоял наш  ялик,
Мак-Турк ненадолго оставил нас одних, и мы с  Бобом, чтобы  скоротать время,
стали искать черепашьи  яйца, но безуспешно, и тогда я решил искупаться. Дно
реки, полого  понижаясь, длинной отмелью уходило в воду и  лежало не  глубже
шести дюймов от поверхности. Место  выглядело вполне безопасным для купания,
и вскоре  Боб присоединился ко  мне. Некоторое время  спустя,  забравшись по
отмели чуть подальше в реку, он подозвал меня к себе и с гордостью указал на
какие-то  большие круглые ямы в песке. Сядешь в такую вот ямину, погрузишься
по  подбородок в воду -  и чувствуешь себя словно в самой природой созданной
ванне. Мы с Бобом  выбрали себе по  яме, разлеглись в  них и - трулля-ля!  -
весело запели. Кончив купаться, мы, как два  слабоумных, запрыгали по песку,
чтобы  обсушиться.  Только мы начали одеваться,  как  появился Мак-Турк, и я
принялся расписывать ему отмель - мол, какое это чудесное место для купания.
     - А те ямы, что  нашел  Боб, нарочно лучше не придумаешь, - сказал я. -
Сидишь в воде как раз по подбородок.
     - Ямы? - переспросил Мак-Турк. - Какие ямы?
     - А те, что в песке, вроде кратеров, - пояснил Боб.
     - Вы в них сидели? - продолжал допрашивать тот.
     - Ну да, - ничего не понимая, отвечал Боб.
     - А что, они какие-нибудь особенные? - спросил я.
     -  Да  нет, если не считать  того,  что  они сделаны скатами, - отвечал
Мак-Турк, - и если бы  вы уселись на  ската,  вы бы  и без меня узнали что к
чему.
     Я взглянул на Боба.
     - А они большие? - нервно спросил он.
     - Да обычно как раз умещаются в яме, - ответил Мак-Турк.
     -  Господи  боже! Я  сидел  в  яме чуть  ли  не  с ванну  величиной!  -
воскликнул я.
     - Ну да, бывают и такие, - сказал Мак-Турк.
     К ялику мы возвращались в молчании.
     Когда  мы двинулись  обратно вверх  по  течению к  Каранамбо, река  под
закатным солнцем превратилась в  сверкающую дорожку  из расплавленной  меди,
над ней  белоснежными цаплями плыли облака.  В тихих  затонах играли  рыбы -
внезапный всплеск, золотистые круги по воде. Наконец ялик, тарахтя  мотором,
обогнул последнюю излучину и  протискался к  своему  месту посреди необычной
флотилии, собравшейся  в бухточке;  мотор почихал  и  затих, над рекой вновь
воцарилась  тишина,  которую  нарушали  лишь  хриплые  крики больших жаб  на
противоположном берегу .
     - Как насчет купания? - спросил Мак-Турк, когда мы вылезли из ялика.
     Я взглянул на сумеречную реку.
     - Здесь? - спросил я.
     - Ну да, я всегда здесь купаюсь.
     - А пирайи?
     - О, здесь они вас не потревожат.
     Успокоенные этим заверением, мы разделись и скользнули  в  теплую воду.
Течение  напирало и  дрожью отдавалось в теле. Футах в тридцати  от берега я
нырнул  и не мог достать дна, уже  на глубине шести футов  вода была холодна
как лед.  Мы  знай себе плавали, как  вдруг со  стороны небольшого островка,
расположенного посреди  реки, футах  в  полтораста от нас  донесся всхрап  и
громкий плеск.
     - Что это? - спросил я Мак-Турка.
     - Кайман, - исчерпывающе объяснил он.
     -  Они  что,  не  нападают? - как  бы невзначай  спросил  Боб,  вставая
солдатиком в воде и оглядываясь через плечо, далеко ли до берега.
     Я тоже оглянулся и обнаружил весьма  удивительную  вещь:  всего две-три
минуты  назад я думал, что до  берега  рукой глодать, а теперь мне казалось,
что нас отделяет от суши чуть ли не несколько миль водного пространства.
     Мак-Турк стал уверять, что кайманы никогда не нападают на человека,  но
нам уже  было не до купания,  и мы быстрехонько выскочили на берег. Много ли
радости купаться в реке, когда  под тобой пятнадцать футов темной воды  и ты
знаешь,  что там,  в этой черной глубине, могут быть и электрические угри, и
стаи алчущих  пирай,  и  обходящий  дозором  свои владения кайман? Когда  мы
оделись, Мак-Турк направил луч карманного фонаря  в сторону  островка, и  мы
насчитали шесть  пар красных, как раскаленные  угли,  глаз,  светившихся над
водой.
     - Кайманы, - повторил Мак-Турк. - Их тут полно. Ну что, пошли ужинать?
     И он первым двинулся между деревьями к дому.

        ГЛАВА ПЯТАЯ
     ЗА МУРАВЬЕДОМ

     Поймать гигантского муравьеда  было одной из главных  причин, почему мы
отправились на Рупунуни:  мы слышали, что ловить  муравьедов  в саванне куда
проще, чем в гвианских лесах.
     Прилетев в Каранамбо, мы три дня только и говорили, что о муравьедах, и
Мак-Турк пообещал нам  устроить это  дело. В  одно  прекрасное утро сразу же
после  завтрака  перед нашим домом возник коренастый  индеец, возник пугающе
безмолвно,  как это они умеют  делать. У него было  бронзовое,  монгольского
типа лицо и  карие раскосые глаза, которые могли бы показаться хитрыми, если
бы не робкий огонек, светившийся в них. Одет он был куда как просто:  жалкие
останки  рубахи  и брюк, а на голове  с  гладкими черными  волосами нелепая,
сооруженная  из  материала, некогда  именовавшегося бархатом,  шляпа,  какую
носят разве  что  феи в  сказках.  Всякий,  кто ожидал  увидеть  перед собой
свирепого  воина в пестром  головном  уборе  из  перьев  и  с  раскрашенными
племенными знаками из глины, испытал бы немалое разочарование. Но как бы там
ни было, от него веяло суровой уверенностью в себе, и это обнадеживало.
     -  Фрэнсис, - сказал  Мак-Турк, указывая на явившееся нам привидение. -
Похоже, он знает, где можно найти муравьеда.
     Знай он, где  можно найти крупную золотоносную жилу, мы не обрадовались
бы ему больше. Из разговора с ним выяснилось, что он знает, где был муравьед
три  дня  назад, но  осталось ли животное на  прежнем  месте -  это  вопрос.
Мак-Турк сказал, что это надо проверить, и, если муравьед все еще там, пусть
Фрэнсис  приходит  за  нами,   и  мы  отправимся   на  поимку  зверя.  Робко
улыбнувшись, Фрэнсис  согласился. В тот же день он  ушел и вернулся наутро с
вестью,  что он определил  местонахождение муравьеда и  может провести нас к
тому месту.
     - Как туда добираться? - спросил я у Мак-Турка.
     - На лошадях, конечно, -  ответил он. - Брать джип нет смысла. Придется
здорово мотаться по саванне, джип для этого не годится.
     - Я повернулся к Бобу.
     - Ты умеешь ездить верхом? - с надеждой спросил я.
     -  Мне  случалось  влезать  на лошадь,  если  ты это  имеешь в виду,  -
осторожно ответил  он и  поспешно  добавил:  -  Только на  очень  спокойную,
конечно.
     - Думаю, мы сдюжим,  если вы  дадите нам пару  добрых смирных коняг,  -
сказал я Мак-Турку.
     -  О,  я подберу вам  пару  смирных лошадей, - ответил Мак-Турк и начал
утрясать  с Фрэнсисом  детали. Немного  погодя он  сказал нам, что мы должны
встретиться с  Фрэнсисом завтра  утром  в условленном месте милях  в двух от
дома. Оттуда начнется наш путь в неизвестное.
     Приятных золотисто-зеленых тонов лежала саванна в  первых лучах солнца,
когда  мы выехали на  джипе к далекой кромке  деревьев,  где  была назначена
встреча с  Фрэнсисом. Небо было нежно-голубое, цвета крыла сойки, высоко над
нами медленно кружили  два  крохотных ястреба, отыскивая в просторах саванны
свой  завтрак.  Над рыскающим  носом джипа  проносились прыгучие, как  искры
фейерверка,  стрекозы,  сзади  вихрем взметалась рыжеватая  пыль.  Мак-Турк,
небрежно  держа  одной  рукой  баранку, другой  нахлобучил шляпу  на  лоб и,
склонясь ко мне, заговорил, то и дело  переходя на крик, чтобы перекрыть шум
ветра и мотора:
     - Этот  индеец... Фрэнсис...  не мешало  бы предупредить вас... Он иной
раз  бывает чуть-чуть  того... возбужденным... какие-то припадки, что  ли...
говорит, будто все кружится у  него в голове... Вот почему-то  и  сегодня...
Так  что  не  мешает  предупредить  вас...  Разумеется,  это  совершенно  не
опасно...
     -  Вы уверены, что это не опасно? -  прокричал я в ответ, чувствуя, как
вдоль спины у меня пополз холодок.
     - Совершенно уверен.
     - О чем вы? - поинтересовался Боб с заднего сиденья.
     - Мак-Турк говорил, у Фрэнсиса припадки, - успокоил я его.
     - Чего-чего? - переспросил Боб.
     - Припадки.
     - Припадки?
     - Ну да...  Он становится иной раз чуточку того... Но Мак-Турк говорит,
это не опасно.
     - Господи  боже! -  гробовым голосом  произнес  Боб  и,  откинувшись на
спинку сиденья, закрыл глаза с выражением крайнего мученичества на лице.
     Мы  подъехали к  деревьям и увидели  Фрэнсиса. Он сидел на  корточках в
своей сказочной шляпе, лихо сдвинутой набекрень.  Позади  него жалкой кучкой
стояли лошади, понурив головы  и  тряся поводьями.  На  них были чрезвычайно
неудобные  на  вид  седла с высокой  лукой.  Мы  вытряхнулись  из  джипа и с
несколько  нарочитой  приветливостью  поздоровались  с  Фрэнсисом.  Мак-Турк
пожелал нам удачной охоты, развернулся  и дал газ. Лошади так и взвились  на
дыбы,  звеня всеми своими уздечками и стременами.  Фрэнсис насилу утихомирил
их и подвел к нам для осмотра. С равным недоверием мы уставились на них, они
на нас.
     - Какую возьмешь? - спросил я у Боба.
     - Я  думаю, это не имеет значения, - ответил он.  - Впрочем, мне больше
нравится вот эта гнедая, раскосая.
     Мне  досталась  большая,  серая,  оказавшаяся  чертовски  норовистой. Я
бодро-весело  позвал  ее, но,  когда  подступил  поближе, она,  приплясывая,
шарахнулась в сторону и сверкнула на меня белками глаз.
     - Стой, малыш, -  хриплым  голосом  ворковал я, пытаясь  вдеть  ногу  в
стремя.
     -  Это  не  он,  а  она,  - внес  существенную поправку Боб. Наконец  я
исхитрился  взгромоздиться  на  костлявую  спину  своей  клячи  и  судорожно
ухватился за поводья. Животина Боба  оказалась  как будто более покладистой:
она покорно  позволила  ему взобраться на  себя, но  только он угнездился  в
седле, как она потихоньку, но с яростной целеустремленностью начала пятиться
задом и, я уверен, дошла  бы так до самой бразильской границы, если  бы путь
ей не  преградил  большой  колючий  куст. Упершись  в  него,  она  стала как
вкопанная - и ни с места.
     Тем временем Фрэнсис вскочил на свою свирепую черную лошадь и  потрусил
по  тропе.   Насилу  переупрямив   свою   скотину,  я  последовал  за   ним.
Поощрительные возгласы Боба, которыми он  подбадривал  свою лошадь, затихали
вдали. Мы миновали поворот,  и Боб  пропал из виду. Потом он догнал нас. Его
лошадь шла  каким-то замысловатым  аллюром, помесью  шага  с  рысью,  а  Боб
болтался в седле, судорожно сжимая  в руке  длинную ветку,  которой охаживал
бока лошади всякий раз, как только  к  этому  представлялась возможность.  Я
натянул поводья и с интересом наблюдал эту картину.
     - Ну как езда? - спросил я, когда он поравнялся со мной.
     Боб бросил на меня уничтожающий взгляд.
     -  Все бы...  ничего...  если б только... она  шла...  как  следует,  -
проговорил он, ловя паузы между толчками.
     - Погоди чуток, -  сказал я, желая помочь ему. - Я подъеду  и шлепну ее
разок.
     Сзади  Боб и его  конь  выглядели  так,  словно они исполняют  какую-то
замысловатую румбу сугубо  латиноамериканского происхождения. Я  пустил свою
лошадь  рысью и, поравнявшись с  трясущимся  впереди крупом Бобовой  лошади,
подобрал  поводья  и  нагнулся,  чтобы  дать  ей  шлепка.  И  тут  случилось
непредвиденное.  Моей  лошади,  которая  вплоть  до  этой минуты  вела  себя
образцово,  вдруг почудилось, что я  ни с того ни с сего  подло  и вероломно
покушаюсь на  ее жизнь.  Собравшись в  комок, она  с  проворством  кузнечика
скакнула вперед. Мимо меня промелькнуло удивленное  лицо Боба -  и вот уж мы
мчимся по тропе к Фрэнсису. Когда я поравнялся с ним, он  повернулся в седле
и, широко  осклабившись,  подбодрил свою лошадь ударами поводьев по  шее. Не
успел я сообразить,  что к чему, как мы уже голова в голову  мчались галопом
вниз  по тропе, причем Фрэнсис какими-то неслыханными  гортанными  выкриками
поощрял свою лошадь наддать ходу.
     -  Фрэнсис!  - завопил  я. - Это тебе не гонки!  Я  хочу  остановиться,
понимаешь, остановиться!
     Эта мысль медленно, но верно внедрялась в сознание нашего проводника, и
выражение  крайнего  разочарования расползлось по его лицу. Он нехотя осадил
свою лошадь, и, к моему величайшему облегчению, моя последовала  ее примеру.
Мы подождали Боба, и я установил  новый порядок следования: Фрэнсис впереди.
Боб  за ним, а я замыкающим, чтобы  поддерживать  Бобову  конягу  на должной
высоте. Так тихим шагом мы продолжали свой путь.
     Солнце  уже изрядно  припекало, простор  саванны,  лежащей  перед нами,
мерцал  в  его  лучах:  травянистое  пространство  на  многие  мили  вперед,
золотисто-зеленое и  буро-коричневое,  а вдали,  словно на самом краю света,
гряда  волнистых зеленовато-голубых  гор. И во  всем  этом  океане травы  ни
малейшего признака жизни; двигались только мы и наши тени. Два с лишним часа
пробирались  мы  в высокой,  по  колено, траве.  Фрэнсис  ехал  впереди,  он
расхлябанно  болтался  в седле, шляпа  сползла ему на глаза.  Он явно  спал.
Однообразный пейзаж  и жаркое солнце  клонили  в  сон,  и по  примеру нашего
проводника мы тоже задремали.
     Но вот я открыл глаза и с удивлением увидел на  равнине саванны впадину
- нечто вроде большого овального кратера с отлогими склонами;  в центре  его
лежало окаймленное  тростником  озеро, берега  которого были покрыты чахлым,
редким  кустарником.  Когда  мы  проходили  мимо  озера,  оно  вдруг  ожило:
маленький  кайман  скользнул в  неподвижную  воду, едва взрябив  ее; по тому
берегу  торжественно прошествовали десять ябиру, задумчиво глядя вдоль своих
длинных носов; в кустах запорхало и защебетало множество крошечных птичек.
     - Боб! Проснись, полюбуйся животными! - сказал  я. Боб сонно  вытаращил
глаза из-под полей шляпы, невнятно промычал "мм-м..." и снова заснул.
     По тропе,  между медленно переступающими копытами моей  лошади, сновали
две   изумрудно-зеленые   ящерицы;   они  были  настолько  заняты   взаимным
преследованием, что не обращали на  нас никакого  внимания.  А вот крошечный
пегий зимородок упал  с ветки в озеро и снова взмыл ввысь с добычей в клюве.
Золотисто-черные стрекозы совершали свой танец над тростником  и  неподвижно
повисали над крохотными орхидеями, розовой дымкой стлавшимися над болотистой
почвой.  На  расщепленном  пне  восседала  пара  черных  грифов;  с  мрачной
обнадеженностью они  воззрились  на нас  - обстоятельство  малоутешительное,
если  учесть умственное состояние нашего проводника. Миновав озеро, мы вновь
углубились в саванну, щебет птиц  замер позади. И вот уже только слышно, как
ноги лошадей со свистом рассекают траву. Я вновь задремал.
     Проснулся я  от  толчка  -  лошадь  остановилась.  Оказалось,  что  наш
проводник тоже проснулся и сидит в седле, обозревая равнину с видом побитого
Наполеона.  Местность перед  нами была ровная, как шахматная доска; слева от
нас  она  слегка  повышалась  и  была  покрыта  большими  пучками   травы  и
низкорослым кустарником.  Я подъехал к Фрэнсису и вопросительно поглядел  на
него. Размахивая своей смуглой  рукой, он указал на местность и  стал что-то
мне объяснять. Я понял, что мы достигли владений муравьеда.
     - В чем дело? - спросил Боб.
     -  Похоже,  это  то  самое  место,  где  он  видел муравьеда.  Фрэнсис,
клятвенно заверил нас Мак-Турк, говорил  по-английски, и вот  настал великий
момент, когда он  должен  был подробно объяснить нам тактику охоты. Глядя на
меня  в упор, он издал ряд  звуков, равные которым по невразумительности мне
редко  доводилось  слышать.  Он  вновь  повторил  сказанное,  но, как  я  ни
вслушивался, я не мог уловить ни одного знакомого английского слова. Тогда я
обратился к Бобу, который беспокойно  ерзал  в седле, не  принимая участия в
разговоре.
     - Помнится, ты говорил,  что умеешь объясняться  на  каком-то индейском
диалекте?
     -  Верно, но  то  были парагвайские  индейцы, вряд  ли  их  язык  имеет
что-либо общее с языком здешних.
     - Ты можешь вспомнить несколько слов?
     - Наверное, смогу. Так, кое-какие обрывки.
     - Ну так попробуй разобрать, что говорит Фрэнсис.
     - А разве он не говорит по-английски? - изумленно спросил Боб.
     -  Насколько  я  понимаю,  это  может быть  все  что  угодно вплоть  до
патагонского. А ну-ка, Фрэнсис, повтори все сначала.
     Со  страдальческим  выражением  на лице Фрэнсис повторил свою маленькую
речь. Боб, нахмурившись, внимательно слушал.
     -  Нет,  - сказал он наконец.  - Ничего  не понимаю. Это  решительно не
английский.
     Мы смотрели на  Фрэнсиса,  он с  сожалением смотрел на нас. Но  вот его
словно осенило, и с помощью многочисленных жестов  и пронзительных криков он
в конце концов все нам объяснил.
     Это  то  самое  место,  где  он  видел  муравьеда.  Он,  наверное, спит
где-нибудь поблизости  - тут  Фрэнсис сложил руки на  груди,  закрыл глаза и
издал громкий Храп.  Нам следует вытянуться  в цепочку и прочесывать  траву,
производя как можно больше шума.
     Итак, мы  стали в шеренгу с интервалами  в  тридцать  ярдов и с буйными
криками и тирольскими  подвываниями  пустили лошадей  сквозь высокую  траву,
чувствуя  себя в душе идиотами. Фрэнсис, шедший справа от меня, с величайшей
правдоподобностью   имитировал  заливающуюся  лаем   стаю   собак,  слева  в
исполнении Боба лились отрывки из  "Лок-Ломонд" вперемежку с  пронзительными
"Кш-ш!  Кш-ш!"