сем пропал аппетит), легли спать
сразу после захода солнца.
   На утро, встав до рассвета, мы поднялись к старому панданусу,  известному
под  названием  древа  экскурсантов,  поскольку  это  первое  сколько-нибудь
тенистое дерево на пути вверх от пристани  и  здесь  обычно  все  устраивают
привал. Решили, что дальше двинемся северным курсом по прямой, насколько это
вообще возможно на острове Круглом, через пальмовую зону.  Пойдем  цепочкой,
метрах в пятнадцати друг от друга, от латании к латании (каковые,  по  нашим
сведениям, служили обителью удавчиков) и будем тщательно осматривать  каждую
из них. Когда станет очень уж жарко, спустимся  по  склону  и  направимся  в
сторону лагеря. Мы рассчитывали обследовать  таким  способом  все  пальмы  в
тридцатиметровой полосе на протяжении восьмисот метров. Всякому, кто  сочтет
эту задачу вовсе не такой уж трудной, советую отправиться на остров  Круглый
и попробовать выполнить ее самому.
   Весь первый час  мы  искали  с  великим  усердием.  Одна  ложная  тревога
следовала за другой, и все из-за укрывшихся во влагалищах пальмовых  листьев
мирных и дружелюбных сцинков Телфэра или глазастых гекконов  Гюнтера:  когда
от сцинка или геккона только и!видно, что хвост, немудрено в  первую  минуту
принять его за змею. Впрочем, мы с удовлетворением отметили,  что  популяция
сцинков, а главное,  гекконов  с  прошлого  года  намного  возросла,  о  чем
свидетельствовало обилие пухлых детенышей.
   От тех,  кто  наблюдал  или  ловил  удавчиков,  мы  знали,  что  наиболее
распространенный из двух местных видов (если слово "распространенный" вообще
применимо к популяции, насчитывающей от силы семьдесят пять  особей)  обычно
укрывается во влагалищах листьев  латании.  Указание  четкое  и  ясное,  все
предельно просто. Для того, кто в жизни не видел латании. На самом  же  деле
эта пальма далеко не  так  проста.  Ее  листья  состоят  из  толстых  прямых
черешков, увенчанных  подобием  огромного  зеленого  веера,  причем  черешок
упругостью равен чугуну, а веер словно  сделан  из  неразрушаемого  толстого
пластика и оснащен по краям крохотными  шипами,  достаточно  острыми,  чтобы
оставить вас без глаза. А потому, занимаясь  поисками  удавчиков,  надлежало
приблизиться к латании, мощным усилием рук  раздвинуть  листья  и  просунуть
голову между ними, чтобы увидеть влагалища, надеясь при этом от  всей  души,
что черешок не выскользнет из потных пальцев и шипы не исполосуют вашу  кожу
и не выколют глаза.
   Второй вид, земляной удавчцк, обитает в  норах,  и,  чтобы  добраться  до
него, нужно, уподобившись свинье в дубовом лесу, старательно  копать  тонкий
слой почвы над корнями пальмы. Опять-таки нехитрое, по видимости,  дело,  но
только по видимости, ибо старые листья латании, высыхая и ложась  на  землю,
черешками все равно прикреплены к родительскому стволу, и  получается  нечто
вроде  упругой  коричневой  палатки  из  веерных   листьев,   которые   надо
раздвинуть, чтобы добраться до земли у основания ствола. Мало  сказать,  что
этому занятию сопутствуют потоки пота и сильная жажда: хотя  мы  купались  в
собственной испарине, тело буквально раскалилось, а язык словно  обосновался
в полости, обитой очень старой и очень сухой замшей. Туф нагрелся  до  такой
степени, что хоть яйца пеки на нем. Небо с силой  обрушивало  на  нас  волны
зноя, они отражались от туфа и обдавали лицо, как  будто  перед  нами  вдруг
открылась топка. Пройдешь сто шагов  -  столько  пота  прольется,  что  диву
даешься, откуда в организме такое количество влаги.
   Если бы еще мы двигались по горизонтали, а то  ведь  либо  лезешь  вверх,
либо спускаешься вниз, все  время  напрягая  мышцы  ног.  А  выпадет  прямой
участок - так и кажется, что у тебя одна  нога  короче  другой.  После  двух
часов поиска мы устроили привал, чтобы утолить жажду и съесть по  апельсину.
Опыт охоты на острове Круглом научил нас, что от  апельсинов  больше  проку,
чем от тяжелых фляг с водой: организм получает и влагу,  и  пищу,  заодно  и
пересохший рот освежается.
   К  этому  времени  солнце  выбралось  из-за  горы  и  уставилось  на  нас
чудовищным горящим глазом исполинского дракона. Зная, что жара скоро вынудит
нас прекратить охоту,  мы  спустились  по  склону  метров  на  пятнадцать  и
направились обратно к лагерю, продолжая  поиск.  В  тысячный  раз  раздвинув
листья латании, я увидел, как мне показалось, хвост сцинка Телфэра  и  хотел
уже следовать дальше, но потом решил, что лучше  все-таки  проверить.  После
короткой схватки с листьями я заглянул с другой стороны.
   Это был не сцинк, а великолепный взрослый удавчик, который  обвил  своими
кольцами ствол латании там, где влагалища листьев образовали подобие чаши. Я
хорошо видел его;  он  лежал  спокойно,  не  обнаруживая  никаких  признаков
тревоги. С того места, где я  стоял,  его  можно  было  ухватить  за  кончик
хвоста, но такой способ представлялся мне неудачным со  всех  точек  зрения.
Во-первых, хвост очень тонкий - пусть даже не сломается,  но  повредить  его
ничего не стоит. Во-вторых, если  я  схвачу  удава  за  хвост,  он  способен
укусить меня за руку. Мне-то ничего не будет, пасть у него  малюсенькая,  но
ведь удавчик может при этом поломать хрупкие, словно рыбья косточка, зубы, а
это чревато гангренозным стоматитом. Подвергать риску такой ценный экземпляр
мне не хотелось, а снова менять позицию - можно спугнуть его и  потерять  из
виду. Поэтому я позвал Джона, который погрузился в латанию  ниже  по  склону
подобно утке, добывающей корм под водой.
   - Джон! У меня тут змея, поднимись, помоги мне!  Джон  вынырнул  из  недр
пальмы и вытер лоб - взъерошенный, расцарапанный, потный, очки затуманены.
   - Ты уж извини, - отозвался он, - но я слишком занят своей сотней.
   - Брось дурачиться! - крикнул я. - Я серьезно.
   - Нет, правда?
   Он бросился ко мне, скользя п спотыкаясь на туфе.
   - Зайди с другой стороны и хватай его, - распорядился  я,  не  дожидаясь,
когда он отдышится. - Там его голова. И недавай ему  кусаться,  я  не  хочу,
чтобы он нажил гангренозный стоматит.
   Я продолжал стеречь добычу с тыла, а Джон  раздвинул  черешки,  высмотрел
голову удавчика, после чего спокойно протянул свою длинную руку, взял его за
шею, осторожно выпутал из листьев и извлек наружу.
   Удавчик   был    длиной    поменьше    метра;    преобладающая    окраска
оливково-зеленая, с тусклыми желтыми пятнами ближе к хвосту. Голова  длинная
и плоская, почти листовидная. Поглядеть - какой же это удав...
   Тем не менее мы ликовали, да еще как! За каких-нибудь два  часа  в  такой
трудной местности поймать одну из самых редких змей на свете  -  невероятная
удача; еще поразительнее было то, что удавчик, можно сказать,  во  всем  нам
содействовал.
   Мы продолжали охоту с удвоенным рвением. Однако  солнце  поднималось  все
выше и выше, жара все усиливалась, латании все упорнее сопротивлялись нам, и
в конце концов мы возвратились в  лагерь  к  свежему  кокосовому  молоку,  к
арбузам и к раскладушкам,  которые  на  неровном  грунте  брыкались,  словно
необъезженные кони. Когда наступила вечерняя "прохлада" и температура  упала
до каких-нибудь двадцати девяти градусов, так что  можно  было  садиться  на
туф, не боясь  ожогов,  мы  еще  раз  прошлись  по  латаниям,  но  удача  не
повторилась.
   Ночью полил дождь, и потоки воды катили по туфу и через нашу палатку, так
что мы чувствовали себя на раскладушках,  как  на  лодках,  плывущих  по  не
самому чистому из венецианских каналов.
   Мы  были  на  ногах  еще  до  восхода   и,   едва   небо   окрасилось   в
зеленовато-золотистый цвет, совершили первую вылазку в пальмовую рощу.  Утро
выдалось  намного  прохладнее  вчерашнего  благодаря  свежему  ветру.   Море
пестрело белыми лепестками пены, а в  небе  плыли  армады  плоских  облаков,
которые  частенько  закрывали  солнце,  давая  нам  короткие  передышки.  Мы
трудились три часа подряд и видели множество  ящериц,  вот  только  змеи  не
попадались. На привале, когда мы взялись за  апельсины,  Джон  поделился  со
мной свежей гипотезой.
   - Сам посуди, пищи у них вдоволь, - говорил  он.  -  Я  уж  и  не  помню,
сколько зеленых гекконов и  детенышей  сцинков  видел  сегодня,  а  это  все
идеальный корм для змей.
   - Верно, - согласился я, - с кормом проблем нет.
   - Вот и спрашивается, почему же так мало удавчиков? - продолжал Джон.
   - Может быть, им  трудно  находить  друг  друга  среди  этих  проклятущих
латаний, - сказал я с горечью.
   - А мне кажется, все дело в том, что их детеныши сами служат добычей.
   - Добычей? Это для кого же?
   - А для сцинков Телфэра. Я понаблюдал за крупными особями, да  ты  и  сам
видел, что они глотают все подряд, от жевательной  резинки  до  апельсиновых
корок. Только что на моих  глазах  сцинк  Телфэра  уплел  довольно  большого
сцинка Бойера. А удавчики наверно являются на свет не  такими  уж  крупными.
Взрослый сцинк Телфэра - это же зверь, а они весь остров наводнили.
   - Пожалуй, ты прав, я как-то об этом не подумал.
   - По чести говоря, если мы хотим помочь змеям выжить в диком состоянии, -
заключил Джон, - следовало бы отловить четыре-пять сотен сцинков  Телфэра  и
перевезти на Ганнерс-Куойн или Флат.
   - Ну, это  уж  чересчур,  -  возразил  я,  заталкивая  кожуру  от  своего
апельсина в рыхлый туф. - Ты же знаешь, поборники  охраны  природы  не  хуже
старых дев способны впасть в  истерику,  когда  заходит  речь  о  разведении
животных в неволе и о транслокации видов.
   - Ну, а я считаю, что это помогло бы спасти  удавчика,  -  упрямо  сказал
Джон.
   -  Возможно,  возможно.  Когда  примемся  всерьез  за  проблему   острова
Круглого,  попробуем  предложить.  А  пока  давай-ка  еще  раз  схватимся  с
латаниями.
   Полчаса спустя мы столкнулись  с  фактом,  говорящим  в  пользу  гипотезы
Джона. Он подозвал меня, чтобы я  помог  ему  проверить  несколько  латаний,
которые росли впритык друг к другу, так что он  не  мог  справиться  с  ними
один. Пока я придерживал свежие черешки, Джон рылся среди  сухих  листьев  в
основании пальм.  Он  выдернул  сухой  лист  из  намытого  дождями  туфа,  и
неожиданно на землю  упала,  корчась,  какая-то  тварь  кирпично-красного  и
желтого цвета, длиной около тридцати сантиметров,  толщиной  с  карандаш.  В
первую минуту я принял ее за многоножку, но тут же  понял,  что  перед  нами
змееныш. Меня сбила с толку интенсивная окраска: я никак не ожидал, что юные
особи настолько ярче скромно  окрашенных  взрослых.  С  торжеством  подобрав
детеныша, мы осторожно  положили  его  в  матерчатый  мешочек  и  заковыляли
обратно к лагерю.
   - Что я говорил, - пыхтел  Джон,  спотыкаясь  и  скользя  на  выпуклостях
острова Круглого. - Куда там этакому малышу против крупного сцинка.  А  тому
лучшей пищи и не надо.
   В ту ночь в дополнение к ливню подул такой сильный ветер, что  он  грозил
оставить нас без палатки. Что и говорить,  неприятная  была  ночь,  и  мы  с
облегчением встретили рассвет. Утром прошлись, как обычно, по латаниям  и  к
одиннадцати часам возвратились в лагерь.  Море  основательно  разбушевалось;
небо заволокли густые тучи. То и дело налетали яростные порывы ветра, и  все
говорило за то, что еще до конца дня  снова  польет  дождь.  Высунувшись  во
время второго завтрака из палатки, я с удивлением увидел  славное  суденышко
"Сфирну", которое доблестно сражалось с волнами, невзирая на сильную  качку.
Пока мы недоумевали, что могло выгнать "Сфирну" из гавани в этакое ненастье,
стало очевидно, что она идет к Круглому. Какие такие важные припасы  надумал
отправить Вахаб?  Нам  было  невдомек,  что  сама  погода  явилась  причиной
срочного визита. Отдав якорь вблизи пристани, капитан окликнул нас.
   - Циклон! - сообщил он. - Метеослужба Маврикия предупреждает  о  жестоком
шторме! Я пришел за вами, пошевеливайтесь!
   Мысль о том, чтобы застрять на острове на неопределенный срок в любой  по
силе шторм нам настолько не понравилась, что капитан мог бы  и  не  понукать
нас. Лагерь был свернут  с  неслыханной  быстротой.  Погрузить  имущество  в
шлюпку и с шлюпки на судно оказалось весьма непросто, но в конце концов  мы,
наши  вещи  и  обе  драгоценные  змеи  очутились  на  "Сфирне"  и  пошли  по
взбрыкивающим волнам к Маврикию.
   Предупреждение о шторме действовало целую неделю, и всю эту неделю царила
духота, лил дождь, море бушевало. В  довершение  всего,  я  еще  на  Круглом
приболел, и недомогание  обернулось  амебиозом,  который,  как  известно,  и
раздражает, и истощает. Все указывало на то, что нам больше  не  попасть  па
Круглый, чтобы  отловить  необходимые  для  разведения  змей  экземпляры;  а
недостающего вида ящериц мы и вовсе  не  добыли.  И  придется  нам  оставить
удавчиков Вахабу, чтобы он  при  первой  возможности  вернул  их  на  родной
остров. Точно определить пол змееныша теми средствами, какими мы располагали
на Маврикии, мы не могли, а идти на риск с такими редкими рептилиями было бы
непозволительно, даже преступно: привезешь их на Джерси,  а  там  выяснится,
что обе змеи одного пола. Я изложил все это Вахабу. В ответ он сказал,  что,
по долгосрочному прогнозу,  циклон  обойдет  Маврикий  стороной  и  наступит
длительное затишье.
   - Может быть, задержитесь еще немного?
   По совету местных врачей, я с превеликой дрсадой только что вынужден  был
отменить готовившееся семь лет путешествие в Ассам, куда  думал  отправиться
сразу после возвращения на Джерси. В итоге у меня появились  свободные  дни,
но все равно я чувствовал себя слишком  паршиво,  чтобы  еще  раз  плыть  на
Круглый и таскаться там с тяжелым снаряжением.
   - А не могут власти предоставить нам вертолет? - спросил я с надеждой.  -
Это неизмеримо облегчило бы нам путь туда и обратно, и к  тому  же  я  давно
мечтаю полетать на вертолете.
   Вахаб изобразил губами куриную гузку и сказал, что это будет  трудновато,
но он попробует.
   Через  несколько  дней  он  позвонил  мне  и   горделиво   сообщил,   что
премьер-министр разрешил воспользоваться  вертолетом.  Можем  вылетать,  как
только позволит погода.
   Потянулись дни ожидания, пока два циклона, один из них  с  легкомысленным
именем "Фифи", крутились над Индийским океаном, раздумывая, как поступить  с
Маврикием. К нашему великому облегчению, они решили оставить  его  в  покое,
синоптики пообещали хорошую  погоду,  и  мы  получили  "добро"  на  вылет  в
очередной понедельник. Как раз на это время пришлись  местные  праздники,  и
Вахаб  решил  присоединиться  к  нам,  захватив  на  подмогу   мужественного
добровольца из числа сотрудников лесничества.
   Нам предстояло сесть на вертолет в Порт-Луи, затем лететь  на  футбольное
поле в северной части острова, куда должен  был  прибыть  грузовик  с  нашим
снаряжением. Оттуда до Круглого было четверть часа лета. В  назначенный  час
мы явились к полицейским казармам; здесь из ангара с великой помпой выкатили
вертолет. Откинули фонарь маленькой кабины, и мы втиснулись внутрь: Вахаб  и
Джон - сзади, я - впереди, вместе с добродушным  пилотом-индийцем  и  вторым
летчиком. Чувствуя себя, словно золотая  рыбка  в  круглом  аквариуме,  я  с
тревогой ждал взлета, поскольку высота - не моя стихия.
   - Господи, ну и жарища сегодня,  -  сказал  пилот,  застегивая  ремни.  -
Чертовски жарко.
   - На Круглом будет еще жарче, - заметил я.
   - Видит бог, - подтвердил пилот. - Там вы изжаритесь. Ну и жара.
   Винт завертелся быстрее, быстрее, внезапно мы взмыли прямо вверх, как  на
лифте, на .миг остановились, потом понеслись вперед в  двадцати  метрах  над
крышами Порт-Луи. Это было удивительное чувство;  еще  ярче,  чем  на  малом
одномоторном самолете, я представлял себя в роли ястреба или стрекозы  с  их
способностью подниматься и спускаться по вертикали, парить и маневрировать в
воздухе.  Поднявшись  на  высоту   тридцати   метров,   мы   помчались   над
прямоугольниками сахарного тростника,  посреди  которых  громоздились  груды
вывороченных  плугом  огромных  коричневых  камней,  -  казалось,  под  нами
простирается огромная зеленая шахматная доска с  горами  слоновьего  навоза.
Декоративные деревья на обочинах напоминали кучки раскаленных углей, а  сами
дороги пестрели, словно полотно импрессиониста,  цветными  пятнышками  -  то
женщины в цветастых сари направлялись на базар.
   Вскоре мы круто пошли на посадку (не  слишком  приятное  ощущение,  когда
сидишь в стеклянном шаре и тебе кажется, что ты  сейчас  пробьешь  стекло  и
вывалишься) и легко, как семя одуванчика, приземлились на  футбольном  поле.
Здесь нас ждал грузовик с полным кузовом снаряжения,  -  палатка,  продукты,
шестнадцать здоровенных канистр с водой, -  и  возле  машины  стоял  товарищ
Вахаба по лесничеству, стройный молодой человек азиатского происхождения  по
имени Зозо, обладатель широкой располагающей улыбки и такого курносого носа,
что казалось - на вас нацелена  двустволка.  На  нем  была  форма  защитного
цвета,  глаза  скрыты  огромными  темными  очками,  на  голове   -   большой
серо-зеленый тропический шлем со  складов  лесничества,  того  самого  типа,
который носили Стенли  и  Ливингстон.  Предстоящее  приключение  чрезвычайно
волновало этого обаятельного юношу. Он признался мне, что еще  не  бывал  за
пределами Маврикия и никогда не летал, тем более, на вертолете. А тут  сразу
три таких необычных события! Он не находил слов, чтобы выразить  обуревающие
его чувства.
   Мы погрузили снаряжение, оставив канистры  для  второго  рейса,  лцртолет
оторвался от земли и прошел над футбольными воротами,  распугав  кричащих  и
смеющихся ребятишек, которые собрались посмотреть  на  нас.  С  ревом  взмыв
вверх над косматыми пальмами,  мы  понеслись  над  изумрудной  лагуной,  над
пенистой клумбой рифа и над  синим  глубоководьем,  держа  курс  на  остров,
распластавшийся высохшей зеленовато-бурой черепахой на горизонте, в двадцати
двух километрах от Маврикия.

   На картах южной части Круглого  можно  прочесть:  "Большой  вертодром"  и
"Малый  вертодром".  Столь  громкие  названия  способны  вызвать   в   вашем
представлении бетонные плиты, конусные ветроуказатели, даже контору  таможни
и иммиграции и туристическое агентство. К счастью, все  эти  прелести  здесь
отсутствуют. Вертодромы - всего-навсего две ровные площадки, одна  несколько
шире другой; кстати, это вообще  единственные  сравнительно  большие  ровные
площадки на острове. Ветер и дождь точили, долбили и разглаживали  туф,  так
что получились пятачки, сравнимые если не с паркетным полом, то,  во  всяком
случае,  с  более  или  менее  гладким  участком   лунного   ландшафта.   Мы
приземлились  на  меньшей  площадке,  при  этом  вращение  винтов   спугнуло
белохвостых и краснохвостых фаэтонов и одетых в не  столь  нарядное,  темное
оперение  буревестников,  и  нас  окружила   кричащая   пернатая   метелица.
Буревестникам присущи  своеобразные,  какие-то  неземные  звучания,  которые
начинаются с карканья, а  оканчиваются  совершенно  неожиданными  для  столь
невзрачных морских птиц необыкновенно красивыми буйными трелями.  И  кто  бы
подумал,  любуясь  волшебной  красотой  фаэтонов,  что  эти  птицы   кряхтят
наподобие человека, воюющего с упрямой пробкой!
   В сопровождении пернатого эскорта, обливаясь потом от натуги, мы потащили
палатку и припасы через вертодром и вниз  по  соседствующей  с  ним  лощине.
Фаэтоны пикировали на  нас  белыми  сосульками,  издавая  свои  удивительные
крики, а буревестники легко скользили рядом с нами в полуметре  над  землей,
словно вышколенные овчарки, охраняющие стадо бестолковых строптивых баранов.
   Место для лагеря мы выбрали на краю прорезанной и  обточенной  ветрами  и
дождями лощины, спускающейся к морю  этаким  миниатюрным  Большим  Каньоном.
Мощные серые пласты туфа чередовались здесь с участками, которые  кролики  и
морские птицы  искрошили  так,  что  образовалось  подобие  почвы,  покрытой
зел