а,  чтобы  мы  могли  смыть пыль  и  пот  после трудового дня.
Правда,  таз  был  маловат,  мыться в  нем  не  совсем удобно.  Опустишься в
приятную,  теплую воду,  а  ноги уже не  вмещаются,  приходится класть их на
деревянный ящик.  А  так как таз был скользкий,  требовалось немалое усилие,
чтобы встать за мылом,  полотенцем или еще за чем-нибудь.  Словом,  не самая
удобная ванна в  мире,  но  в  наших условиях мы  не  могли придумать ничего
лучшего.
     Софи обожала купанье,  она  дольше всех торчала в  ванной,  предавалась
неге в теплой воде,  покуривая сигарету или читая книгу при свете маленького
фонаря "молния". Но в этот вечер ее омовение не затянулось.
     Сначала все шло как обычно.  Один из слуг,  подойдя к  Софи,  сказал ей
присущим всем слугам доверительным тоном:
     - Ванна готова, мадам.
     Взяв книгу и  жестянку с  сигаретами,  Софи пошла вниз в ванную.  И тут
оказалось,  что ее опередила Георгина.  Обезьяна открыла,  что длина веревки
позволяет ей проникнуть в эту интересную комнату. Георгина сидела возле таза
и, тихонько ворча от удовольствия, мочила в воде полотенце. Софи выгнала ее,
попросила слугу  принести  другое  полотенце,  затворила дверь,  разделась и
погрузилась в горячую воду.
     К сожалению, она плохо закрыла дверь, в чем скоро и убедилась. Георгина
в  жизни еще  не  видела,  как купаются люди,  -  разве можно упустить такой
случай!  Она всем телом налегла на дверь и  распахнула ее.  Софи оказалась в
затруднительном положении.  Выкарабкаться из  таза  и  закрыть дверь -  дело
нелегкое,  но  и  лежать  с  открытой дверью  нельзя.  С  великим трудом она
дотянулась  до  одежды,  которую,  к  частью,  положила  достаточно  близко.
Георгина тотчас решила,  что это начало новой многообещающей игры,  прыгнула
вперед,  схватила одежду Софи, прижала ее к своей волосатой груди и выбежала
с добычей наружу.  Осталось только полотенце.  Выкарабкавшись из таза,  Софи
кое-как задрапировалась и, проверив, нет ли кого поблизости, рискнула выйти,
чтобы попытаться вернуть себе свое имущество.  Видя,  что Софи вошла во вкус
игры,  Георгина  что-то  радостно  прощебетала,  ловко  увернулась  от  нее,
бросилась  обратно  в  ванную  и  живо  сунула  одежду  в  воду.  Истолковав
вырвавшийся у  Софи крик ужаса как одобрение,  она положила на  воду банку с
сигаретами -  видно,  хотела проверить, будет ли она плавать. Банка пошла ко
дну,  а сорок с лишним раскисших сигарет всплыли на поверхность. Но Георгина
ни  перед чем  не  останавливалась,  чтобы доставить удовольствие Софи.  Она
вылила воду из  таза.  Привлеченный шумом,  я  подоспел в  ту минуту,  когда
Георгина легко прыгнула в таз и принялась подскакивать на одежде и размокших
сигаретах,  совсем  как  винодел,  который топчет кисти  винограда.  Пока  я
выдворял разыгравшегося бабуина и  добывал для  Софи новую воду,  сигареты и
одежду,  обед  совсем  остыл.  Да,  благодаря Георгине  вечер  прошел  очень
весело...  Однако из всех обезьян особенно много радости и веселья вносили в
нашу жизнь,  пожалуй,  человекообразные. Первым мы приобрели малыша мужского
пола.  Он  прибыл как-то  утром,  возлежа на  руках  у  одного охотника.  На
морщинистой мордочке детеныша было  такое насмешливо-высокомерное выражение,
будто он  возомнил себя этаким восточным вельможей и  нанял охотника,  чтобы
тот  его носил.  Пока мы  с  охотником торговались,  малыш спокойно сидел на
крыльце рестхауза,  глядя  на  нас  полными презрения умными карими глазами,
словно все эти мелочные пререкания из-за  денег могли вызвать только крайнее
отвращение у  шимпанзе с  таким происхождением и  воспитанием.  Когда сделка
состоялась и  презренный металл  перешел  из  рук  в  руки,  этот  обезьяний
аристократ снисходительно взял меня за палец и вошел в нашу гостиную,  глядя
по сторонам с плохо скрываемым омерзением,  - ну прямо герцог, который решил
во  что бы то ни стало быть демократичным и  удостоил своим посещением кухню
больного вассала.  Сев на стол, он принял наше скромное подношение - банан -
с  таким видом,  словно ему  давно опостылели все эти почести,  которыми его
осыпают со  дня рождения.  Мы  тут же  решили дать ему имя,  достойное столь
высокородного примата,  и  окрестили его Чолмондели Сен-Джон или с поправкой
на  произношение Чамли  Синджен.  Потом,  когда мы  познакомились ближе,  он
позволил нам  называть его  запросто Чам.  В  минуты натянутых отношений Чам
превращался в  "паршивую  обезьяну",  но,  произнося эти  слова,  мы  всегда
чувствовали себя повинными в оскорблении Величества.
     Мы  сделали для  Чамли  клетку (против чего  он  решительно возражал) и
выпускали его только в строго определенные часы, когда было кому присмотреть
за ним. Так, утром он вместе со слугой, который разносил чай, входил к нам в
спальню,  галопом пересекал комнату и  прыгал ко  мне в  кровать.  Торопливо
чмокал меня влажными губами в  знак приветствия,  потом,  кряхтя и восклицая
"ах,  ах!",  наблюдал,  как ставят на место поднос с  чаем,  и проверял,  не
забыта ли его большая кружка (оловянная,  чтобы долго служила).  После этого
он ждал,  не спуская с  меня глаз,  пока я  наполнял кружку молоком,  чаем и
сахаром (пять  ложек).  Дрожащими от  волнения руками принимал ее  от  меня,
подносил к  губам  и  принимался пить  с  таким  звуком,  с  каким  вытекает
последняя  вода  из  большой  ванны.   Ни  разу  не  останавливаясь,   чтобы
передохнуть,  он  все  выше  и  выше  поднимал кружку,  пока  она  совсем не
опрокидывалась ему  на  лицо.  После  этого наступал долгий перерыв -  Чамли
ждал,  когда  в  его  открытый рот  соскользнет такой вкусный полурастаявший
сахар.  Удостоверившись,  что  на  дне  ничего не  осталось,  Чамли  глубоко
вздыхал,  задумчиво рыгал и  возвращал мне  кружку,  смутно надеясь,  что  я
наполню ее снова.  Убедившись в тщетности своей надежды,  он смотрел,  как я
пью чай, а затем начинал меня развлекать.
     Ради меня он придумал много игр,  и все они в такой ранний час казались
мне довольно утомительными.  Вот он  устроился у  меня в  ногах и  проверяет
взглядом  исподтишка,   слежу  ли  я  за  ним.  Затем  холодная  рука  Чамли
пробирается под одеяло и  хватает меня за пальцы ног.  При этом требовалось,
чтобы я  нагибался вперед и  кричал,  изображая гнев,  а сам он соскакивал с
кровати и  бежал в  другой конец комнаты,  на  ходу поглядывая на меня через
плечо  полными веселого озорства карими  глазами.  Когда  мне  надоедала эта
игра,  я  прикидывался,  будто  сплю.  Чамли осторожно подходил к  изголовью
кровати,  несколько  секунд  пристально смотрел  мне  в  лицо,  потом  вдруг
вытягивал длинную руку и дергал меня за волосы, после чего мигом отскакивал,
не  давая поймать себя.  Если же мне все-таки удавалось схватить шалопая,  я
обнимал его  сзади руками за  шею  и  щекотал ему  ключицы.  Чамли дергался,
корчился,  разевал свою пасть, обнажая широкие розовые десны и крупные белые
зубы, и совсем по-детски заливался истерическим смехом.
     Нашим вторым приобретением была  крупная пятилетняя самка шимпанзе,  по
имени Минни.  Ее мы получили от одного фермера -  голландца,  который пришел
однажды в  Бафут и сказал,  что готов уступить нам Минни,  так как ему скоро
уезжать в отпуск,  а он не хочет оставлять обезьяну на попечение своих слуг.
Мы  можем получить Минни,  если сами приедем и  заберем ее.  Ферма голландца
находилась в  Санте,  за  пятьдесят миль от  Бафута,  поэтому мы  условились
приехать  туда  на  лендровере Фона  и  посмотреть шимпанзе.  Если  обезьяна
окажется здоровой,  мы ее купим и  увезем с собой в Бафут.  Захватив большую
клетку,  мы спозаранку отправились в путь, рассчитывая вернуться к ленчу или
чуть позже.  Чтобы попасть в Санту, надо было выбраться из долины, где лежит
Бафут,  одолеть могучую стену  Беменда (почти  отвесная скала  высотой около
трехсот футов) и  углубиться в  горы за ней.  Даль тонула в  густом утреннем
тумане. С восходом солнца мгла высокими колоннами поднимется к небу, пока же
она застыла в долинах белыми озерами молока,  из которых,  будто причудливые
острова на бледном море,  торчали макушки холмов и увалов.  Поднявшись выше,
мы  сбавили ход,  потому что  здесь едва уловимое неровное дыхание утреннего
ветерка  подталкивало  и  катило  огромные  клубы  тумана,  и  они  струясь,
пересекали дорогу,  словно  исполинские белые  амебы.  Обогнешь поворот -  и
врезаешься в самую гущу облака. Видимость сразу падает до нескольких метров.
В одном месте сквозь туман вдруг показалось что-то вроде слоновых бивней. Мы
резко затормозили.  Навстречу нам из мглы медленно выплыло стадо длиннорогих
коров. Плотной стеной они окружили машину и с любопытством уставились в окна
лендровера.  Это  были  крупные  красивые животные темно-шоколадной масти  с
огромными влажными глазами и длинными белыми рогами -  пять футов от кончика
до кончика.  Горячее дыхание седыми облачками вырывалось из широких ноздрей,
в  холодном  воздухе  повис  особенный  сладковатый  запах.   Весело  звякал
колокольчик на  шее коровы-вожака.  Несколько минут мы созерцали друг друга,
потом резкий свист и  хриплый крик возвестили о  появлении пастуха.  Он  был
типичный фульбе -  высокий,  стройный, с тонким лицом и прямым носом, чем-то
напоминающий фигуры древнеегипетских фресок.
     - Здравствуй, мой друг, - сказал я.
     - Доброе  утро,  маса,  -  ответил  он,  улыбаясь и  шлепая  ладонью по
широченному, влажному от росы коровьему боку.
     - Это твои коровы?
     - Да, сэр, мои собственные.
     - И куда ты их гонишь?
     - В Беменду, сэр, на базар.
     - Ты можешь отвести их в сторону, чтобы мы проехали?
     - Да, сэр, конечно, сэр, я их уведу.
     С громкими криками он погнал скот вперед,  перебегая от коровы к корове
и  выбивая дробь на  их  боках своим бамбуковым посохом.  Под приятные звуки
колокольчика тяжелые туши, миролюбиво мыча, стали пропадать в тумане.
     - Спасибо,  мой  друг,  счастливого пути,  -  крикнул я  вслед  рослому
пастуху.
     - Спасибо,  маса,  спасибо,  -  донесся из  тумана его  голос  на  фоне
низкого, как звуки фагота, мычания коров.
     Когда   мы   достигли  Санты,   солнце   уже   взошло  и   горы   стали
золотисто-зелеными,  но  к  склонам еще лепились полоски тумана.  Подъехав к
дому голландца,  мы узнали, что его неожиданно куда-то вызвали. Однако Минни
была дома,  а  ведь мы ради нее и приехали.  Обезьяна жила в большом круглом
загоне, который устроил для нее голландец. Высокая стена ограждала простое и
остроумное оборудование -  деревянный домик с  двустворчатой дверью и четыре
сухих  ствола,  укрепленных в  цементе.  Чтобы попасть в  загон,  надо  было
опустить своего рода  разводной мост  и  по  нему  перейти через  сухой ров,
окаймляющий территорию Минни.
     На  ветвях одного из деревьев сидела крупная коренастая обезьяна ростом
около трех с половиной футов. Она смотрела на нас не совсем осмысленно, но в
общем-то  дружелюбно.  Минут десять мы  молча обозревали друг друга,  пока я
пытался раскусить ее нрав.  Конечно,  голландец заверил меня, что она совсем
ручная,  но я по опыту знал,  что даже самый ручной шимпанзе может причинить
вам немало хлопот, если невзлюбит вас и дело дойдет до рукопашной. Тем более
что Минни при небольшом росте была достаточно могучего сложения.
     Но  вот я  опустил мостик и  вошел в  загон,  вооружившись лишь гроздью
бананов,  которыми решил откупиться, если бы оказалось, что я неверно оценил
характер обезьяны.  Сев на  землю,  я  положил бананы себе на колени и  стал
ждать первого хода  Минни.  Она  с  интересом рассматривала меня  со  своего
дерева,  задумчиво похлопывая себя по круглому животу широкими ладонями, и в
конце  концов  решила,  что  я  безопасен,  слезла  с  дерева  и  вприпрыжку
направилась ко мне.  В метре от меня она присела на корточки и протянула мне
руку.  Я  торжественно пожал волосатую лапу  и  подал обезьяне банан.  Минни
сразу съела его, ворча от удовольствия.
     В  полчаса она управилась со всеми бананами,  и между нами установилось
нечто вроде дружбы.  Мы играли в салки,  носились друг за другом по участку,
забегали в домик,  вместе залезали на дерево.  Тут я решил,  что пришла пора
внести в загон клетку. Мы поставили ее на траву крышкой вниз и дали Минни не
спеша  изучить  клетку  и  убедиться,  что  предмет это  безопасный.  Теперь
спрашивалось, как поместить обезьяну в клетку, не очень ее при этом напугать
и  в  то  же  время  избежать ее  укусов.  Поскольку Минни еще  ни  разу  не
подвергалась заточению в  ящик или в  тесную глухую клетку,  я понимал,  что
операция будет трудной,  тем  более без хозяина,  который мог бы  помочь нам
своим авторитетом.
     Три с половиной часа я на личном примере показывал Минни,  что клетка -
вещь безобидная.  Я сидел в ней, лежал в ней, прыгал по ней и даже ползал на
четвереньках,  держа ее на спине,  -  совсем как черепаха.  Минни была очень
довольна моими стараниями развеселить ее,  но к  клетке все равно относилась
настороженно.  Беда в  том,  что я  мог рассчитывать только на одну попытку.
Если с  первого раза ничего не выйдет и  обезьяна сообразит,  что у  меня на
уме,  никакие ласки и  уговоры не заставят ее даже близко подойти к  клетке.
Надо медленно,  но верно приманивать Минни и потом сразу набросить клетку на
нее.  Еще три четверти часа целеустремленных и  утомительных усилий,  и  мне
удалось добиться того,  что обезьяна доставала бананы из клетки,  обращенной
входом вверх. И вот настал великий миг.
     Я  положил в  клетку для приманки особенно соблазнительные бананы и сел
позади нее, тоже очистив себе банан и непринужденно обозревая пейзаж, словно
меньше всего на свете помышлял о  ловле шимпанзе.  Недоверчиво поглядывая на
меня,  Минни  осторожно двинулась вперед.  Возле самой клетки она  присела и
устремила алчный взгляд на  бананы.  Снова метнула взгляд в  мою  сторону и,
убедившись,  что я  поглощен своим лакомством,  просунула в  клетку голову и
плечи. В ту же секунду я толчком опрокинул клетку на обезьяну, одним прыжком
очутился наверху и уселся, чтобы не дать ее сбросить. На помощь мне подоспел
Боб. Мы с бесконечной осторожностью подсунули под клетку крышку, перевернули
ее  и  заколотили.  Минни в  это время с  ненавистью смотрела на  меня через
дырочку в  доске и  жалобно кричала:  "Ууу!..  Ууу!..  Ууу!.." -  словно мое
вероломство потрясло ее  до  глубины души.  Я  стер  с  лица пот  и  закурил
сигарету,  потом  посмотрел на  часы.  На  поимку Минни ушло  четыре часа  с
четвертью.  Я подумал, что за это время можно было бы поймать дикую обезьяну
в  лесу.  Порядком уставшие,  мы  погрузили добычу  на  лендровер и  поехали
обратно в Бафут.
     В Бафуте для Минни была уже приготовлена большая клетка.  Конечно,  она
никак  не  могла  сравниться с  просторным загоном,  однако была  достаточно
велика, чтобы Минни не страдала в ней от тесноты. Потом-то обезьяне придется
привыкать к  маленькой клетке,  в  которой она  поедет в  Англию,  но  лучше
приучать ее к  этому постепенно,  ведь до сих пор она жила совсем привольно.
Попав  в  новую  квартиру,   Минни,  одобрительно  кряхтя,  исследовала  ее,
постучала кулаками по проволочной сетке, повисела на перекладинах, испытывая
их прочность.  Мы поставили ей в  клетку большую коробку с  фруктами и белый
пластиковый тазик с молоком. Минни приняла угощение с радостными криками.
     Весть о  том,  что мы привезли Минни,  чрезвычайно заинтересовала Фона,
который еще  никогда не  видел  живьем крупного шимпанзе.  Поэтому вечером я
послал  ему  записку с  приглашением прийти и  распить бутылочку,  а  заодно
посмотреть на обезьяну.  Он пришел,  как только стемнело, одетый в зеленую и
пурпурную мантию, в сопровождении шести членов совета и двух любимых жен.
     После взаимных приветствий и  приятной беседы за первым стаканом я взял
фонарь и повел Фона с его свитой в конец веранды к клетке Минни. Сначала нам
показалось, что там пусто. Лишь подняв фонарь повыше, я обнаружил Минни. Она
спала,  повернувшись на бок, в одном конце клетки, где устроила себе удобное
ложе из  сухих банановых листьев.  Подушкой ей  служила собственная рука,  а
одеялом -  полученный от нас старый мешок, которым она старательно укрылась,
зажав концы под мышками.
     - Ва! - удивленно воскликнул Фон. - Она спит, как человек.
     - Да-да, - подхватили члены совета, - она спит, как человек.
     Потревоженная  светом  и  голосами,  Минни  открыла  один  глаз,  чтобы
проверить, из-за чего шум. Увидев Фона и его людей, она решила, что их стоит
изучить поближе, осторожно откинула одеяло и вразвалку подошла к проволочной
сетке.
     - Ва! - сказал Фон. - Ну прямо человек, этот зверь.
     Минни смерила Фона взглядом,  сделала вывод,  что  его  можно втянуть в
игру,  и  выбила по  сетке громкую дробь своими ручищами.  Фон  и  его свита
поспешно отступили.
     - Не бойся, - сказал я, - она просто шутит.
     Лицо  Фона  выражало  удивление  и  восторг.  Осторожно приблизившись к
клетке,  он  наклонился и  похлопал ладонью по проволоке.  Восхищенная Минни
ответила ему  целым залпом,  который заставил Фона  отскочить и  разразиться
ликующим смехом.
     - Поглядите на ее руки,  на руки поглядите, - вымолвил он, - совсем как
у человека.
     - Да-да, руки у нее совсем как у человека, - подхватили советники.
     Фон опять постучал по сетке, и Минни снова ответила тем же.
     - Она выбивает музыку вместе с тобой, - сказал я.
     - Верно,  верно,  это музыка шимпанзе, - согласился Фон, покатываясь со
смеху.
     Воодушевленная успехом,  Минни  два-три  раза  пробежалась  по  клетке,
выполнила на шестах два задних сальто,  вернулась к  сетке,  села,  схватила
пластиковый тазик и напялила себе на голову -  получилось до смешного похоже
на стальной шлем. Этот трюк вызвал такой взрыв хохота у Фона, его советников
и жен, что в ответ залаяли все деревенские собаки.
     - Она  надела шляпу...  шляпу,  -  вымолвил Фон,  от  смеха складываясь
пополам.
     Видя,  что  оторвать Фона от  Минни мне  вряд ли  удастся,  я  попросил
принести стол,  стулья и  напитки и поставить их на веранде рядом с клеткой.
Около получаса Фон то прикладывался к стопке,  то прыскал со смеху,  а Минни
вела  себя,  как  заслуженный цирковой артист.  В  конце концов,  утомленная
собственными  выходками,   она  села  у  решетки  вблизи  от  Фона  и  стала
внимательно наблюдать за ним.  Шлем все еще был у нее на голове.  Фон широко
улыбнулся Минни,  потом наклонился к  ней -  всего каких-нибудь шесть дюймов
отделяли его лицо от морды шимпанзе - и поднял руку со стаканом.
     - Будь-будь, - сказал Фон.
     К  моему  великому удивлению,  Минни  в  ответ  вытянула трубочкой свои
длинные подвижные губы и издала на редкость смачный, протяжный звук.
     Эта  шутка  вызвала у  Фона  взрыв  такого громкого и  продолжительного
смеха,  что и мы,  глядя на него,  тоже расхохотались. Но вот он взял себя в
руки,  вытер глаза,  наклонился и  фыркнул на Минни.  Увы,  перед ней он был
жалким  дилетантом.  Звук,  которым  ему  ответила  обезьяна,  раскатился по
веранде пулеметной очередью.  Пять минут продолжалась перестрелка,  пока Фон
не  сдался,  задохнувшись от смеха.  Минни,  бесспорно,  превзошла его и  по
качеству  и  по  количеству звука.  Она  лучше  управляла дыханием,  поэтому
фыркала дольше и музыкальнее.
     Наконец Фон собрался домой.  Мы  смотрели,  как он шагает через широкий
двор,  время от времени фыркает на своих советников,  и  все покатываются со
смеху.  Минни  с  видом  светской дамы,  утомленной приемом  гостей,  громко
зевнула,  вернулась к  своему ложу из  листьев,  легла,  хорошенько укрылась
мешком,  положила руку под голову и уснула.  И вот уже по веранде разносится
ее храп - почти такой же громкий, как перед этим фырканье.


        " * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ * "
                          К ПОБЕРЕЖЬЮ И В ЗООПАРК

                             Письмо с