исент,  ее никак нельзя было назвать ручной,  она
молниеносно вонзала вам в  палец зубы,  если вы по глупости предоставляли ей
такую возможность.  Сколько мы ее ни задабривали грибами, желудями и прочими
лакомствами,   Милисент  оставалась  все  такой  же  свирепой.   Видно,  она
принадлежала к  тем  животным,  которых просто  нельзя приручить...  Но  тут
произошла странная вещь.
     Однажды мы  увидели белку на  полу клетки в  обмороке.  Осмотрели ее  -
никаких  видимых симптомов.  Когда  у  моих  зверей  появляется какое-нибудь
загадочное недомогание, я, во-первых, ввожу больному антибиотики, во-вторых,
держу его  в  тепле.  Милисент сделали укол,  затем ее  перевели в  павильон
рептилий,  единственное помещение,  где  мы  топили  летом.  Дело  пошло  на
поправку,  но белка еще не проявляла прежней прыти,  а главное, у нее совсем
переменился  нрав.   Из   яростного   человеконенавистника  Милисент   вдруг
превратилась в  такого друга Homo  sapiens,  что  мы  диву давались.  Стоило
открыть дверь клетки, как она кидалась нам на руки, нежно покусывала пальцы,
внимательно заглядывала в  глаза,  и  ее  длинные усы  дрожали от  волнения.
Лежать на  руке,  как на  ветке,  стало ее  страстью,  она могла так дремать
часами, только бы позволяли. Теперь, когда Милисент исправилась, ее по утрам
выпускали из  клетки гулять по павильону рептилий.  Очень скоро она открыла,
что в  черепашьем загоне есть все,  что может пожелать почтенная малабарская
белка:  инфракрасная лампа,  излучающая  приятное  тепло,  спины  гигантских
черепах,  где  можно  отлично  посидеть,  вдоволь плодов  и  овощей.  Важные
рептилии тяжело  двигались по  своему  загону,  а  Милисент каталась на  них
верхом.  Только  черепаха  найдет  заманчивый кусок  и  вытянет  шею,  чтобы
подобрать его,  как белка прыгает на пол, хватает лакомство и возвращается с
добычей  обратно  на  панцирь,  оставив  рептилию  в  полной  растерянности.
Наверно,  гигантские черепахи были  рады-радешеньки избавиться от  Милисент,
когда мы вернули ее после полного излечения в павильон мелких млекопитающих.
Что ни говори,  а  таскать лишний груз на своем и без того тяжелом панцире -
мало радости.  Да  и  каково это  для  черепашьих нервов,  когда из-под носа
постоянно исчезают самые лакомые куски.
     Отловленные  дикие  животные  в   отличие  от   выкормленных  человеком
осваиваются в  неволе все  по-разному.  Одним  на  это  нужен изрядный срок,
другие  с  первой  минуты  держатся так,  словно  родились в  зоопарке.  Нам
прислали двух бурых шерстистых обезьян,  только что полученных из  Бразилии.
Самец был великолепный,  лет двенадцати - четырнадцати, вполне развитый. Это
нас  не  очень радовало,  потому что взрослые обезьяны с  трудом привыкают к
неволе, а то даже чахнут и погибают. Мы поместили обезьян в клетку, принесли
им фруктов и молока.  Увидев пищу,  самец сразу оживился, и только открылась
дверца,  как он сам подошел и  принялся есть и пить из мисок,  не дожидаясь,
когда  их  поставят  на  пол.   Можно  было  подумать,   что  он  нас  знает
давным-давно.  С первого дня этот самец стал совсем ручным, хорошо ел и явно
был доволен жизнью на новом месте.
     Многие животные,  пока  не  приживутся,  всячески пытаются вырваться из
клетки,  не потому,  что мечтают о воле, а просто скучают по старой обители,
по  транспортной клетке,  к  которой успели  привыкнуть и  считают ее  своим
домом.  Помню,  как один зверь,  переведенный нами из  тесного транспортного
ящика в просторную, удобную клетку, три дня старался выйти из нее. Когда ему
это наконец удалось,  он прямым ходом отправился в свой старый ящик. Там его
и нашли.  Единственное,  что мы могли придумать,  - поставить ящик в клетку.
Наш зверь использовал ее как спальню и благополучно освоился.
     Конечно,  есть  и  такие  животные,  которые,  вырвавшись  на  свободу,
способны причинить вам  немало неприятностей.  Надолго мне  запомнится ночь,
когда  южноамериканский тапир  Клавдий ухитрился сбежать из  своего  загона.
Вечером его  покормили,  потом  служащий запер  замок,  а  про  засов забыл.
Совершая ночной обход своей территории,  Клавдий с  радостью обнаружил,  что
калитка,  эта нерушимая твердыня,  поддалась,  едва он ткнул ее носом.  Ночь
показалась тапиру самой удачной для короткой вылазки в окрестности зоопарка.
Кругом царил кромешный мрак и хлестал прямо-таки тропический ливень.
     Было четверть двенадцатого,  мы уже собирались ложиться спать.  Вдруг к
дому  подъехал немного  взволнованный и  совершенно промокший автомобилист и
принялся стучать в дверь.  Стараясь перекричать гул дождя,  он сообщил,  что
сию минуту в свете фар видел крупное животное, наверное, из нашего зоопарка.
Как выглядит зверь?  Что-то вроде шотландского пони, но слегка изуродованный
и  со  слоновьим  хоботом.  У  меня  сердце  оборвалось.  Я  слишком  хорошо
представлял себе,  как  далеко способен ускакать Клавдий,  если  не  принять
срочных мер.  Не очень-то приятно бегать под дождем без пиджака,  в домашних
туфлях,  но одеваться было некогда.  Клавдия обнаружили на чужом участке, по
соседству. Надо поскорее перехватить его, а то потом ищи-свищи. Я поспешил в
коттедж и поднял служащих.  Они выскочили под дождь тоже в ночном одеянии, и
мы помчались к полю,  в просторах которого, по словам автомобилиста, скрылся
наш  беглец.  Поле  это  принадлежало самому кроткому и  долготерпеливому из
наших соседей,  Леонарду дю Фю,  поэтому я  твердо решил сделать все,  чтобы
Клавдий не натворил бед в его владениях. Но тут вдруг с ужасом вспомнил, что
на  участке,  где  мы  собирались ловить  Клавдия,  Леонард  недавно посадил
анемоны.  Я  живо представил себе,  что  будет с  аккуратными рядами хрупких
растений после того,  как там порезвится четырехсотфунтовый тапир, тем более
что наш Клавдий из-за своей близорукости вообще плохо разбирал дорогу.
     Мокрые насквозь,  мы добежали до участка и  окружили его.  Так и  есть,
Клавдий был тут.  И  сразу видно,  что он целую вечность так не наслаждался.
Погода для него -  лучше не  придумать.  Да  и  что может быть краше доброго
ливня!  Клавдий стоял,  словно римский император под  душем  после  попойки,
задумчиво жуя  пучок анемонов.  Увидев нас,  тапир издал в  знак приветствия
какой-то чудной визг - будто провели мокрым пальцем по воздушному шару. Было
ясно, что он очень рад нас видеть и приглашает вместе с ним совершить ночную
прогулку.  Однако среди нас  не  нашлось на  это охотников.  Мы  промокли до
костей,  продрогли и  хотели  только  поскорее загнать  Клавдия  обратно.  В
отчаянии прокричав дрожащим голосом:  "Не наступайте на цветы!"  -  я  вывел
свой отряд тапироловов на исходную позицию для атаки,  и  мы с грозным видом
пошли на Клавдия.  Он посмотрел на нас и понял по нашему виду и жестам,  что
мы не одобряем его полуночных увеселений в  дождь на чужих участках.  Ну что
же, придется ему нас покинуть... Схватив еще пучок анемонов, Клавдий галопом
помчался по  полю,  оставляя за  собой  широкую черную  полосу.  Можно  было
подумать,  что  тут  прошел взбесившийся бульдозер.  Облепленные грязью,  мы
кинулись за ним вдогонку,  скользя и  спотыкаясь в ночных туфлях.  Разве тут
разбежишься, если ноги вязнут в грязи и вы к тому же стараетесь не наступать
на  цветы.  Помню,  труся среди грядок,  я  мысленно наказал себе  попросить
Леонарда впредь сажать цветы пореже,  тогда нам легче будет ловить сбежавших
животных.
     Как  ни  безжалостно обошелся Клавдий с  цветами,  худшее было впереди.
Мы-то надеялись выгнать его на соседнее поле,  где было пастбище, а он вдруг
круто повернул и ринулся прямо в сад,  прилегающий к усадьбе Леонарда дю Фю.
На секунду мы застыли на месте. Вода лилась с нас ручьями.
     - Ради бога, - воззвал я, - выгоните это мерзкое животное из сада, пока
оно там все не испортит.
     Не  успел я  договорить,  как раздался звон стекла.  Ну  конечно,  этот
близорукий  Клавдий,  мчась,  как  всегда,  напролом,  сокрушает  стеклянные
колпаки,  которыми  Леонард  накрыл  нежные  ростки.  Пока  мы  собирались с
мыслями,  тапир уже решил,  что в  саду Леонарда совсем неинтересно,  пробил
зияющую брешь  в  артистически подстриженных кустах живой изгороди и  резвой
рысцой скрылся в ночи.  Курс,  который он теперь избрал, не сулил нам ничего
хорошего.  Впереди было  небольшое озерко,  и  Клавдий бежал  прямо к  нему.
Тапиры -  превосходные пловцы,  они очень любят воду и могут подолгу нырять.
Разыскивать тапира  в  мутном водоеме площадью в  четверть акра,  да  еще  в
дождь,  да еще в  такую тьму,  потруднее,  чем искать иглу в  стоге сена!  С
удвоенной энергией бросились мы  в  погоню  и  в  последнюю секунду настигли
Клавдия.  Я  увидел перед собой его  круглый зад,  сделал отчаянный бросок и
(это  был  не  столько  точный  расчет,  сколько везение) ухитрился схватить
беглеца за заднюю ногу. Через тридцать секунд я пожалел, что не промахнулся.
Лихо  брыкаясь,  Клавдий лягнул меня  в  висок  так,  что  из  глаз  у  меня
посыпались искры.  Он опять перешел на галоп,  а я постыдно волочился за ним
по грязи.  Но к  этому времени я  настолько промок,  настолько продрог,  так
вымазался и так разозлился,  что мне было на все наплевать. Я впился в него,
как  моллюск,  которого никакие волны  не  могут оторвать от  камня,  и  моя
настойчивость была вознаграждена. Мне удалось затормозить бег Клавдия, а тут
как  раз  подоспели остальные и  вцепились в  разные части  его  тела.  Надо
сказать,  что у  тапира буквально не  за что ухватиться.  Уши маленькие,  не
удержишь,  хвост короткий, гривы вовсе нет, только за ноги еще кое-как можно
взяться,  а  жирные ноги Клавдия стали совсем скользкие от воды.  И  все же,
сколько он ни брыкался, ни лягался и ни фыркал, выражая свое негодование, мы
не отставали от него.  Сорвется рука у одного -  его тотчас сменит другой. В
конце  концов Клавдий решил,  что  с  нами  надо  бороться иначе.  Он  вдруг
перестал прыгать и лег, все время поглядывая на нас...
     Мокрые, измученные, мы стояли вокруг него и растерянно смотрели друг на
друга.  Пять человек и упрямый тапир весом в четыреста фунтов. Нести его нам
было не под силу,  а Клавдий явно не собирался облегчать нам задачу.  На его
тупой и  упрямой морде было  ясно написано:  хотите меня вернуть в  зоопарк,
будьте любезны,  несите.  Но  откуда же  нам  взять подкрепление?  Положение
казалось безвыходным.  Однако,  как ни упрям был Клавдий, я был еще упрямее.
Один  из  членов  моего  промокшего насквозь  отряда  сходил  в  зоопарк  за
веревкой.  Конечно,  надо было сразу взять с  собой такое необходимое орудие
лова,  но я, простак, думал, что загнать Клавдия домой не труднее, чем козу.
Мы крепко обвязали веревкой шею Клавдия, стараясь, конечно, не задушить его.
Правда,  кто-то из моих промокших помощников пробурчал,  что скользящий узел
был бы сейчас в самый раз.  Двое взялись за веревку, двое ухватили тапира за
уши,  еще один за задние ноги, все вместе поднатужились и прокатили Клавдия,
словно тачку,  футов на  десять,  после чего  он  снова шлепнулся на  землю.
Сделав короткую передышку,  мы  опять  впряглись.  Протащили беглеца еще  на
десять футов,  при этом один из самых рослых и  грузных членов нашего отряда
отдавил мне руку ногой,  и я к тому же еще потерял туфлю.  Еле переводя дух,
совершенно  подавленные,  мы  сели  отдохнуть  под  проливным  дождем.  Всем
хотелось курить...  А  еще хотелось,  чтобы лучше уж  не  было на свете этих
тапиров.
     Поле,  посреди которого все это происходило,  было широкое и грязное. В
полночный  час,  исхлестанное дождем,  оно  напоминало  старый,  заброшенный
танкодром,  где  танки уже не  могут ходить.  Должно быть,  на  всем острове
Джерси больше нигде  не  было  такой  густой и  клейкой грязи.  Полтора часа
пришлось нам перетаскивать Клавдия в свои владения, и после этой операции мы
чувствовали себя  так,  как,  наверное,  чувствовали себя  древние строители
Стонхеджа. Просто чудо, что никто из нас не нажил грыжи. Наконец нам удалось
перетащить Клавдия через межу,  на  территорию зоопарка.  Здесь мы  захотели
сделать еще одну передышку,  но  Клавдий решил,  что раз уж его возвратили в
зоопарк и,  вне  всякого сомнения,  водворят обратно в  загон,  ему  незачем
мешкать. Он вдруг встал и рванулся вперед, как ракета. Мы напрягли все силы,
чтобы не  выпустить его из рук.  Как же так,  скажете вы,  полтора часа люди
всячески пытались заставить тапира идти,  а  теперь изо  всех сил удерживают
его!  Но если отпустить этого толстяка,  он,  конечно,  помчится не разбирая
дороги,  врежется,  чего доброго, в гранитную арку и разобьется насмерть. Мы
пристали к тапиру,  как прилипалы к несущейся акуле, и были счастливы, когда
нам  удалось без дальнейших злоключений загнать на  место этого своевольного
"рысака". Грязные, продрогшие, все в ссадинах, мы разошлись наконец по своим
спальням,  чтобы восстановить силы.  Я решил принять горячую ванну. Нежась в
воде,  я  вдруг подумал сквозь дрему,  что самое худшее еще впереди:  завтра
утром  надо  звонить  Леонарду  дю  Фю  и   как-то  извиняться  за  пол-акра
вытоптанных анемонов и двенадцать разбитых стеклянных колпаков...
     От  Джеки,  как  всегда,  нечего было ждать сочувствия.  Она  подошла к
ванне,  где в  приятном тепле было простерто мое инертное тело,  поставила в
пределах моей досягаемости добрый стаканчик виски и сухо подвела итог нашему
ночному подвигу:
     - Сам виноват, дался тебе этот проклятый зоопарк.


                                Глава пятая
                             ДОКТОР, ПОМОГИТЕ!

                         Уважаемый мистер Даррелл!
          Я не знаю другого такого жестокого человека, как вы. Все
          твари  Божьи  должны быть свободными, а вы их заточаете,
          нарушая  Его Волю. Вы человек или дьявол? Будь на то моя
          власть, сидеть бы вам в тюрьме до конца жизни...

     Держите ли вы свиноферму, птицеферму, звероферму или зоопарк, вы должны
быть готовы к тому, что ваши животные могут получить ушибы, раны, болезни, а
в конечном счете их постигнет смерть. Но для фермера смерть животного совсем
не  то,   что  для  владельца  зоопарка.  Человек  приходит  на  свиноферму,
спрашивает,  куда делась белая свинья с черными ушами,  ему отвечают, что ее
продали на  забой.  И  он  примиряется с  этим  фактом.  Тут  уж  ничего  не
поделаешь,  это свиной рок.  Тот же человек приходит в зоопарк,  проникается
расположением к какому-нибудь животному,  постоянно его навещает, но однажды
не  застает своего любимца на  месте.  Животное умерло,  говорят посетителю.
Тотчас же  рождаются мрачные подозрения.  Как  о  нем заботились?  Хорошо ли
кормили?  Был ли вызван ветеринар?  И так далее в том же духе.  Вполне можно
подумать, что следователь допрашивает подозреваемого в убийстве. Разумеется,
чем привлекательнее было животное, тем назойливее расспросы. Словно для этих
людей гибель или забой свиней, норок и кур - дело обыденное, тогда как диких
животных они считают чуть ли не бессмертными существами, которых только ваше
грубейшее небрежение может отправить на  тот  свет.  Это очень осложняет вам
жизнь,  ведь как бы  вы  ни  холили животных,  как бы их ни кормили,  потерь
избежать нельзя.  Заболевания диких животных -  почти неведомая область, где
могут заблудиться даже  квалифицированные ветеринары.  Вы  по  большей части
действуете если  не  вслепую,  то  в  полутьме.  Животное  может  заболеть в
зоопарке,  а  может привезти болезнь с  собой,  да еще какую-нибудь особенно
скверную  тропическую болезнь.  Показателен случай  с  Луэ,  крупной  самкой
черного гиббона с белыми руками. Луэ прислал нам один друг из Сингапура, где
она была главной достопримечательностью в небольшом зверинце,  принадлежащем
военно-воздушным силам.  Судя  по  тому,  как  она  боялась людей,  особенно
мужчин,  жилось ей  там не  сладко.  Мы  поместили ее в  просторную клетку в
павильоне млекопитающих,  надеясь,  что добром и  лаской сумеем завоевать ее
доверие.  Месяц все  шло  хорошо,  Луэ  великолепно ела,  даже позволяла нам
гладить ее  руку  сквозь сетку,  а  по  утрам  будила нас  удалыми криками -
громким  стаккато,   которое  под  конец  переходило  в  какое-то  идиотское
хихиканье.  Но  вот однажды утром Джереми доложил мне,  что Луэ хандрит.  Мы
вместе отправились к ней.  Съежившись, обхватив тело своими длинными руками,
обезьяна сидела в углу клетки,  и вид у нее был самый жалкий. Она уставилась
на меня глазами,  полными тоски.  Что же с ней такое? На простуду не похоже.
Руки и  ноги у  нее гнутся нормально.  Вот только моча густо окрашена и едко
пахнет. Видимо, что-то с внутренними органами, надо применить антибиотик. Мы
всегда  предпочитаем тетрамицин,  он  приготовлен в  виде  густой и  сладкой
красной микстуры,  от  которой,  как  мы  убедились,  не  откажется ни  одно
животное.  Некоторые обезьяны готовы поглощать ее галлонами,  только дай. Но
Луэ было до того скверно,  что она даже не захотела попробовать лекарство. В
конце концов нам с большим трудом удалось приманить ее к сетке, и я вылил ей
на руку чайную ложку микстуры. Для таких подвижных древесных обитателей, как
гиббоны,  передние конечности,  естественно,  играют  огромную роль,  и  Луэ
всегда тщательно следила за чистотой своих рук.  А тут ей плеснули на шерсть
какой-то  густой липкой жидкостью.  Этого Луэ не могла стерпеть и  принялась
облизывать руку,  останавливаясь, чтобы оценить вкус. Как только Луэ привела
в  порядок свою  шерсть,  я  просунул сквозь сетку вторую ложку тетрамицина.
Слава богу,  она ее жадно выпила. Три дня я продолжал лечение, но толку было
чуть,  Луэ  отказывалась есть  и  все  больше слабела.  На  четвертый день я
случайно заметил,  что рот у  нее внутри ярко-желтый.  Неужели желтуха?  Это
очень странно,  до сих пор я не слышал,  чтобы обезьяны болели желтухой.  На
пятый день Луэ тихонько скончалась. Чтобы проверить свой диагноз, я отправил
трупик на вскрытие.  Ответ был очень интересным.  Луэ в самом деле умерла от
желтухи,   вызванной   филярией,   отвратительнейшей  тропической  болезнью,
поражающей печень и нередко приводящей к слепоте и элефантиазису.  Что бы мы
ни предпринимали,  Луэ была обречена с самого начала.  Интересно,  что к нам
она  приехала  без  малейших  симптомов болезни,  напротив,  казалась вполне
здоровой.
     Вот в этом-то и заключается трудность врачевания диких животных. Многие
из них, можно сказать, таят свою болезнь, первые признаки недуга проявляются
только тогда,  когда уже ничего или почти ничего не сделаешь. Помню случай с
одной пичугой.  Сразу после восхода солнца она хорошо поела,  потом все утро
весело щебетала,  а  в  три часа дня уже была мертва,  и до последней минуты
никто не заметил ничего неладного. Некоторые животные даже при самых ужасных
недугах выглядят совершенно здоровыми,  отлично едят и резвятся. Словом, все
как будто в порядке, и вдруг однажды утром вы замечаете признаки недомогания
и не успеваете даже опомниться,  как животное уже мертво.  Но в тех случаях,
когда симптомы очевидны,  надо еще  разобраться,  в  чем дело.  Ветеринарный
справочник тут  не  выручит,  в  нем  можно найти несколько сот подходящих к
описанию болезней,  и  каждая требует особого лечения.  Есть отчего прийти в
отчаяние.
     Обычно способ лечения находишь опытным путем.  Иногда при  этом  бывают
поразительные результаты.  Взять, например, так называемый ползучий паралич,
страшную болезнь,  поражающую преимущественно обезьян Нового Света. Когда-то
от  него не  знали никакого средства,  это  был подлинный бич,  гроза любого
обезьянника.  Первые симптомы болезни совсем незначительны: у животного лишь
плоховато  гнутся  бедренные  суставы.   Но  уже  через  несколько  дней  вы
замечаете,  что  обезьяна перестает двигаться,  сидит  на  одном месте.  Это
следующая стадия, когда обе задние конечности парализованы, но еще сохраняют
чувствительность.  Пос