ом
камне, показал на море.
     - Есть один! - торжествующе воскликнул он.- Плывет к берегу!
     Мы с Брайеном живо взобрались к нему по скользкой грани.
     -  Точно,- самодовольно подтвердил Брайен.- Он выйдет на берег метрах в
пятидесяти отсюда.
     Я напряг зрение, но мои  глаза не могли сравниться с  глазами Брайена и
Стена,  пришлось  прибегнуть к биноклю,  да и то  я  различил  лишь  голову,
которая на таком  расстоянии  напоминала пучок соломы,  быстро  скользящий к
берегу.
     Мы терпеливо подождали на камне, пока пингвин не достиг мелководья и не
вышел на сушу в полусотне метров от нас, как и предсказал Брайен. С типичным
для  пингвинов  серьезным видом  он зашлепал через пляж.  По совету Стена мы
дали ему  подняться  на  бугор  в  устье лощины, прежде чем начинать погоню.
Отлогий бугор  представлял собой груду больших и малых  камней,  за  которой
начинались  трава и кустарник. Я  думал, что пингвин будет пробираться между
камнями -  ничуть не  бывало.  Он постоял, собираясь с силами,  потом  одним
прыжком  вскочил на  первый  камень  и  остановился  с  торжествующим видом,
покачиваясь, будто был под хмельком. Затем прикинул расстояние до следующего
камня и снова прыгнул, уповая скорее на удачу, чем на точный расчет. Один за
другим  следовали  лихие прыжки.  Иногда  пингвина подводил  глазомер, и он,
приземлившись  на  камне,  расправлял  крылья,  судорожно  пытаясь  удержать
равновесие, но  в конце концов  грациозно съезжал вниз и  пропадал из  виду.
Немного  погодя  он  вновь  показывался  и  храбро карабкался  вверх,  чтобы
повторить попытку. Мне было абсолютно непонятно, почему пингвин избрал столь
сложный  и  утомительный способ движения.  Если бы  он шел между  камней, то
достиг бы цели куда скорее и без ущерба для собственного достоинства.
     Желтоглазый ушел так далеко от моря, что теперь, хотя бы и заметил нас,
не успел  бы спастись  бегством. Поэтому я быстро поднялся на бугор и сквозь
кусты прополз на  четвереньках туда,  где, по моим  расчетам, он должен  был
появиться.  Здесь я  распластался  на  траве, стараясь  слиться с окружающей
растительностью. Я надеялся засечь пингвина на макушке бугра, до  которой от
меня было метров шесть.
     Не сводя  глаз с заветной  точки,  я  прикидывал, каким способом  лучше
всего поймать этого прыгуна, чтобы мы потом могли снять его крупным  планом,
и вдруг его голова высунулась из-за  кочки в каких-нибудь полутора метрах от
меня. Не  знаю, кто  из нас больше удивился. Пингвин, не веря  своим глазам,
уставился на  меня, я таращился  на него. Ведь я его видел только  издали  и
совершенно  не  представлял  себе,  до  чего он  хорош. Перья на  макушке  -
ярко-желтые, с поперечной черной полосой посередине; зеленовато-желтое пятно
вокруг глаза  переходило в полосу такого же цвета,  опоясывающую всю голову;
на коричневатом клюве - пепельно-голубые крапинки; глаза - лимонно-желтые.
     Я замер  неподвижно, в надежде,  что желтоглазый  примет меня за камень
или куст, хотя шансов на это было очень мало. Пингвин подозрительно осмотрел
меня,  наклонил голову в  одну,  в  другую  сторону,  как бы  проверяя  свое
впечатление, и наконец решил, что я - какой-то  не совсем обычный, но вполне
безобидный  кусок  дерева.   Последнее   усилие  -  он   выбрался  наверх  и
остановился, взмахивая крыльями и часто дыша. Теперь было видно, что спина у
него дымчато-голубая, а крылья черноватые, с красивой желтой каймой. Манишка
сверкала  такой чистой, незапятнанной белизной,  что какой-нибудь  фабрикант
стиральных  порошков не сдержал бы слез восторга  при виде  такого  зрелища.
Широкие плоские  ноги розоватого  цвета  заканчивались на  редкость большими
коричневыми  когтями, которые,  насколько  я мог понять,  помогали  пингвину
передвигаться   по  камням.   Постояв  и   отдышавшись,  он   повернулся   и
целеустремленно  зашагал  вразвалку  вверх  по  лощине.  Я  бесшумно  встал,
несколькими  прыжками настиг  его и схватил. Одной  рукой я стиснул его  шею
сзади, полагая, что клюв дан желтоглазому не для украшения. Пингвин повернул
голову, с ужасом воззрился на меня и испуганно пискнул. Ласково приговаривая
что-то, я  зажал под мышкой его тучное тело и, продолжая крепко держать шею,
спустился на пляж к ожидавшим меня друзьям.
     После того как все  вдоволь повосхищались моим пленником и  необходимые
фотоснимки были сделаны, нужно было как-то поладить с пингвином, чтобы снять
кадры для нашего фильма. Мы уже зафиксировали, как  он выходил из моря и как
поднимался на  бугор, но  издали; теперь нам хотелось запечатлеть его прыжки
крупным планом. Совершенно неожиданно для нас пингвин не стал артачиться. Мы
опустили его на песок в нескольких метрах от камней, и он сразу направился к
ним.  Минут пять  мы  снимали, как пингвин прыгал с камня  на камень, и хотя
ему, наверное, казалось, что он делает это с грацией серны, на самом деле он
частенько  оступался и  шлепался  на  живот или  же  опрокидывался  назад и,
отчаянно махая крыльями, исчезал в какой-нибудь щели.
     Отсняв  требуемое, мы решили, что с нашей  стороны было бы неблагородно
заставлять пингвина  заново проделывать столь трудное восхождение, поэтому я
взял его на руки и отнес в глубь лощины, куда  он первоначально направлялся.
Здесь я посадил его на траву. Он вопросительно  посмотрел на меня. Я шлепнул
его раз-другой сзади, чтобы подбодрить; пингвин  неуверенно сделал несколько
шагов и опять оглянулся, как бы сомневаясь  - стоит ли  идти дальше, вдруг я
брошусь  вдогонку  и  снова  его  схвачу?!  Но  я  стоял  неподвижно,  тогда
желтоглазый, решив, что ему больше не грозят никакие неприятности, засеменил
к  зарослям, аккуратно  переступая через кочки,  и вскоре  пропал из виду. Я
глядел ему вслед и  вопрошал себя,  каким жестоким надо  быть, чтобы убивать
этих красивых и безобидных птиц  или хотя  бы разорять  их гнезда. Одно меня
утешило:  здесь, в этом  нетронутом  уголке  побережья  с уходящими  в глубь
острова зелеными, приветливыми лощинами, пингвины в безопасности.
     Мы вернулись в город, высадили Стена около  его дома и поехали назад по
той самой  дороге, которая  привела нас  в  Данидин. Нашей целью был Пиктон,
порт  в северной оконечности Южного острова; оттуда нам предстояло совершить
экскурсию на острова Бразерс.
     Благополучно добравшись до Пиктона, мы утром  спустились  на пристань и
отыскали судно, которое должно  было доставить нас на Бразерс.  Нашим глазам
предстал  маленький,  неказистый  катер  с  рулевой   рубкой  чуть  побольше
спичечной коробки. Джим,  обвешанный  аппаратами, словно рождественская елка
игрушками, смотрел на эту скорлупку с явным беспокойством.
     - Мы отправимся на этой калоше? - спросил он.
     - Да.  Тебе  не  нравится? Премилое  суденышко,-  сказала  Джеки,  и  я
заметил, как поморщился владелец катера.
     - Очень уж маленькое,- сказал Джим.- И каюты нет.
     - Нам всего-то час-другой идти. И зачем тебе каюта, скажи на милость?
     -  Но  ведь  куда-то  надо  же  пойти,  когда  тебя начнет  мутить,-  с
достоинством произнес Джим.
     - А ты валяй через борт,- сказал бессердечный Крис.
     -  Лично я предпочитаю,  чтобы  это происходило не на глазах у  людей,-
возразил Джим.
     - Тогда накрой голову пиджаком,- не унимался Крис.
     - Шевелитесь, шевелитесь, пора трогаться,- поторопил нас  Брайен, бегая
взад и вперед с вещами.
     Мы завершили погрузку аппаратуры и втиснулись сами.
     Капитан отдал швартовы, пустил мотор, и катер понесся по бухте Королевы
Шарлотты. Шлюпка скакала и подпрыгивала в кильватере,  словно игривый щенок,
ловящий хвост матери.
     Гладкие воды бухты напоминали голубое зеркало, в котором с обеих сторон
отражалась  череда   холмов  с   жухлой,   пожелтевшей  растительностью.  Мы
устроились  на  крохотной  носовой  палубе, нежась  в лучах бледного солнца,
высматривали  птиц.  Вот  когда  Брайену  представился  случай  отличиться -
феноменальное  зрение позволяло  ему  заметить и опознать  птицу задолго  до
того, как мы могли  что-либо  различить среди голубых бликов  на шелковистой
воде.  К  счастью,  большинство  попадавшихся  нам  птиц  были  сравнительно
непуганые, и они подпускали нас довольно близко.
     Первыми   (и   самыми   многочисленными),   кого   мы   увидели,   были
буревестники-ласточки  -  небольшие  изящные  птицы  с  черновато-коричневым
верхом,  белым  низом  и  пепельно-серыми пятнами  на  голове.  Буревестники
плавали стайками  по четыре-пять  штук. Подпустив  катер метров на пять, они
снимались  и летели  стремительными зигзагами  над самой  водой, часто-часто
работая  крыльями;  за  этот  полет  их  и  назвали  ласточками.  Мы  решили
постараться и заснять хорошие кадры с буревестниками, но в это время  Брайен
указал мне на какой-то странный округлый предмет на поверхности воды.
     - Пингвин! - коротко бросил он.
     Я недоверчиво взглянул на шар - ничего общего с известными мне птицами!
Вдруг "мячик" повернулся, и я увидел, что из него торчит клюв. Это и в самом
деле  был  пингвин, который плыл  под водой,  выставив наружу  голову, будто
перископ.
     Катер  подошел ближе, и  мы различили  в прозрачной воде тело птицы,  а
также работающие ноги и ласты. Сбылась моя давнишняя мечта;  передо мной был
малый пингвин,  самый мелкий представитель этого  своеобразного отряда. Рост
этого  толстяка  менее  полуметра;  у  него  невообразимо  белая, сверкающая
манишка, а все остальное  оперение чудесного синего  цвета,  который красиво
оттеняется белой каймой на крыльях.
     Обнаруженный нами пингвин  вел себя скорее  осторожно, чем робко. Он то
подпустит катер метров  на десять, то  нырнет, рассекая толщу  воды,  словно
торпеда, оставляя позади  цепочку серебристых пузырьков, то  уйдет вперед, а
затем всплывет и лежит на поверхности, с любопытством обозревая нас, пока мы
его опять не настигнем. Через некоторое время к  нему  присоединилось  шесть
или  семь  собратьев, и  они  несколько километров сопровождали  нас,  будто
какой-нибудь  почетный  караул.  Прелестные  птицы;  чем  больше  мы  на них
смотрели,  тем  сильнее  они нам  нравились.  Правда,  иногда  их  соседство
действует на нервы, в чем нам вскоре пришлось убедиться.
     Примерно через час хода мы обогнули мыс и увидели ворота бухты Королевы
Шарлотты,  а  за   ними  простирался  широкий  пролив  Кука.  Голубая  гладь
переходила в ярко-синее  с переливами открытое  море, расцвеченное пятнами и
полосами белой пены.
     - Похоже, нас ждет небольшая волна,- весело крикнул наш капитан.
     При этих словах Джим, который до сих пор лежал на спине, закрыв глаза и
блаженно улыбаясь, сел и тревожно поглядел вперед.
     - Силы небесные,- сказал он,- это мы туда пойдем?
     -  Меня беспокоит другое,- заметил Брайен.- Если  волны  большие, мы не
сможем высадиться ни на Бразерс, ни на Уайт-Рокс!
     - Меня  это  не беспокоит,- сказал Джим.- Ни капельки. Давайте повернем
назад и поснимаем пингвинов.
     - Ну что вы, разве это волна,- успокоил нас капитан.
     В эту  минуту мы пересекли демаркационную линию, отделяющую  тихие воды
залива от  буйных  вод пролива.  И тотчас  катер,  словно  пугливая  лошадь,
попытался встать  на  голову, и  на  нас обрушился каскад брызг. Мы поспешно
покинули палубу и забились в рулевую рубку - все-таки какая-то защита.
     -  Это  сумасшествие,  это  полнейшее  безумие,-  твердил Джим,  силясь
сохранить равновесие и уберечь от морской волны линзу кинокамеры.
     - Дует самую малость,- с довольным видом сказал капитан.- Правда, из-за
этого трудновато будет высадиться на Уайт-Рокс.
     - А как мы будем высаживаться? - спросил Джим.
     - На шлюпке,- ответил капитан.
     Джим  поглядел  через корму назад - как раз в этот миг крохотная шлюпка
на конце буксирного каната совершенно скрылась за очередной волной.
     -  Трудновато...- задумчиво  произнес  Джим.- Давненько  не  встречал я
такого мастера преуменьшать.
     Для того, кто привык ходить на малых судах, волнение было пустячным, но
для  человека  с повышенной  восприимчивостью  к  морской болезни  это  была
настоящая  буря. И  все же я понимал капитана -  если  нет  надежной якорной
стоянки, в такую погоду  и в самом деле будет нелегко высадиться на торчащую
из воды почти отвесную скалу.
     Вскоре сквозь побеленные солью иллюминаторы мы увидели  Уайт-Рокс,  и я
воочию убедился, какие трудности нac ожидают. Над водой  возвышалась средних
размеров  пирамида  с шишковатой макушкой.  Вверху  камень  казался белым от
помета  многочисленных поколений  морских птиц, это  придавало  острову  вид
неумело  выпеченного  рождественского  пирога,  кое-как  покрытого  сахарной
глазурью. Капитан обогнул остров и подошел со стороны моря к выемке, которую
даже с натяжкой нельзя было назвать бухтой. Он сбавил ход до  самого малого,
а помощник подтянул к качающемуся катеру шлюпку. При таком  волнении перейти
в  нее  было  непросто,  а  если  еще  нагрузиться  хрупкой,   но  увесистой
аппаратурой,   требовалась  поистине  обезьянья   ловкость.   И  когда  Джим
споткнулся,  я решил было,  что  он  сейчас  ухнет в  воду  вниз головой  и,
увлекаемый тяжестью своего груза, пойдет ко дну.
     Одного за другим - Криса,  Джима, Брайена и меня  -  отвезли к подножию
скалы и высадили на пляж размером не больше обеденного стола. Боюсь, что для
пятого человека здесь уже не нашлось бы места.
     Со  слов  Брайена  мы  знали,  что  королевские  бакланы  гнездятся  на
маленькой  площадке  на вершине  Уайт-Рокс;  чтобы попасть туда,  надо  было
взобраться  по   скале,  у  которой  мы  стояли.  Джим  поглядел  на   почти
вертикальную стенку и  закатил глаза. Вообще-то  подъем оказался не таким уж
сложным -  ветер и  дождь, источив поверхность,  понаделали в ней  множество
выемок и ступеней. Опасность заключалась в структуре породы - хрупкий камень
крошился,  словно сухой бисквит,  его  буквально  можно было  ломать  голыми
руками, поэтому каждую ступеньку приходилось проверять  и  дважды, и трижды.
Риск усугублялся еще и тем, что ветер сыграл роль точильного  камня и  довел
каждый выступ до остроты бритвенного лезвия.
     С трудом мы одолели стенку,  а когда добрались до верха,  нас  встретил
такой  сильный  ветер,  что мы  едва  не  свалились в море вместе  со  своей
аппаратурой.  Вершина,  за  которую  мы  цеплялись,  находилась  примерно  в
полусотне метров над водой. Справа от нас нависала плита, напоминающая гроб;
слева   метров   на   семьдесят  протянулся   разрушенный  гребень,  который
заканчивался довольно ровной площадкой размером пятнадцать на  шесть метров.
Там-то и разместилась колония королевских бакланов.  На камне между гнездами
сидело десятка два птиц. Едва мы высунули головы из-за края скалы, как птицы
заковыляли к противоположному краю, взлетели и закружили около нас. У каждой
из них на спине светилось, словно автомобильные фары,  по два белых  круглых
пятна.  Описывая все более широкие круги, бакланы поднимались ввысь, пока не
превратились в  точки  на фоне голубого  неба.  Брайен заверил нас, что  они
скоро вернутся, и Джим, который мигом оценил кинематографические возможности
ситуации,  выполз  на  гробоподобный  выступ и  улегся там, сколько  ему  ни
твердили, что  выступ может обломиться под его  тяжестью и тогда лететь  ему
пятьдесят метров до моря. Таков Джим: он будет изо всех сил внушать вам, что
он последний трус,  а  стоит ему взять в  руки камеру - и он  готов пойти на
такой риск, что кровь стынет в жилах.
     В ожидании  бакланов  мы съежились  на резком  ветру, стараясь, поелико
возможно,  слиться  с камнем.  Тем  временем  я навел  бинокль  на гнезда  и
принялся их разглядывать.  Они  были круглые,  диаметром  около полуметра  и
высотой  примерно  сантиметров двадцать,  сделаны из растений и  водорослей,
слепленных пометом. Гнезда каждый  год надстраиваются,  поэтому некоторые из
них заметно выше других. Уайт-Рокс, разумеется, лишен всякой растительности,
он  гол, как  бильярдный  шар,  поэтому за  строительным  материалом  птицам
приходится летать  на  соседние  островки. Перечень  растений,  используемых
бакланами  для  гнезд,  кажется  заимствованным  у  Льюиса  Кэрролла:  ветки
таупаты, цинготная трава и мезембриантемум.
     Бакланы не спешили возвращаться,  и Брайен встревожился -  погода  явно
ухудшалась, и перед нами возникла дилемма: либо отправиться восвояси, ничего
не засняв,  либо махнуть рукой на то, что катер  может уйти, и  остаться  на
необитаемом острове. Последняя  перспектива нам вовсе не улыбалась, ибо даже
самый закаленный спартанец вряд ли согласился бы провести ночь на Уайт-Рокс.
Но тут  мы  увидели  кружащих  в  небе  бакланов.  На фоне  темного оперения
отчетливо выделялись ослепительные белые пятна "фар". Бакланы опускались все
ниже, наконец один, самый храбрый,  спикировал и сел подле гнезд. Его пример
ободрил  остальных,  и  через  несколько  минут  вся  стая присоединилась  к
храбрецу.
     Камера Джима жужжала  вовсю, а я тем временем наблюдал  птиц в бинокль.
Они  были  величиной  с  европейскую  олушу,  но  с  типичной  для  бакланов
вертикальной  посадкой.   Спина   очень   красивого  сине-зеленого  цвета  с
металлическим  отливом,  манишка белая; кожа в основании клюва и вокруг глаз
ярко-оранжевая и голубая. Взмахивая крыльями, бакланы ходили вразвалку между
гнездами  и  подкладывали  в них кусочки  водорослей,  причем  не стеснялись
воровать строительный  материал у  соседей,  стоило  тем засмотреться.  Один
рослый птенец, еще  не  сменивший своего серенького  "юношеского"  оперения,
кружил по гнезду за матерью и назойливо выпрашивал у  нее корм, разинув клюв
и  часто   хлопая   крыльями.  Наконец  мамаша,  утомленная  преследованием,
остановилась  и  распахнула клюв; с  радостным  пронзительным криком  птенец
буквально нырнул ей в горло, так что вся голова и часть шеи исчезли в глотке
родительницы.  При  этом он так  отчаянно  бил крыльями, что  она  с  трудом
сохраняла равновесие. Казалось,  птенец вознамерился  выпотрошить свою мать:
Наконец,  когда  она, видимо, отрыгнула  все,  что было  у  нее в запасе, он
неохотно  выдернул  голову обратно  и  сел, щелкая клювом  и  удовлетворенно
попискивая  и покряхтывая. Мамаша  с  явным  облегчением  отошла в  сторону,
выдернула  из  соседнего  гнезда  клок  водорослей,  чтобы  отвести душу,  и
принялась ремонтировать свою обитель
     Ветер все  крепчал,  и  далеко  внизу  было видно, как  подпрыгивает  и
качается на волнах наш катер, круживший около острова. Все, что требовалось,
было заснято, и благоразумие  подсказывало нам  покинуть Уайт-Рокс, пока это
еще  в наших силах. Спуск оказался куда рискованнее, чем  подъем,  однако мы
благополучно  достигли крохотного  пляжа  -  исцарапанные и обессиленные, но
невредимые. Когда мы  погрузились  на катер и  пошли  от острова,  несколько
бакланов  снялись со скалы, пролетели  над нами, сделали вираж и вернулись к
гнездовью. Я спрашивал себя, сколько еще просуществуют эти  чудесные морские
птицы,  ведь во всем мире  есть только два  гнездовья  королевских бакланов,
причем  Уайт-Рокс  вряд  ли можно  назвать желанной обителью  -  каждый  год
прожорливые стихии  отгрызают  еще один кусочек острова.  К тому  же в Новой
Зеландии среди различных  видов бакланов есть  и такие,  которые,  по словам
рыбаков,  наносят   ущерб  рыболовному   промыслу,  а  потому  их  разрешено
отстреливать  в определенных районах, и один из  этих районов находится  как
раз  по  соседству  с  Уайт-Рокс.  Обыкновенный  рыбак,  не  натуралист,  не
больно-то разбирается,  какой баклан королевский,  а какой нет, да  его  это
меньше  всего  интересует. Он знает,  что все бакланы  едят рыбу, значит, их
надо  стрелять,  так  что  будущее  королевского  баклана  по  меньшей  мере
неопределенно.
     Примерно через  полчаса хода  мы сквозь забрызганные пеной иллюминаторы
рулевой рубки увидели на г