а  гора  нашего снаряжения тлела тем
временем  под  раскаленным  от  солнца  брезентом,  и  оранжевоголовая агама
отсыпалась на  вершине этой горы.  Через неделю гонец вернулся и  вытащил из
кармана рваных серо-зеленых шортов письмо.  Я живо разорвал конверт, положил
листок на стол, и мы с Джеки наклонились над ним.

                                                                Дворец Фона,
                                                             Бафут, Беменда.
                                                        25 января 1957 года.
     Мой дорогой друг!
     Твое письмо от 23-го получил с большой радостью.  Я был счастлив, когда
прочел его и узнал, что ты снова в Камеруне.
     Я  буду ждать тебя,  приезжай в любое время.  Оставайся у нас,  сколько
захочешь,  никаких возражений. Мой рестхауз всегда открыт для тебя, когда бы
ты ни приехал.  Пожалуйста,  передай мой искренний привет своей жене и скажи
ей, что у нас найдется, о чем поболтать, когда она приедет.
                                                             Преданный тебе,
                                                                  Фон Бафута


        " * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * "
                                   В ПУТИ

                             Письмо с нарочным

     Зооинспектору,
     Управление OAK,
     Мамфе

     Глубокоуважаемый сэр!
     Я был вашим поставщиком,  когда вы в первый раз приезжали в Камерун,  и
добывал для вас различных животных.
     Посылаю вам с моим слугой животное,  не знаю, как оно называется. Прошу
вас назначить цену по  вашему усмотрению и  прислать мне деньги.  Этот зверь
прожил в моем доме около трех с половиной недель.
     С уважением, сэр,
                                                                     остаюсь
                                                               искренне ваш,
                                                       Томас Тембик, охотник


                                Глава первая
                              Строптивый питон

     Я  решил,  что по пути в Бафут мы задержимся на десять дней,  в городке
под названием Мамфе.  Здесь кончается судоходная часть реки Кросс,  и дальше
простирается безлюдный край.  Во  время  своих  двух  предыдущих приездов  в
Камерун я убедился, что Мамфе - очень удобная звероловная база.
     Мы выехали из Виктории внушительной колонной в три грузовика. На первом
- Джеки и я,  на втором -  наш молодой помощник Боб,  на третьем - Софи, моя
многострадальная секретарша.  В пути было жарко и пыльно,  и на третий день,
когда наступили короткие зеленые сумерки,  мы добрались до Мамфе, измученные
голодом и  жаждой и покрытые с ног до головы тонким слоем красной пыли.  Нам
посоветовали обратиться по прибытии к управляющему "объединенной Африканской
Компании",  и вот наши грузовики, рыча, одолели подъездную аллею, взвизгнули
тормозами и остановились перед великолепным, сияющим огнями домом.
     Ничего не  скажешь,  этот дом занимал лучшее место во  всем Мамфе.  Его
воздвигли на  макушке конического холма,  один склон которого круто падает к
реке  Кросс.  Когда  стоишь  на  краю  сада,  обнесенного  непременной живой
изгородью из  кустов  гибискуса,  и  с  высоты  четырехсот футов  смотришь в
ущелье,   внизу   виден  густой  кустарник  и   деревья,   прилепившиеся  на
тридцатифутовых гранитных скалах, покрытых плотным ковром дикой бегонии, мха
и  папоротника.  У  подножия этих  скал,  среди  сверкающего белого песка  и
причудливых полосатых плит, словно тугой коричневый мускул, извивается река.
На противоположном берегу вдоль реки тянулись маленькие возделанные участки,
а  за ними стеной возвышался лес.  Поражая глаз обилием оттенков и форм,  он
простирался в дальние дали, где расстояние и знойное марево превращали его в
мглистый, трепещущий зеленый океан.
     Но  когда я  вылез из раскаленного грузовика и  спрыгнул на землю,  мне
было не до красивых видов.  В эту минуту я больше всего на свете хотел пить,
купаться и  есть,  все в  указанной последовательности.  А еще мне был нужен
деревянный ящик  для  нашего первого зверя.  Речь шла  о  чрезвычайно редком
животном,  детеныше черноногой мангусты,  которого я  приобрел в  деревне  в
двадцати пяти милях от Мамфе,  где мы останавливались, чтобы купить фруктов.
Я был очень рад,  что наша коллекция начинается таким редким экспонатом,  но
моя радость поумерилась,  после того как я два часа промучился с мангустой в
кабине грузовика. Малыш решил непременно обрыскать все уголки и закоулки, и,
боясь, как бы он не застрял в рычагах и не сломал себе ногу, я посадил его к
себе за пазуху.  Первые полчаса мангуста,  фыркая носом, сновала вокруг моей
поясницы.   В  следующие  полчаса  она  пыталась  прокопать  своими  острыми
коготками дырочку у  меня в  животе,  когда же я убедил звереныша прекратить
это занятие, он захватил пастью кожу на моем боку и принялся упоенно сосать,
орошая меня нескончаемым потоком горячей,  остро пахнущей мочи. Весь в пыли,
мокрый от пота,  я от этой процедуры не стал краше,  и, когда шагал вверх по
ступенькам дома управляющего OAK  с  болтавшимся из-под  застегнутой на  все
пуговицы  мокрой  рубахи  мангустовым  хвостом,  вид  у  меня  был  довольно
эксцентричный.  Сделав глубокий вдох и  стараясь держаться непринужденно,  я
вошел в  ярко освещенную гостиную,  где вокруг карточного стола сидели трое.
Они вопросительно посмотрели на меня.
     - Добрый вечер,  -  сказал я,  чувствуя себя  не  совсем ловко.  -  Моя
фамилия Даррелл.
     Кажется,  после встречи Стенли и  Ливингстона такая реплика не очень-то
звучит в  Африке.  Все же  из-за  стола поднялся невысокий человек с  черным
чубом и, дружелюбно улыбаясь, пошел мне навстречу. Мое внезапное появление и
странный вид  как будто ничуть его не  удивили.  Он  крепко пожал мне руку и
серьезно посмотрел в глаза:
     - Добрый вечер. Вы, случайно, не играете в канасту?
     - Нет,  -  оторопел я.  -  К сожалению,  не играю.  Он вздохнул, словно
оправдались его худшие опасения.
     - Жаль... очень жаль. - И он наклонил голову набок, изучая мое лицо.
     - Как вы сказали, ваше имя? - спросил он.
     - Даррелл... Джеральд Даррелл.
     - Силы небесные,  -  воскликнул он,  озаренный догадкой,  -  это вы тот
одержимый зверолов, о котором меня предупреждали в правлении?
     - Очевидно, да.
     - Послушайте,  старина,  но  ведь я  вас  ждал два  дня  назад.  Где вы
пропадали?
     - Мы были бы на месте два дня назад,  если б  наш грузовик не ломался с
таким нудным постоянством.
     - Да,  здешние  грузовики  чертовски ненадежны,  -  сказал  он,  словно
поверяя мне секрет. - Выпьете стопочку?
     - С превеликим удовольствием,  -  пылко ответил я.  - Можно, я схожу за
остальными? Они ждут там в грузовиках.
     - Ну конечно, ведите их, что за вопрос. Я всех угощаю!
     - Большое спасибо. - Я повернулся к двери.
     Хозяин поймал меня за руку и потянул обратно.
     - Скажите,  дружище,  -  произнес он хриплым шепотом,  -  я не хочу вас
обидеть, но все-таки: это мне из-за джина мерещится или ваш живот всегда так
колышется?
     - Нет,  -  спокойно ответил я,  -  это  не  живот.  У  меня мангуста за
пазухой.
     Он пристально посмотрел на меня.
     - Вполне разумное объяснение, - вымолвил он наконец.
     - Да, - сказал я, - и притом это правда.
     Он вздохнул.
     - Что ж,  лишь бы дело было не в джине,  а что у вас под рубашкой,  мне
все равно,  - серьезно заявил он. - Ведите остальных, и мы до обеда раздавим
стопочку-другую.
     Так мы вторглись в дом Джона Гендерсона.  В два дня мы превратили его в
самого, должно быть, многострадального хозяина на западном побережье Африки.
Для  человека,   дорожащего  своим  уединением,  приютить  у  себя  четверых
незнакомцев -  поступок благородный. Если же он не любит никакой фауны, даже
относится к  ней  с  какой-то  опаской и  тем  не  менее  предоставляет кров
четверым звероловам,  это  героизм,  для  описания которого нет слов.  Через
двадцать четыре часа после нашего приезда на веранде его дома кроме мангусты
были расквартированы белка, галаго и две обезьяны.
     Стоило Джону выйти за  дверь,  как  его  тотчас хватал за  ноги молодой
бабуин. Пока он привыкал к этому, я разослал письма местным охотникам, своим
старым знакомым,  собрал их всех вместе и  объяснил,  какие звери мне нужны.
Теперь нам оставалось только сидеть и ждать результатов.  Они последовали не
сразу.  Но вот в один прекрасный день на аллее показался охотник Огастин. Он
был  в  красно-синем саронге и,  как  всегда,  подтянутый и  деловитый.  Его
сопровождал один  из  самых  рослых камерунцев,  каких я  когда-либо  видел,
здоровенный хмурый  детина шести  футов,  черный,  как  сажа,  в  отличие от
золотисто-смуглого Огастина.  Он тяжело ступал огромными ножищами,  и я даже
решил сперва,  что  у  него слоновая болезнь.  У  крыльца они  остановились.
Огастин расплылся в  радостной улыбке,  а  его  товарищ пытливо оглядел нас,
словно старался определить наш чистый вес глазом кулинара.
     - Доброе утро,  сэр,  -  сказал Огастин и  поддернул свой яркий саронг,
чтобы он лучше держался на тощих бедрах.
     - Доброе утро,  сэр,  -  подхватил великан.  Голос  его  звучал подобно
далекому раскату грома.
     - Доброе утро... Вы принесли зверей? - с надеждой спросил я, хотя у них
не было в руках никаких животных.
     - Нет,  сэр,  -  скорбно ответил Огастин, - зверей у нас нет. Мы пришли
просить масу, чтобы маса одолжил нам веревку.
     - Веревку? Зачем вам веревка?
     - Мы нашли большого боа,  сэр, там в лесу. Но без веревки нам его никак
не взять, сэр.
     Боб, специалист по рептилиям, подскочил на стуле.
     - Боа? - взволнованно сказал он. - Что он хочет сказать... боа?
     - Они называют так питона, - объяснил я.
     У  пиджин-инглиш  есть  свойство,  которое  особенно  сбивает  с  толку
натуралиста,  -  это  обилие  неправильных названий для  различных животных.
Питонов именуют боа,  леопардов тиграми и так далее. В глазах Боба загорелся
фанатический огонек.  С той минуты,  как мы сели на судно в Саутгемптоне, он
почти только о питонах и толковал, и я знал, что ему свет не будет мил, пока
он не пополнит нашу коллекцию одним из этих пресмыкающихся.
     - Где он? - Боб не мог скрыть своего волнения.
     - Он там,  в  лесу,  -  ответил Огастин и  широким взмахом руки отмерил
добрых пятьсот квадратных миль леса. - Он там, в норе под землей.
     - А большой? - спросил я.
     - Ва! Большой? - вскричал Огастин. - Очень, очень большой.
     - Вот такой большой,  - сказал великан и шлепнул себя по бедру, а оно у
него было с бычий окорок.
     - Мы с самого утра ходили по лесу,  сэр,  -  объяснил Огастин.  - Потом
увидели этого боа. Мы побежали быстро-быстро, но поймать не сумели. Эта змея
очень сильная.  Она ушла в нору под землей, а у нас не было веревки, и мы не
могли ее поймать.
     - А вы кого-нибудь оставили сторожить нору,  чтобы боа не убежал в лес?
- спросил я.
     - Да, сэр, двоих оставили.
     Я повернулся к Бобу.
     - Ну вот,  тебе повезло:  настоящий дикий питон заперт в  норе.  Пойдем
попробуем его взять?
     - Господи, конечно! Пойдем сейчас же, - загорелся Боб.
     Я обратился к Огастину.
     - Пойдем посмотрим, что за змея?
     - Да, сэр.
     - Вы подождите немного. Сперва надо взять веревку и ловчую сеть.
     Боб побежал к груде снаряжения, чтобы раскопать там веревку и сети, а я
наполнил две  бутылки водой  и  вызвал  нашего боя  Бена,  который сидел  на
корточках  у  черного  хода  и  завлекал  своим  красноречием  любвеобильную
прелестницу.
     - Бен,  оставь в  покое эту  легкомысленную женщину и  приготовься.  Мы
отправляемся в лес ловить боа.
     - Слушаюсь,  сэр, - сказал Бен, с сожалением покидая свою приятельницу.
- А где этот боа, сэр?
     - Огастин говорит, он в норе под землей. Для этого ты мне и нужен. Если
нора такая узкая,  что мы с  мистером Голдингом не сможем туда пролезть,  ты
заберешься внутрь и поймаешь боа.
     - Я, сэр? - переспросил Бен.
     - Да, ты. Полезешь в нору один.
     - Ладно, - ответил он с философской улыбкой. - Я не боюсь, сэр.
     - Врешь, - сказал я. - Сам знаешь, что безумно боишься.
     - Ничуть не боюсь, сэр, честное слово, - с достоинством возразил Бен. -
Я никогда не рассказывал масе, как я убил лесную корову?
     - Рассказывал,  два раза, и все равно я тебе не верю. А теперь ступай к
мистеру Голдингу, возьми веревки и сети, да поживей.
     Чтобы попасть туда,  где  прятался наш  зверь,  надо  было спуститься с
холма  и  переправиться через реку  на  большой лодке,  по  форме похожей на
банан.  Сделана она была,  наверно,  лет триста назад и  с  тех пор медленно
приходила в  негодность.  Веслом  орудовал глубокий старик,  у  которого был
такой  вид,  словно  его  вот-вот  хватит  удар.  Мальчишка,  его  помощник,
вычерпывал воду.  Это был неравный поединок,  так как мальчишка был вооружен
всего-навсего ржавой консервной банкой, а борта у лодки напоминали решето. К
тому  времени,   как  лодка  достигала  противоположного  берега,  пассажиры
оказывались в воде дюймов на шесть.
     Когда  мы  со  своим снаряжением подошли к  причалу -  сглаженным водой
ступеням в гранитной скале, - лодка стояла на той стороне. Пока Бен, Огастин
и  богатырь-африканец  (мы  прозвали  его  Гаргантюа) во  всю  глотку  орали
перевозчику,  чтобы он мигом возвращался,  мы с Бобом присели в тени и стали
рассматривать местных  жителей,  которые купались и  стирали белье  в  бурой
воде.
     Стайки шоколадных мальчишек с  визгом прыгали с  камней в воду и тотчас
выныривали, сверкая розовыми пятками и ладонями. Девочки, более застенчивые,
купались в  саронгах,  но  когда  они  выходили из  воды,  ткань так  плотно
облегала тело,  что,  собственно,  ничего  не  скрывала.  Один  карапуз  лет
пяти-шести,  не больше, высунув язык от напряжения, осторожно спускался вниз
по скале.  На голове у него был огромный кувшин. Добравшись до берега, малыш
не  стал ни  раздеваться,  ни снимать кувшина с  головы,  а  вошел в  реку и
медленно,  но  решительно двинулся вперед,  пока не  скрылся весь под водой.
Только сосуд словно чудом сам скользил по поверхности, да и он вскоре исчез.
Несколько секунд ничего не было видно,  потом кувшин показался опять, теперь
уже передвигаясь в сторону берега, и наконец вынырнула голова мальчугана. Он
громко фыркнул,  выпуская воздух из  легких,  и  осторожно пошел к  берегу с
полным кувшином.  Бережно поставив его  на  каменный выступ,  он  вернулся в
реку,  по-прежнему не  раздеваясь.  Откуда-то  из  складок извлек  обмылок и
одинаково добросовестно намылил и  себя  и  свой саронг.  Когда мыльная пена
превратила его в  розового снеговика,  мальчик окунулся,  смыл ее,  вышел на
берег,  снова водрузил сосуд себе  на  голову и  не  спеша поднялся вверх по
скале. Превосходная африканская иллюстрация к теме "время и движение".
     Лодка  уже  подошла.   Бен  и  Огастин  горячо  спорили  с  престарелым
перевозчиком,  требуя, чтобы он отвез нас к широкой песчаной косе в полумиле
выше по течению. Тогда нам не надо будет идти целую милю по берегу до тропы,
ведущей в лес. Но старик почему-то заартачился.
     - В чем дело, Бен? - осведомился я.
     - А!  -  сердито повернулся ко  мне Бен.  -  Этот глупый человек,  сэр,
отказывается везти нас вверх.
     - Почему вы отказываетесь, мой друг? - обратился я к старику. - Если вы
отвезете нас туда, я заплачу больше, и в придачу вы еще получите подарок.
     - Маса,   это  моя  лодка,  если  я  ее  потеряю,  я  не  смогу  больше
зарабатывать деньги,  -  твердо ответил старик.  -  Не  будет еды  для моего
живота... Ни одного пенни не получу.
     - Но как же ты потеряешь лодку? - удивился я.
     Я  хорошо знал этот участок реки.  Там не было ни порогов,  ни коварных
стремнин.
     - Ипопо, маса, - объяснил старик.
     Я вытаращил глаза.  О чем толкует этот лодочник? Ипопо, что это такое -
какой-нибудь грозный местный ю-ю, о котором я до сих пор не слышал?
     - Этот  ипопо,  в  какой  стороне  он  живет?  -  Я  старался  говорить
увещевающе.
     - Ва!  Маса никогда не видел его? - Старик был поражен. - Да вон там, в
воде,  около  дома  окружного начальника...  огромный такой,  как  машина...
ого!.. силища страшная.
     - О чем это он говорит? - недоумевающе спросил Бен.
     Вдруг меня осенило.
     - Это он про стадо гиппопотамов,  которые обитают в реке по соседству с
домом окружного, - сказал я. - Просто сокращение необычное, вот и сбило меня
с толку.
     - Он думает, что они опасны?
     - Очевидно, хотя я не понимаю - почему. Прошлый раз, когда я здесь был,
они вели себя тихо.
     - Надеюсь, они и теперь тихие, - сказал Боб.
     Я снова повернулся к старику.
     - Послушай,  мой друг.  Если ты отвезешь нас вверх по реке,  я  заплачу
шесть шиллингов и  подарю тебе сигарет,  хорошо?  А если ипопо повредят твою
лодку, я дам тебе денег на новую, ты понял?
     - Понял, сэр.
     - Ну, согласен?
     - Согласен,  сэр,  -  ответил старик;  алчность взяла у  него  верх над
осторожностью.
     Лодка медленно пошла против течения.  В ней было на полдюйма воды, и мы
сидели на корточках.
     - Не  верится мне,  что они опасные,  -  заметил Боб,  небрежно опустив
пальцы в воду.
     - В  прошлый  раз  я  подходил к  ним  на  лодке  на  тридцать футов  и
фотографировал, - сказал я.
     - Теперь эти ипопо стали злые,  сэр,  -  возразил бестактный Бен. - Два
месяца назад они убили трех человек и разбили две лодки.
     - Утешительное сообщение, - сказал Боб.
     Впереди из бурой воды торчали камни.  В  другое время мы бы их ни с чем
не  спутали,  теперь  же  каждый  камень напоминал нам  голову гиппопотама -
злого,  коварного гиппопотама,  подстерегающего нас.  Бен, вероятно вспомнив
свою повесть о поединке с лесной коровой,  попытался насвистывать,  но это у
него вышло довольно жалко,  и я заметил, что он тревожно рыскает взглядом по
реке.  В  самом деле,  гиппопотам,  который несколько раз нападал на  лодки,
входит  во  вкус,  словно  тигр-людоед,  и  всячески старается сделать людям
гадость.  Для  него  это  становится своего рода  спортом.  А  меня вовсе не
соблазняла схватка над двадцатифутовой толщей мутной воды со  зверюгой весом
в полтонны.
     Я заметил,  что старик все время прижимает лодку к берегу, крутит и так
и этак,  стараясь идти по мелководью. Берег был крутой, но весь в выступах -
можно выскочить, коли что. Скалы смяты гармошкой, словно кто-то бросил здесь
кипу толстых журналов,  а они окаменели и обросли зеленью. Примостившиеся на
скалах  деревья простерли свои  ветви  далеко  над  водой,  и  мы  бросками,
по-рыбьи,  шли  сквозь  тенистый  туннель,  спугивая то  зимородка,  который
голубым метеором проносился перед самой лодкой,  то  бородатую ржанку -  она
улетала вверх по течению,  глупо хихикая про себя и задевая лапами воду.  По
бокам клюва у нее нелепо болтались длинные желтые сережки.
     Выйдя из-за  поворота,  мы  увидели на той стороне,  в  трехстах ярдах,
белую,  как бы гофрированную,  песчаную отмель.  Старик облегченно крякнул и
быстрее заработал веслом.
     - Совсем немного осталось, - весело заметил я, - и никаких гиппопотамов
не видно.
     Не успел я  это сказать,  как камень в  пятнадцати футах от лодки вдруг
поднялся из  воды и  удивленно воззрился на нас выпученными глазами,  пуская
ноздрями струйки воды, будто маленький кит.
     К  счастью,  наша доблестная команда не поддалась панике и не выскочила
из лодки,  чтобы плыть к  берегу.  Старик со свистом втянул в  себя воздух и
резко затормозил веслом. Лодка вильнула вбок и остановилась, вспенивая воду.
Мы  смотрели на  гиппопотама,  гиппопотам смотрел на  нас.  Он явно удивился
больше,  чем мы.  Надутая розово-серая морда лежала на поверхности реки, как
отделенная от  тела голова на  спиритическом сеансе.