риношением к Бобу.  Мой взгляд был прикован к видоискателю, и я не очень-то
прислушивался к разговору, завязавшемуся между Бобом и ребенком.
     - Ну,  что тут у тебя?  -  спросил Боб,  принимая закупоренный зелеными
листьями калебас.
     - Зверь, - кратко ответил ребенок.
     Вместо того чтобы выяснить,  что  это  за  зверь,  Боб вынул затычку из
калебаса.  Результат поразил не только его, но и всех остальных. Из калебаса
пулей выскочила разъяренная шестифутовая зеленая мамба и упала на землю.
     - Берегите ноги! - предостерегающе крикнул Боб.
     Я оторвал глаза от видоискателя и увидел картину,  от которой мне стало
чуточку не  по себе:  между опорами треноги ко мне целеустремленно скользила
зеленая мамба. Я прыгнул вверх и назад с воздушной грацией, которую могла бы
превзойти только  звезда  балета,  наступившая со  всего  маху  на  гвоздик.
Началось столпотворение.  Змея  проползла мимо  меня и  быстро направилась к
Софи. Той было довольно одного взгляда на рептилию, чтобы решить, что сейчас
скромность лучше  доблести.  Схватив  карандаш,  блокнот и,  невесть почему,
складной стул,  она,  словно заяц,  помчалась к сбившимся в кучу советникам.
Увы,  змея избрала то же направление и устремилась следом за Софи. Советники
посмотрели на нашу монтажницу, которая вела змею за собой прямо к ним, и, не
медля ни секунды,  все,  как один,  обратились в  бегство.  Только Фон будто
прирос к стулу. Стол с напитками не давал ему встать.
     - Палку! - крикнул я Бобу и побежал вдогонку за змеей.
     Я,  конечно,  знал,  что змея сама ни  на  кого не нападет.  Она думала
только о том,  как бы уйти подальше от нас. Но когда кругом мечутся полсотни
ошалевших от  страха  босых  африканцев,  среди  которых ползает испуганная,
смертельно ядовитая змея, недалеко до беды. Говоря словами Джеки, сцена была
фантастическая.  Члены совета мчались через усадьбу,  их  догоняла Софи,  ее
догоняла змея,  за  которой гнался я,  а  за  мной гнался Боб  с  палкой.  К
счастью,  мамба проползла мимо Фона.  И  так как волна событий схлынула,  не
задев его,  он  остался сидеть на  месте,  только налил себе еще  стаканчик,
чтобы успокоить свои потрясенные нервы.
     В  конце концов нам с  Бобом удалось загнать мамбу в угол около крыльца
рестхауза.  Здесь мы прижали ее палкой к земле,  подняли в воздух и сунули в
один из наших мешков для змей.  Я  вернулся к  Фону и  увидел,  как с разных
сторон к своему монарху стекаются члены совета.  В любой другой части света,
если бы мы обратили в бегство кучку сановников,  подбросив им змею, начались
бы  упреки,  обиды и  всяческие проявления уязвленного самолюбия.  Африканцы
отнеслись ко всему иначе.  Фон сидел на стуле, широко улыбаясь. Советники на
ходу  болтали и  смеялись,  щелкали пальцами,  вспоминая минувшую опасность,
подшучивали друг над  другом (вот задал стрекача!)  -  словом,  наслаждались
юмористической стороной этого происшествия.
     - Ну  как,  вы  ее  поймали?  -  спросил Фон,  щедрой рукой наливая мне
изрядную дозу моего виски.
     - Да, - ответил я, с благодарностью принимая стакан, - мы ее поймали.
     Фон наклонился ко мне с озорной улыбкой.
     - Видел, как улепетывали мои люди? - спросил он.
     - Да, здорово они бежали, - подтвердил я.
     - Они испугались, - объяснил Фон.
     - Да. Это плохая змея.
     - Верно, верно, - согласился Фон. - Эти людишки сильно испугались змеи.
     - Да.
     - А я не испугался,  - продолжал Фон. - Мои люди все разбежались... они
здорово испугались... а я не убежал.
     - Верно, мой друг, верно... ты не убежал.
     - Я не испугался этой змеи, - сказал Фон на тот случай, если до меня не
дошло самое главное.
     - Верно. Зато змея испугалась тебя.
     - Она меня испугалась? - удивленно спросил Фон.
     - Да,  змея не  посмела тебя укусить...  плохая змея,  но  она не может
убить Фона Бафута.
     Фон  взрывом смеха  встретил эту  грубую лесть,  потом,  вспомнив,  как
улепетывали его советники,  опять расхохотался, и советники присоединились к
нему.  Наконец,  покачиваясь от смеха,  они ушли, но мы еще долго слышали их
веселые голоса и хохот. Это единственный известный мне случай, когда зеленая
мамба была виновницей дипломатического конфуза.


                                Глава шестая
                        Звери с человеческими руками

                             Письмо с нарочным

     Мой дорогой друг!
     Желаю всем вам доброго утра.  Я получил твою записку,  но, к сожалению,
моя болезнь не  унимается со  вчерашнего дня.  Я  очень жалел,  что не  смог
прийти к  тебе  из-за  болезни.  Я  был  благодарен за  бутылку виски  и  за
лекарство,  которое ты  мне  прислал.  Я  принял  лекарство вчера  вечером и
сегодня утром,  но пока мне не стало лучше.  Мне досаждает кашель,  так что,
если у тебя найдется какое-нибудь средство от него,  пришли,  пожалуйста,  с
нарочным.  Думаю, что виски тоже поможет, но пока точно не знаю. Пожалуйста,
пришли мне джину, если есть.
     Я лежу в постели.
                                                           Твой добрый друг,
                                                                  Фон Бафута

     Из всех животных,  какие попадаются зверолову,  самые занимательные, на
мой  взгляд,  представители обезьяньего племени.  Они  так  мило  напоминают
детей:  живой  ум,  очаровательная непринужденность,  жадное  стремление все
перепробовать,  все испытать сию же  минуту и  трогательнейшая вера в  того,
кого они признали своими приемными родителями.
     Мясо обезьяны - один из главных продуктов питания камерунцев, а так как
нет обязательных постановлений,  определяющих, когда и сколько обезьян можно
стрелять,  то погибает огромное количество самок с  детенышами.  Убитая мать
падает  с  дерева,  а  детеныш судорожно цепляется за  ее  шерсть  и  обычно
остается цел.  Чаще всего его тоже убивают и  съедают заодно с  матерью,  но
иногда охотник приносит детеныша в деревню и выращивает, чтобы потом съесть.
Если же поблизости появляется зверолов,  всех этих сирот, естественно, несут
ему:  ведь он,  как правило,  платит за живого зверя намного больше рыночной
цены.  И,  проведя в  том же  Камеруне два или три месяца,  вы  оказываетесь
приемным отцом сонма обезьян всех видов и возрастов.
     В  Бафуте у  нас  к  концу путешествия собралось семнадцать обезьян (не
считая человекообразных и  более примитивных представителей отряда приматов,
таких,  как  потто и  галаго),  и  они были для нас неисчерпаемым источником
развлечений. Пожалуй, самые живописные из них красные мартышки, ростом они с
терьера,  с ярко-рыжей шерстью, черной мордочкой и белой грудью. На воле они
предпочитают саванну лесам,  ходят,  как собаки,  большими стаями,  прилежно
осматривают корневища трав и  гнилые стволы в  поисках насекомых или птичьих
гнезд, переворачивают камни, под которыми могут быть черви, скорпионы, пауки
и  другие лакомства.  Время  от  времени они  встают на  задние ноги,  чтобы
осмотреться,  а если трава очень высокая -  подпрыгивают, будто на пружинах.
При малейшем намеке на опасность они громко кричат "пруп... пруп... пруп!" и
мчатся галопом через траву,  причем слегка раскачиваются на  ходу  -  этакие
маленькие рыжие рысаки.
     Наши четыре пата жили вместе в большой клетке.  С выражением предельной
сосредоточенности  на   своих   грустных  черных  мордочках  они   тщательно
исследовали шерсть друг друга или же  упоенно предавались каким-то восточным
танцам.  Пата -  единственные известные мне обезьяны,  которые по-настоящему
танцуют.  Большинство обезьян,  разыгравшись,  просто  кружатся или  прыгают
вверх и  вниз,  но у пата разработаны особенные танцевальные фигуры,  причем
репертуар их довольно богатый.  Сперва они скачут, словно резиновый мяч, и с
каждым разом все  быстрее,  все  выше,  так что прыжки достигают высоты двух
футов. Кончив прыгать, переходят к следующему "па". Теперь задние ноги почти
неподвижные,  а передняя часть туловища, начиная от поясницы, раскачивается,
будто  маятник,  из  стороны в  сторону,  и  голова крутится слева  направо.
Повторив это движение двадцать -  тридцать раз, пата исполняют новую фигуру.
Они  поднимаются на  задних лапах,  вытягивают передние вверх  и  устремляют
взгляд на потолок клетки,  затем начинают ходить по кругу, пока не падают от
головокружения навзничь.  Весь танец сопровождается песенкой, которая звучит
примерно так:  "Уаа-аааоу...  уаааа-оу...  пруп... пруп... уааааоу... пруп".
Получается куда более приятно и  осмысленно,  чем у наших популярных певцов,
исполняющих популярные песенки...
     Пата,  конечно,  жадно поглощали любой живой корм,  и  день для них был
неполным без  горсти  кузнечиков или  яиц,  или  парочки вкусных пауков.  Но
больше всего на  свете они любили личинок очень распространенных в  Камеруне
пальмовых жуков. Овальное тело пальмового жука достигает около двух дюймов в
длину;   самки  откладывают  яйца  в  гниющих  стволах,  предпочитая  рыхлую
волокнистую сердцевину пальм.  В  мягкой,  влажной питательной среде из  яиц
выходят личинки,  которые быстро вырастают в  мертвенно-белую  тварь  длиной
около  трех  дюймов,   толщиной  с  большой  палец.  Для  пата  эти  жирные,
извивающиеся червяки - пища богов. Стоило мне подойти с банкой, как мартышки
с  восторженным визгом окружали меня.  И  в то же время они отчаянно боялись
личинок.  Я высыпал угощение из банки на пол клетки. Пата, продолжая визжать
от восторга,  прыгали вокруг и  дрожащими пальцами робко касались лакомства,
но  стоило червяку пошевельнуться,  как  обезьянка тотчас отдергивала руку и
поспешно вытирала пальцы  о  шерсть.  Наконец  одна  из  них  хватала жирную
личинку и, жмурясь и гримасничая, впивалась в нее зубами. Естественно, такая
безжалостная казнь  заставляла личинку отчаянно извиваться.  Тотчас обезьяна
бросала ее на пол,  снова вытирала лапы и  все с той же гримасой на мордочке
принималась жевать откушенный кусочек.  В  такие минуты пата  напоминали мне
человека,  который первый раз  в  жизни  пробовал живую  устрицу.  Однажды я
ненамеренно,  полагая,  что делаю одолжение мартышкам, вызвал переполох в их
клетке.  Целая  армия  местных  ребятишек  поставляла  нам  живой  корм  для
животных.  По  утрам чуть  свет они  приносили полные калебасы улиток,  яиц,
личинок,  кузнечиков,  пауков, крохотных нагих крысят и прочей пищи, которую
любили наши звери.  В  это  утро один мальчуган помимо обычного приношения в
виде  улиток  и  личинок пальмового жука  вручил  нам  две  личинки голиафа.
Голиафы - самые крупные жуки на свете, в длину они достигают шести дюймов, в
ширину -  около четырех. Нужно ли говорить, что личинки были чудовищные. Они
тоже достигали около шести дюймов в  длину,  а толщиной были с мое запястье.
Цветом такие же противные,  мертвенно-белые, как личинка пальмового жука, но
намного жирнее,  и кожа у них сморщенная,  вся в складках и вмятинах, словно
перина.  Плоская каштановая голова величиной с  шиллинг,  огромные изогнутые
челюсти,  способные основательно тебя ущипнуть, если зазеваешься. Я пришел в
восторг,  получив громадных,  пухлых червяков.  Если  наши  пата  так  любят
личинок пальмового жука,  то  как  же  счастливы они  будут  при  виде  этих
великанов!  Сунув личинок голиафа в общую банку,  я пошел к обезьянам, чтобы
предложить им легкую закуску перед завтраком.
     При виде знакомой банки пата возбужденно запрыгали, крича "пруп, пруп".
Я открыл дверцу. Мартышки с озабоченным выражением на своих черных мордочках
сели в круг и просительно вытянули руки. Я просунул банку внутрь и опрокинул
ее,  так  что обе личинки с  мягким стуком шлепнулись на  пол клетки,  где и
застыли недвижимо.  Сказать, что мартышки были удивлены, - слишком мало. Они
тихонько завизжали и стали отступать,  с ужасом и опаской глядя на эти живые
аэростаты.  С минуту они пристально разглядывали личинок,  но, так как те не
шевелились,  пата осмелели и стали подбираться ближе,  чтобы получше изучить
небывалое чудо.  Обозрев личинок со всех сторон, под всеми мыслимыми углами,
одна  из  обезьянок собралась с  духом,  вытянула руку  и  осторожно тронула
червяка пальцем.  Тот до сих пор лежал на спине,  словно в трансе, теперь же
вдруг  ожил,   дернулся  и  величаво  перевернулся  на  живот.   Эффект  был
потрясающим. Дико крича от страха, мартышки все, как одна, трусливо забились
в дальний угол клетки,  где началась безобразная свалка, чем-то напоминающая
итонский футбол.  Каждая изо всех сил старалась спрятаться за  остальных.  А
личинка,  помешкав  несколько секунд,  медленно поволокла свое  пухлое  тело
прямо  к  обезьянам.  Тут  разыгралась  такая  истерика,  что  мне  пришлось
вмешаться и  убрать червяков.  Я  положил их  в  клетку мангусты Тикки,  она
ничего не  боялась и  в  четыре приема расправилась с  личинками.  А  бедные
мартышки весь этот день были сами не  свои.  Да и  потом,  стоило им увидеть
банку в моих руках,  как они бросались к задней стенке и жались к ней до тех
пор, пока не выяснялось, что в банке нет ничего страшного и опасного, только
личинки пальмового жука.
     Среди обезьян нам особенно полюбилась молодая самка бабуина, которую мы
назвали Георгиной.  Это было существо с  ярко выраженной индивидуальностью и
своеобразным чувством юмора. Ее выкормил один африканец, в доме которого она
играла   роль   комнатной  сторожевой  собаки.   Хозяин  уступил  нам   свою
воспитанницу за внушительную сумму - десять шиллингов. Естественно, Георгина
была совсем ручная.
     Каждый день мы выводили ее на волю и  привязывали к  дереву недалеко от
рестхауза.  Первые два дня она сидела на  привязи у  самого входа на усадьбу
Фона,  мимо нее  непрерывным потоком шли охотники,  брели старушки,  которые
несли  нам  яйца  для  продажи,   гурьбой  бежали  ребятишки  с  улитками  и
насекомыми.  Мы  рассчитывали,  что  эта  непрекращающаяся  процессия  будет
занимать и  забавлять Георгину.  Так оно и  вышло,  хотя и  не в том смысле,
какой мы  себе представляли.  Обезьяна быстро сообразила,  что длина веревки
позволяет ей  прятаться за изгородью из гибискусов возле калитки.  И  стоило
какому-нибудь ничего не  подозревающему африканцу зайти на усадьбу,  как она
выскакивала из  засады и  хватала беднягу за  ноги,  издавая при  этом такой
страшный вопль, что даже самые крепкие нервы не выдерживали.
     Первой жертвой этой коварной тактики оказался старый охотник,  который,
облачившись  в  свою  лучшую  мантию,   нес  нам  полный  калебас  крыс.  Он
приближался к  рестхаузу не спеша,  с  великим достоинством,  как и подобает
человеку,  несущему для продажи столь редких животных,  но  едва он  вошел в
калитку,  как с  него слетел весь его аристократизм.  Ощутив железную хватку
Георгины и  услышав ее ужасный крик,  он уронил калебас с  крысами,  которые
тотчас бросились врассыпную,  сам  издал  дикий вопль,  подскочил,  высоко в
воздух и  помчался по дороге без всякого достоинства,  зато с  поразительной
для своего возраста прытью. Потребовались три пачки сигарет и весь мой такт,
чтобы усмирить бурю в его душе.  А Георгина сидела как ни в чем не бывало и,
когда  я  принялся ее  распекать,  только  подняла брови  в  знак  невинного
удивления, обнажив свои розовые веки.
     Следующей жертвой  была  миловидная шестнадцатилетняя девушка,  которая
принесла в  калебасе улиток.  Однако у девушки реакция оказалась почти такой
же  мгновенной,  как у  Георгины.  Уголком глаза она заметила ее в  ту самую
секунду,  когда  Георгина  прыгнула.  Взвизгнув от  испуга,  юная  африканка
отскочила в  сторону,  и  обезьяна вместо  ног  поймала только развевающийся
подол  ее  саронга.  Бабуин  резко  дернул своими волосатыми лапами,  саронг
соскочил,  и  несчастная барышня  осталась  в  чем  мать  родила.  Крича  от
возбуждения,  Георгина обмотала саронгом голову,  как шалью,  и  восторженно
что-то  залопотала,  а  бедняжка  в  полной  растерянности  полезла  в  куст
гибискуса,  стараясь прикрыть руками  наиболее деликатные части  тела.  Боб,
который вместе со мной был очевидцем этого происшествия, с величайшей охотой
бросился на помощь, отнял у обезьяны саронг и вернул его девушке.
     До  сих пор Георгина выходила сухой из  воды,  но на следующее утро она
перестаралась.   К  калитке  рестхауза,   тяжело  дыша,  подошла  вперевалку
почтенная славная дама весом на двести фунтов с лишком. Она бережно несла на
голове бидон  арахисового масла,  которое рассчитывала продать нашему повару
Филипу.  Он  увидел ее  и  выскочил из  кухни,  чтобы предупредить,  но было
слишком поздно.  Георгина прыгнула из-за куста бесшумно,  как леопард,  и  с
воинственным кличем обхватила лапами толстые ноги  престарелой леди.  Бедная
женщина была слишком тучной, чтобы по примеру предыдущих жертв подпрыгнуть и
обратиться в  бегство,  поэтому она  застыла на  месте,  крича почти так  же
громко и пронзительно,  как Георгина. Пока они исполняли этот какофонический
дуэт,  бидон на голове старой леди угрожающе кренился.  Филип мчался к  ней,
топая своими ножищами и хриплым голосом изрыгая советы,  которые она вряд ли
слышала.  Добежав до  места происшествия,  Филип впопыхах совершил глупость.
Вместо того чтобы сосредоточить свое внимание на голове и бидоне, он подошел
с другого конца и,  схватив Георгину,  попробовал оторвать ее от жертвы.  Но
обезьяна вовсе не спешила выпустить из рук столь пышную и  роскошную добычу,
она  будто  приросла к  ней  и  негодующе кричала.  Обхватив Георгину обеими
руками,  Филип дергал изо всех сил.  Обширная фигура старой леди колыхалась,
словно могучее дерево под ударами топора,  и бидон на ее голове, не выдержав
неравного поединка с  законом тяготения,  грохнулся на  землю.  От  сильного
толчка из него вырвалась струя масла, и всех троих обдало клейкими брызгами.
Георгина,  озадаченная этим  новым,  подлым  и,  вероятно,  опасным  военным
приемом,  испуганно хрюкнула,  выпустила ноги женщины и  отбежала в сторону,
насколько позволяла веревка,  после  чего  принялась очищать свою  шерсть от
липкого масла.  Глядя на живот Филипа,  можно было подумать, что он медленно
тает, а у старой леди весь саронг был промаслен спереди.
     - Ва!  -  яростно загремел Филип.  -  Глупая женщина,  зачем ты бросила
масло на землю?
     - Дурак!  -  с  не меньшим гневом вскричала старая дама.  -  Этот зверь
хотел меня укусить, что же мне было делать?
     - Эта обезьяна и  не думала тебя кусать,  толстая дура,  она ручная!  -
ревел Филип.  -  Погляди теперь на  мою  одежду,  вся  испорчена...  Это  ты
виновата.
     - Ничего я не виновата,  не виновата,  -  визжала старуха,  и ее мощное
туловище тряслось,  как  извергающийся вулкан.  -  Ты  сам виноват,  негодяй
этакий, все мое платье испортил, все масло на землю вылил.
     - Жирная дура!  -  орал Филип. - Сама ты негодяйка, сама ни с того ни с
сего бросила на землю свое масло... Пропала моя одежда.
     Он  сердито топнул широкой ступней...  прямо в  лужу  масла,  и  брызги
полетели на уже пострадавший саронг старой дамы.  Она взвыла, будто падающая
бомба,  и затряслась еще сильнее -  вот-вот взорвется!  Когда почтенная леди
наконец обрела дар речи,  она вымолвила только одно слово,  но я понял,  что
пора вмешаться.
     Я  подошел,  прежде чем  Филип успел прийти в  себя и  нанести телесные
повреждения старой леди.  Ее я утешил -  заплатил ей за испорченный саронг и
пролитое масло,  потом утихомирил все еще кипевшего гневом повара,  пообещав
ему новые носки, шорты и рубаху из моего собственного гардероба. После этого
я  отвязал липкую Георгину и  перевел ее  в  такое место,  где она не  могла
ввергать меня в новые расходы, атакуя местное население.
     Однако на  этом дело не кончилось.  Я  не придумал ничего лучшего,  как
привязать Георгину около нижней веранды,  рядом с помещением, где мы мылись.
Там  стоял большой круглый таз  из  красного пластика,  в  него каждый вечер
наливалась вод