лаги  от   тумана,   который  колыхался  за  его  спиной  точно
театральный задник тошнотворного желтого цвета.  Рука в перчатке покачивала,
будто  маятник,   трость  черного  дерева  с   великолепной  работы  золотым
набалдашником.  Увидев,  что дверь открыл именно я,  а не какой-нибудь слуга
или дворецкий, он приосанился и снял цилиндр.
     - Добрый вечер,  -  сказал незнакомец,  обнажая в очаровательной улыбке
чудесные, белые, ровные зубы.
     У него был необычно приятный,  несмотря на хрипотцу,  мелодичный голос,
которому  небольшой,  но  достаточно  заметный  французский акцент  придавал
дополнительную прелесть.
     - Добрый вечер, - отозвался я, недоумевая, зачем мог понадобиться этому
человеку.
     - Я  имею  честь  говорить  с  мистером  Леттингом...  мистером Питером
Леттингом?
     - Да. Я Питер Леттинг.
     Он  снова  улыбнулся и,  сняв  перчатку,  протянул мне  холеную руку  с
огненным опалом в золотой оправе на одном пальце.
     - У меня нет слов,  чтобы выразить, как я рад возможности познакомиться
с вами,  сэр,  - сказал он, пожимая мою руку. - Позвольте прежде извиниться,
что побеспокоил вас в столь поздний час, в такой день...
     С  этими словами он завернулся поплотнее в  свою накидку и оглянулся на
клубящийся за  его  спиной  сырой  желтый  туман.  Оставлять его  стоящим на
крыльце в  такую отвратительную погоду вряд  ли  было бы  признаком хорошего
тона,  и  я предложил ему войти и изложить свое дело.  Он прошел мимо меня в
прихожую,  и  когда я,  тщательно заперев дверь,  обернулся,  гость уже снял
накидку и цилиндр,  отставил в сторону трость и, растирая руки, выжидательно
глядел на меня.
     - Пойдемте  в  гостиную,   мистер?..  -  произнес  я  с  вопросительной
интонацией.
     На лице его отразилось странное, почти детское чувство вины.
     - Дорогой сэр,  -  молвил он покаянно,  - дорогой мистер Леттинг. Какое
непростительное упущение с моей стороны. Вы вправе обвинить меня в нарушении
светских приличий -  вторгаюсь в  ваш  дом  в  такой  вечер и  даже  забываю
представиться. Ради Бога, извините. Я - Гидеон Тейдре де Вильрэй.
     - Рад  познакомиться,  -  учтиво  ответил я,  хотя,  по  правде говоря,
чувствовал себя неловко,  несмотря на  его  обаяние;  что  может быть нужно,
спрашивал я  себя,  французскому аристократу от букиниста вроде меня?  -  Не
хотите  ли  подкрепиться...  скажем,  бокалом  вина  или,  учитывая холодную
погоду, рюмочкой бренди?
     - Вы  чрезвычайно  добры  и  снисходительны,  -  ответил  он  с  легким
поклоном,  продолжая приязненно улыбаться.  -  Бокал  вина  несомненно будет
весьма кстати.
     Я провел его в гостиную,  и он остановился перед камином, грея руки над
огнем,  сжимая и  разжимая пальцы,  так что перстень с опалом казался пятном
крови на белой коже. Выбрав в погребе бутылку превосходного марго, я бережно
доставил ее в гостиную,  прихватив по пути хрустальные бокалы.  За это время
мой гость отошел от камина и теперь стоял возле полок, держа в руках книгу.
     - Какое  великолепное издание  Элифаса  Леви,  -  горячо  произнес  он,
повернувшись ко мне.  -  И у вас тут чудесное собрание чернокнижия. Не знал,
что вы интересуетесь оккультизмом.
     - Не так чтобы очень,  - ответил я, откупоривая бутылку. - Назовите мне
здравомыслящего человека,  который всерьез верил бы в колдунов, шабаш ведьм,
предсказателей  судьбы  и   прочую  дребедень.   Я  собираю  их  просто  как
интересные,  ценные издания,  к тому же подчас весьма забавные,  несмотря на
мрачное содержание.
     - Забавные? - сказал он, подходя ко мне, чтобы принять бокал с вином. -
Забавные? Что вы хотите этим сказать?
     - Согласитесь,  разве это не забавная картина -  взрослые люди бормочут
какие-то дурацкие заклинания и часами ждут по ночам, когда им явится сатана?
Должен признаться, лично мне это кажется весьма забавным.
     - А  мне -  нет,  -  отозвался он и,  словно опасаясь,  что его реплика
прозвучала слишком резко,  даже  грубо,  улыбнулся и  поднял бокал.  -  Ваше
здоровье, мистер Леттинг.
     Мы пригубили, он подержал вино во рту, смакуя, поднял брови.
     - Должен сказать,  у вас отличный погреб,  -  сообщил он.  - Ваше марго
превосходно.
     - Благодарю,  -  ответил я,  польщенный тем, что французский аристократ
одобрил мой выбор.  -  Вы не хотите сесть и рассказать мне,  чем я могу быть
вам полезен?
     Он грациозно опустился в кресло у камина, отпил еще вина и остановил на
мне задумчивый взгляд.  Когда гость замолкал, еще приметнее становился блеск
его огромных черных глаз.  Они будто прощупывали вас,  читая ваши мысли.  От
этого  взгляда мне,  мягко  выражаясь,  стало  не  по  себе.  Но  стоило ему
улыбнуться, и тотчас взор его казался добродушным, чарующим, чуть озорным.
     - Боюсь,  мое неожиданное появление в  столь поздний час...  и  в такую
погоду...  способно придать налет таинственности весьма ординарному, сдается
мне,  делу,  с  которым я  пришел.  Короче,  я  хотел бы,  чтобы вы  провели
каталогизацию одной  личной  библиотеки,  сравнительно  небольшого  собрания
книг,  не больше тысячи двухсот экземпляров,  оставленных мне моей тетушкой,
умершей в прошлом году.  Повторяю,  собрание небольшое, и я лишь бегло с ним
ознакомился.  Однако мне  кажется,  что  там  есть  довольно редкие,  ценные
издания, и хотелось бы на всякий случай обеспечить тщательную каталогизацию,
до чего у моей бедной тетушки руки так и не дошли.  Бедняжка была недалекого
ума,  готов поклясться,  что за  всю свою жизнь она не  заглянула ни в  одну
книгу.  Ее  существование  не  было  овеяно  даже  самым  слабым  дуновением
культуры.  Эти книги достались ей от отца,  и,  вступив во владение ими, она
совсем не  уделяла им  внимания.  Книги стоят вперемешку,  и  я  был бы  вам
благодарен,  если бы вы разобрались в них как эксперт. Мое вторжение вызвано
силой обстоятельств,  завтра рано утром я  выезжаю во Францию,  и  у меня не
было другого случая обратиться к вам. Надеюсь, вы сможете найти время, чтобы
выполнить мою просьбу?
     - Буду счастлив помочь чем могу,  -  ответил я; сама мысль о поездке во
Францию показалась мне весьма привлекательной.  -  Однако хотелось бы знать,
почему вы  остановили свой выбор на  мне,  ведь в  Париже есть немало людей,
способных выполнить эту работу не хуже, а то и лучше меня.
     - По-моему, вы несправедливы к себе, - возразил мой гость. - Вам должно
быть известно,  какая у  вас  высокая репутация.  Я  ко  многим обращался за
советом,  и  все  тотчас называли вас.  Так я  убедился,  мой дорогой мистер
Леттинг, что лучшего выбора быть не может, если только вы согласитесь.
     Признаюсь,  я  порозовел от  удовольствия,  поскольку у  меня  не  было
никаких  причин  сомневаться  в  искренности этого  человека.  Приятно  было
услышать, что коллеги столь высокого мнения обо мне.
     - И когда вы хотели бы, чтобы я приступил к работе? - спросил я.
     Он развел руками, выразительно пожал плечами.
     - Это вовсе не срочно.  Естественно, хотелось бы, чтобы это не помешало
вашим собственным планам.  Как насчет того,  чтобы вы могли начать,  скажем,
весной?  В это время года долина Луары особенно хороша,  и я не вижу причин,
почему бы вам не насладиться природой в той же мере, как работой с книгами.
     - Весна отлично устраивает меня, - ответил я, наполняя бокалы. - Апрель
годится?
     - Превосходно,  -  отозвался он.  - Думаю, на каталогизацию у вас уйдет
что-нибудь около месяца,  но  вы  можете оставаться там,  сколько вам  будет
угодно. У меня хорошая коллекция вин и хороший повар, так что у вас не будет
повода жаловаться на обслуживание.
     Я  сходил за своей записной книжкой с календарем,  и мы сошлись на том,
что  четырнадцатое апреля  устроит  нас  обоих.  Гость  поднялся,  собираясь
уходить.
     - Да,  еще одна вещь,  -  сказал он,  кутаясь в накидку. - Кому, как не
мне,  понимать,  что  мои  имя  и  фамилия затруднительны для  запоминания и
произношения.  А потому,  не примите это за бесцеремонность, я предпочел бы,
чтобы вы просто называли меня Гидеон, а я вас - Питер, согласны?
     - Конечно,  -  поспешил я ответить не без облегчения,  ибо на де Тейдре
Вильрэе и впрямь можно было язык сломать.
     Он  горячо пожал  мне  руку,  еще  раз  попросил извинить за  внезапное
вторжение,  обещал прислать письмо с подробным описанием -  как найти его во
Франции, и уверенным шагом скрылся за дверью в густом желтом тумане.
     Я же вернулся в свою теплую,  уютную гостиную и допил вино, размышляя о
странном  посетителе.   И  чем  больше  я  думал  о  нем,  тем  удивительнее
представлялось мне происшедшее. Почему, например, Гидеон не обратился ко мне
сразу,  когда увидел меня у Сотсбис?  Говорит,  что каталогизация тетушкиных
книг совсем не к спеху,  а сам счел необходимым повидать меня сегодня ночью,
словно речь шла о неотложном деле.  Он ведь мог просто написать мне?  Или он
посчитал,  что  воздействие  его  личности  вернее  поможет  добиться  моего
согласия?
     Он произвел на меня двойственное впечатление.  Как я  уже сказал,  пока
лицо его оставалось бесстрастным, глаза смотрели так испытующе и пристально,
что мне делалось не по себе и  я даже ощущал некоторую антипатию.  Но стоило
ему улыбнуться,  как и глаза его словно смеялись, и я невольно оказывался во
власти очарования его низкого мелодичного голоса. Да, необычный человек... И
я  решил попытаться побольше узнать о  нем до  того,  как поеду во  Францию.
Решил -  и спустился на кухню следом за проголодавшимся Нептуном приготовить
поздний ужин.
     Несколько дней спустя мне  встретился на  торгах мой старый друг Эдвард
Мэлинджер.  Между делом я небрежно осведомился, известно ли ему что-нибудь о
Гидеоне. Эдвард внимательно посмотрел на меня поверх очков.
     - Гидеон де Тейдре Вильрэй?  Ты говоришь о графе...  племяннике старика
маркиза де Тейдре Вильрэя?
     - Он не назвался графом,  но полагаю, что это именно он, - ответил я. -
Тебе что-нибудь о нем известно?
     - Когда закончатся эти торги,  пойдем выпьем по стаканчику и  я кое-что
расскажу тебе,  -  предложил Эдвард. - Очень странное семейство... во всяком
случае, старик маркиз - человек весьма эксцентричный.
     После торгов мы зашли в  пивную,  и  за кружкой пива Эдвард поведал то,
что ему было известно о  Гидеоне.  Оказалось,  что много лет назад маркиз де
Тейдре Вильрэй пригласил Эдварда приехать во  Францию (как  теперь пригласил
меня  Гидеон),  чтобы  каталогизировать и  оценить его  обширную библиотеку.
Эдвард согласился и отправился в имение маркиза в Горж дю Тарне.
     - Тебе знаком этот район Франции? - спросил Эдвард.
     - Я вообще никогда не бывал в этой стране, - признался я.
     - Так  вот,  это  глухой  край.  Имение  находится  в  самом  Горже,  в
уединенной,  дикой,  сильно пересеченной местности.  Высокие скалы, глубокие
мрачные ущелья,  водопады,  бурные потоки -  что-то вроде преисподней, какой
Доре изобразил ее в своих рисунках к "Божественной комедии" Данте.
     Эдвард  остановился,   глотнул  пива,   закурил  сигару.  Завершив  эту
процедуру, продолжал:
     - В имении, кроме прислуги (всего из трех человек - маловато для такого
обширного хозяйства),  я  застал  дядюшку и  его  племянника,  того  самого,
насколько я понимаю, что навестил тебя на днях. Скажу без обиняков - дядюшка
произвел    на    меня    весьма    неприятное    впечатление.    У    этого
восьмидесятипятилетнего старика было  злое,  хитрое лицо и  льстивые манеры,
которые  сам   он   явно   считал  очаровательными.   Племяннику  было   лет
четырнадцать;  на бледном лице выделялись огромные черные глаза. Он был умен
не  по возрасту,  однако меня обеспокоило то,  что,  как мне показалось,  им
владеет тайный страх - страх перед собственным дядюшкой.
     В  первый день моего пребывания там я,  утомленный долгим путешествием,
лег  спать  рано,   вскоре  после  скудного  и  скверно  приготовленного  по
французским меркам обеда. Старик и мальчик остались в столовой. Так совпало,
что она помещалась как раз под моей спальней, и хотя я не различал отдельных
слов,  было очевидно,  что дядюшка настойчиво уговаривает племянника сделать
что-то,  против чего тот страстно возражает.  Спор затянулся,  голос дядюшки
звучал все громче и сердитее.  Внезапно послышался стук отодвигаемого стула,
и мальчик крикнул,  да-да, крикнул по-французски старику: "О нет, я не желаю
жертвовать собой,  чтобы ты мог жить... Я ненавижу тебя!" Я хорошо расслышал
каждое слово,  и меня поразило,  что такое мог сказать юный племянник. Потом
скрипнула и со стуком захлопнулась дверь столовой,  мальчик взбежал вверх по
лестнице,  и хлопнула другая дверь,  видимо, в его спальне. Вскоре и дядюшка
встал из-за стола и начал подниматься наверх. Ошибиться было невозможно - он
сильно  приволакивал кривую  ногу,  и  это  придавало  характерный звук  его
походке.  Старик поднимался не торопясь,  и заверяю тебя,  дорогой Питер,  у
меня волосы поднялись дыбом,  столько зла  было в  этом неторопливом шествии
вверх по ступенькам. Он проследовал к спальне мальчика, открыл дверь, вошел.
Окликнул  племянника  два-три  раза  -  мягко,  вкрадчиво,  однако  за  этой
мягкостью угадывалась страшная угроза. Потом старик произнес какую-то фразу,
закрыл дверь и захромал дальше по коридору - очевидно, в свою спальню.
     Я  выглянул в  коридор.  Из  комнаты  племянника доносился приглушенный
плач,  как будто мальчик лежал,  укрывшись с головой.  Плач продолжался, и я
был  сильно встревожен.  Хотелось пойти  к  мальчику,  успокоить его,  но  я
опасался,  что мое вторжение смутит его.  Да и не мое это было дело,  строго
говоря.  Все же  мне было не по себе.  Казалось,  Питер,  вся атмосфера дома
пропитана чем-то ужасным.  Ты знаешь,  я  несуеверен,  однако я долго не мог
уснуть,  все  думал,  каково-то  мне будет выдерживать эту атмосферу две-три
недели,  пока не будет завершена работа. К счастью, судьба была милостива ко
мне:  на другой день пришла телеграмма, в которой сообщалось, что моя сестра
серьезно заболела, и у меня появился вполне легитимный повод просить маркиза
расторгнуть наш контракт.  Естественно,  ему это не понравилось,  но в конце
концов  он  неохотно согласился.  В  ожидании двуколки,  которая должна была
отвезти меня на станцию,  я  бегло осмотрел часть книг.  Обширная библиотека
занимала не  одну  комнату,  но  основное собрание было сосредоточено в  так
называемой "Длинной  галерее",  помещении,  способном украсить имения  наших
английских аристократов.  Книжные полки чередовались с  огромными зеркалами,
да и весь дом был полон зеркал,  я в жизни не видел их в таком количестве. У
маркиза и впрямь была редкая, ценная коллекция книг, в том числе посвященных
одному из твоих,  Питер,  любимых предметов - оккультизму. Я успел приметить
интереснейшие древнееврейские рукописи  о  ведовстве,  оригинальное  издание
"Открытия ведьм" Мэтью Гопкинса,  великолепный экземпляр "Чудес природы" Ди.
Но тут прибыла двуколка,  я  простился с  хозяином и  уехал.  Честное слово,
дружище, никогда еще отъезд из чьего-то дома не доставлял мне такой радости.
Не сомневаюсь, что он занимался черной магией и пытался привлечь к нехорошим
делам славного мальчугана.  Впрочем,  сам  понимаешь,  у  меня  нет  никаких
доказательств, а потому не буду настаивать на своей догадке. Полагаю, старый
маркиз уже мертв,  если же  нет,  то  ему должно быть за  девяносто.  Что до
мальчика,  то от друзей в Париже я слышал впоследствии, что его личная жизнь
не сложилась,  поговаривали о связях с женщинами определенного сорта, но это
все слухи,  к тому же тебе известно,  дружище,  у иностранцев понятия морали
иные,  чем у  англичан.  Здесь,  как и  во  многом другом,  мы,  слава Богу,
отличаемся от остального мира.
     Я  выслушал рассказ Эдварда с  величайшим интересом и  решил при случае
расспросить Гидеона о его дядюшке.


     Собираясь в  путь,  я  предвкушал удовольствие от  поездки во  Францию.
Четырнадцатого апреля сел на поезд до Лувра,  оттуда безо всяких приключений
(даже  без  морской  болезни)  доплыл  до  Кале,   провел  вечер  в  Париже,
наслаждаясь образцами французской кухни и вин,  а утром следующего дня снова
сел на поезд и  доехал до Тура с его шумным вокзалом,  где меня,  как и было
обещано,  встретил Гидеон.  Он был в  приподнятом настроении и приветствовал
меня,  словно старого дорогого друга, что, не стану скрывать, было мне очень
приятно. Я поблагодарил его за заботу, но он только отмахнулся.
     - О чем речь,  дорогой Питер!  У меня всего-то занятий -  есть, пить да
толстеть! Принять такого гостя, как ты, истинное удовольствие.
     Выйдя из здания вокзала,  мы сели в красивую двухконную карету и быстро
покатили  по  чудесной  сельской  местности,  расписанной переливающимися на
солнце зелеными и желтыми красками.
     Около часа ехали мы  по  дороге,  которая становилась все  уже  и  уже;
наконец  она  оказалась  зажатой  между  усеянными яркими  цветами  высокими
валами,  а  над головой у нас переплетались покрытые нежной весенней зеленью
ветви  деревьев.  Приметив  в  просветах  между  деревьями серебристый блеск
водной глади,  я понял,  что мы едем вдоль Луары.  В одном месте мы миновали
массивные каменные столбы и кованые железные ворота перед дорожкой,  ведущей
к  сложенному из  розовато-желтого камня  огромному красивому замку.  Гидеон
заметил мой удивленный взгляд человека, пораженного сказочным видением.
     - Надеюсь,  дорогой Питер, - улыбнулся он, - ты не предполагаешь, что я
живу  в  доме,  подобном  этому  чудовищу?  В  противном  случае  тебя  ждет
разочарование.  Боюсь,  мой замок покажется тебе миниатюрным, однако меня он
вполне устраивает.
     Я возразил,  что пусть его обитель хуже сарая,  по мне, достаточно этих
чудесных пейзажей и предвкушения увлекательной работы.
     Был  уже вечер.  На  зеленые луга легли розовато-лиловые тени деревьев,
когда мы  подъехали к  обители Гидеона,  Шато Сен-Клэр.  На воротных столбах
восседали вырезанные в камне медового цвета большие совы, и тот же мотив был
искусно вплетен в кованые железные ворота.
     Прилегающий к  замку  участок  разительно отличался  от  местности,  по
которой мы ехали до сих пор.  Если там царило буйное, вольное цветение, луга
были  покрыты густой высокой травой,  то  здесь подъездную дорожку окаймляли
огромные,  старые,  много метров в  обхвате дубы и  каштаны с  толстой,  как
слоновья кожа, узловатой корой. Я мог лишь гадать, сколько веков эти деревья
охраняли подступы к  Шато  Сен-Клэр,  но  многие из  них  явно  достигли уже
изрядных размеров,  когда Шекспир еще  был  только юношей.  Лужайки под ними
были гладкими, как сукно бильярдного стола, о чем заботились мирно пасущиеся
в  лучах  заходящего солнца стада пятнистых ланей.  Самцы с  изящной короной
ветвистых рогов спокойно провожали нас взглядом,  нисколько не потревоженные
стуком копыт наших лошадей.
     Вдали за газонами виднелась череда высоких тополей и поблескивала тихая
гладь Луары. Но вот дорожка повернула, и впереди показался замок. Маленькое,
как  и  говорил Гидеон,  но  совершенное строение,  как  бывает  совершенной
миниатюра.   Вечернее  солнце   отражалось  от   соломенно-желтых  стен,   и
голубоватая кровля  главного здания  с  двумя  башенками казалась подернутой
нежной патиной.
     Широкую веранду,  облицованную плитняком, венчала высокая балюстрада, и
на   ней  восседало  три  десятка  павлинов,   великолепные  хвосты  которых
спускались  на  ухоженный  газон.  Перед  балюстрадой размещались аккуратные
клумбы с сотнями ярких цветов,  будто сливающихся с павлиньими хвостами. Это
было  восхитительное  зрелище!   Мы  остановились  перед  широким  крыльцом,
дворецкий распахнул дверцы кареты,  Гидеон спустился на землю,  снял шляпу и
низко поклонился мне с озорной улыбкой.
     - Добро пожаловать в Шато Сен-Клэр.
     Так  начались для  меня совершенно дивные три недели