ибудь  будет?
Рукопожатие перед строем или премия в размере месячного оклада? Я  однажды
в чине  лейтенанта  воздушно-десантных  войск  уже  участвовал  в  решении
мировых проблем. Удостоен медали "За отвагу". А у них с этим как?
     Ирина сбоку посмотрела на меня с интересом. Как-то по-новому.
     - Ну а, к примеру, какой награды ты бы хотел? Если допустить, что для
них все возможно?
     Я задумался. С детства люблю игру в желания.
     - Да как тебе сказать? По  Козьме  Пруткову,  зубочистка  в  бисерном
футляре,  данная  нам  в  сувенир,  несравненно  дороже  двух   рублей   с
полтиною... Я человек не гордый, не честолюбивый даже. Таланта они мне  не
прибавят, какой ни есть, а мой, другого не надо, замки и  сокровища  вышли
из моды, к высоким постам не стремлюсь, бессмертие, говорят, невозможно, а
может, и не нужно. Вот если б мы с тобой дожили до свадьбы нашего младшего
правнука и смогли бы  там  до  утра  танцевать  "семь-сорок"  без  вредных
последствий - я счел бы себя достаточно вознагражденным.
     - Лет сто тебе тогда будет... -  прикинула  она,  словно  не  заметив
намека. - Ничего особенного. Мог бы и больше попросить.
     - Я же говорю -  я  человек  скромный.  А  если  от  щедрот  добавят,
возражать не стану.
     - Да, действительно скромный, - повторила она, и я даже не  понял,  в
похвалу или в осуждение она это сказала.
     В моем желании, конечно, и еще одна хитрость была скрыта.  Дожить  до
свадьбы правнука - это ведь не проблема моего личного долголетия...
     Тут  нас  призвали  к  пельменям,  и  тема  дальнейшего  развития  не
получила.


     А  потом,  наконец,  настал  день,  когда  Ирина  решила,  что   все.
Преамбула, она же увертюра, закончилась. Пора.
     К  переходу  она  меня  полностью  подготовила.   Проинструктировала.
Задание определила несложное. И дистанция предлагалась короткая.  Каких-то
двадцать лет всего, и то неполных.
     Вот  когда  она  все  по   полочкам   разложила,   разобъяснила   все
подробнейше, осталось, как говорится, только сдать  документы  я  награды,
вот тут у меня наконец что-то в  душе  нехорошо  шевельнулось.  Разговоры,
приятные ночные прогулки, планы на будущее -  все  это  конечно,  здорово.
Медленнее, чем мне хотелось бы, но отношения наши развивались. Но вот  что
будет, когда ничего не будет? В смысле, сорвется ее представление. Как мне
тогда себя вести и в какие эксцессы все  выльется?  Эх,  черт,  надо  было
найти возможность где-то осторожно  проконсультироваться...  Вдруг  с  ней
истерика выйдет или припадок какой? А может, и того хуже"обманули  дурака"
и идиотский смех? Любой из этих  вариантов  сулил  отвратительные  минуты,
которые предстояло пережить. А я даже в кино очень неловко себя  чувствую,
если знаю, что с героем какая-нибудь стыдная неприятность ожидается. Тоже,
наверное, своего рода дефект психики.
     Оптимальный выход с  ее  стороны  был  бы  такой:  разыграть  тяжелое
переживание  от  неудачи,  придумать  со  свойственной  ей   находчивостью
убедительное объяснение. Отложить вторую попытку на когда подальше. Лет на
тридцать. Но может быть, все получится гораздо хуже.
     Утром она заехала за мной на серебристой "семерке". Я уже знал, что у
нее есть "Жигули". Как космонавт или разведчик,  я  был  собран,  спокоен,
немногословен. Согласно  ее  указаниям,  едет  универсально  на  последние
четверть века - джинсы, черная рубашка, черные мягкие туфли типа  мокасин.
Для тех времен модерновато, но со вкусом. Все необходимое  -  в  карманах,
чтоб руки были свободные.
     Ирина гнала по Ярославскому шоссе,  к  ею  намеченной  и  вычисленной
"точке перехода". Она много говорила, стараясь  поднять  мой  тонус,  а  я
сидел рядом, больше молчал, смотрел, как лихо она ведет машину. Признаюсь,
эта новая грань ее сложной натуры навела меня на давно отброшенную мысль -
может, она все-таки самая банальная агентша иностранных разведок? Это было
бы идеально. Я бы ее перевоспитал, и мы зажили бы долго и счастливо, я  не
переживал бы за ее психику и прочее... Утешало меня только одно:  в  любом
случае вся эта ерунда скоро кончится и вновь  начнется  реальная  жизнь  с
реальными проблемами, какими бы они ни были.
     Я смотрел на ее тонкий профиль, сжатые губы и напряженно  прищуренные
глаза, неуловимые движения рук в черных перчатках, репетируя мысленно  тот
вариант спасения ситуации, который придумал, и вдруг сообразил,  что  меня
больше всего интриговало  в  ней  все  время,  да  и  мучило  неосознанно.
Предохранитель! В ней словно был предохранитель, который каким-то  образом
не позволял мне перейти определенный рубеж в наших отношениях и даже - что
и сейчас и  обнаружил  -  не  позволял  мне  представить  ее  без  одежды.
Какой-никакой, а я художник, но раздеть ее мысленно не мог. Не  получалось
гармонии,  образ  рассыпался.  Сейчас,  например,  в  юбке,   обтягивающем
свитере, в сапогах и перчатках, она смотрелась как идеал  совершенства.  А
только пробовал все это убрать, получалось... Ну,  возьмите  и  пририсуйте
Нике Самофракийской голову и руки. Вот и с Ириной то же самое.
     Этот эстетический парадокс так  меня  увлек,  что  я  даже  не  сразу
заметил, что мы уже стоим. На поляне, рядом с довольно толстым  и  корявым
дубом. Приехали. И что теперь?
     Ирина сняла руки с руля. Часы на приборном щитке показывали 10:27.
     - Не боишься? - вдруг спросила она. Боюсь, чуть не ответил я,  только
не того, что ты думаешь, а совсем наоборот. Но  промолчал,  только  мотнул
головой и открыл дверцу.
     После многих дней ненастья  погода  сегодня  выдалась  на  удивление,
такая редко бывает в наших краях в это время. Небо абсолютно  безоблачное,
густо-голубого, почти индигового цвета, воздух свежий  и  какой-то,  я  бы
сказал, хрустальный, и  лес  полыхает  всеми  оттенками  старой  бронзы  и
багрянца... Изумительно. Как говорится, кто вчера умер - сегодня жалеет.
     - Становись сюда, - показала Ирина. Я обошел машину и  стал  рядом  с
левой дверцей.
     - Не забыл? - вернешься сюда через двенадцать часов. Резерв - еще три
часа. Если что-нибудь непредвиденное помешает - бодрости  не  теряй.  Тебя
все равно найдут и вытащат...
     Она смотрела на меня внимательно и словно даже печально, и мне  вдруг
стало не то чтобы страшно, а просто сильно не по себе. Как в  армии  перед
ночным прыжком на лес. Я по сих пор вспоминаю о тех прыжках  безо  всякого
удовольствия. Но прыгал же, никуда не денешься...
     Она смотрела на меня не отрываясь, приоткрыв дверку и  поставив  одну
ногу на траву, словно собираясь выйти из машины. От ее необычного  взгляда
я ощутил, не сказать что головокружение, но нечто вроде. И чтоб совсем  не
потеряться в этом взгляде, я сделал то, что и собирался, что позволяло, по
моим расчетам, достойно завершить эту затянувшуюся шутку.
     Если с ней все в порядке, но она не знает, как  выйти  из  тупика,  в
который себя загнала, мой вариант будет для нее оптимальным. Если нее  это
всерьез, то, может быть, клин клином...
     Я шагнул к машине, подхватил Ирину  под  колени  и  за  талию,  почти
поднял  на  руки,  коснулся  губами  ее  губ,  увидел   невероятно   вдруг
расширившиеся глаза, ничего, кроме  глаз,  и  тут  меня  отбросило  назад.
Кажется, она как-то вывернулась и ударила меня в грудь ногами. И еще будто
бы я услышал ее вскрик, не то возмущенный, не то испуганный...
     Взмахнув руками,  я  едва  сумел  удержать  равновесие  и  не  упасть
навзничь. Ошеломленный такой  бурной  и  столь  неадекватной  реакцией  на
вполне пока невинный поцелуй, я  чуть  не  произнес  нечто,  подходящее  к
случаю, но только воздух, что  я  судорожно  вдохнул,  застрял  у  меня  в
горле...
     Машины передо мной не было. И лес вокруг стоял густо-зеленый,  как  в
самом разгаре лета.
     Если бы я был мастером слова,  я,  возможно,  нашел  бы  какие-нибудь
слова, чтобы передать свои ощущения в тот момент. Но - не умудрил господь.
Зато я знаю, что должен был испытать в этот момент  острое  потрясение.  А
оттого,  что  не  представлял,  как  его  переживают  наедине   с   собой,
почувствовал самый настоящий стыд. Кажется, паже  застонал.  Все  эти  дни
единственным я округе дураком был именно я и никто другой, что с особенным
блеском продемонстрировал  в  последние  мгновения.  Эстет,  интеллектуал,
скептик, чтоб тебя...
     Тишина вокруг была оглушающая. Сквозь ветви деревьев на поляну падали
косые столбы яркого и горячего солнечного света. Хорошо, что никто  сейчас
меня не видел. Я закурил и начал  брать  себя  в  руки.  Будем  считать  -
приземлились. Полагается собрать парашют и сориентироваться.  А  эмоции  и
прочие сопли - до возвращения оставить! Прежде всего,  надо  понять,  куда
меня занесло. Теперь-то все выглядит совсем иначе. И ее испуганный вскрик,
и толчок в грудь... Я сам делал еще и  не  такое  с  замешкавшимися  после
команды "Пошел!".
     Путаясь ногами в высокой траве, я пересек  поляну,  продрался  сквозь
кусты и подлесок, нацепляв на волосы какой-то паутины, о вышел на опушку.
     Ноле передо мной плавно понижалось к югу,  метрах  в  пятистах  видна
была автострада, и одного взгляда  хватило,  чтобы  окончательно  во  всем
удостовериться. До я простоял там минут пятнадцать,  глядя  на  мелькающие
машины, и за все это время в их жиденъком потоке не проскочило  ни  одного
"жигуля", 24-й "Волги" или, скажем, "КамАЗа"...
     На старинной электричке, с забыто  просторными  тамбурами  и  вручную
открывающимися дверьми, я доехал до Ярославского вокзала. Почти весь вагон
занимали  студенты  МИСИ,  ехавшие  с  полевых  занятий,  с   теодолитами,
нивелирами,  полосатыми  рейками.  Отвернувшись  к  окну,  я   слушал   их
разговоры, древние шутки, непонятные уже намеки и забытый  сленг.  Это  же
были  мои  ровесники,  мы,  наверное,  не  раз  встречались  на  улицах  и
институтских вечерах. И вот я вернулся после долгого отсутствия...
     Настороженный, как разведчик, только что перешедший  через  нейтралку
на ту сторону, я почувствовал, что чем-то привлекаю внимание этих парней и
девушек. Ощутил спиной, по взглядам, по неуловимо изменившейся  атмосфере,
по  интонациям.  И  хорошо,  что  вскоре  замелькали  за   окном   красные
закопченные корпуса Москвы-Товарной, я вышел в тамбур и, как только  поезд
остановился, распахнул дверь  и  растворился  в  толпе  на  перроне.  Хотя
ерунда, конечно. Шпионский синдром.  Причем  шпиона  плохого,  трусливого,
которому кажется, что все смотрят только  на  него.  А  студентов,  скорее
всего, заинтересовал мой наряд, все-таки слишком броский для этих времен и
для моего возраста.
     Перейдя  площадь,  я  купил  в  ларьке  возле  гостиницы  "Известия",
взглянул на дату. Хоть с этим нормально. Ирина сумела удержать контроль за
переходом. Как и намечалось, сегодня 6 июля 1966 года, среда. И  я,  таким
образом, отныне являюсь первым лично  мне  известным  путешественником  по
времени. Ни о  каких  других  времяпроходцах  сведений,  так  сказать,  не
поступало. Жаль только, что я так и останусь известен весьма ограниченному
кругу лиц, и ни оркестров, ни красных  дорожек,  ни  званий  и  наград  не
предвидится.  В  чем  и   заключается   явное   преимущество   большинства
литературных героев, что  у  них  все  кончается  благополучно  и  заслуги
вознаграждаются.
     А мне... Мне хотелось одного - найти сейчас укромнее  место,  где  бы
можно было спокойно все переосмыслить заново. С учетом  вновь  открывшихся
обстоятельств.
     В сквере у Красных ворот я сел на скамейку,  почти  скрытую  со  всех
сторон  кустами  жасмина,  придал  себе  беспечно-отдыхающий  вид  и  стал
приводить в порядок чувства и мысли. Все, что говорилось с Ириной  там,  с
моей стороны был - чистый треп, абсолютно безответственный. А теперь  надо
решать всерьез, совсем с иных позиций, и - быстро. Сделать  все,  что  мне
поручено и, может  быть,  действительно  неузнаваемо  изменить  историю  и
дальнейший путь человечества? Или с негодованием  все  отвергнуть?  И  что
тогда?  Неужели  имеющим   такие,   с   нашей   нынешней   точки   зрения,
неограниченные возможности пришельцам  помешает  мой  героический  демарш?
Скорее всего - нет. И своего они, раз уж взялись, так или иначе  добьются.
Найдут кого-нибудь другого, уговорят, сагитируют, купят, наконец. Не может
быть, чтоб я для них совсем уж такой уникальный исполнитель на этом свете.
А что будет со мной в случае отказа? Сочтут  контракт  расторгнутым  я,  к
примеру, просто не захотят вернуть меня обратно. И что я тут  буду  делать
со своим паспортом в красной обложке, выданным  через  двенадцать  лет,  в
1978 году?  А  возможно,  за  саботаж  у  них  еще  и  построже  наказание
полагается.
     Впрочем, не во мне же главное. Но вдруг до того ясно, что я  чуть  не
застонал, до меня все это дошло в полном объеме. Вот сейчас я могу встать,
пойти домой, встретить там живых родителей, себя. Они тут, вновь живут  на
свете, и до них всего несколько кварталов...
     Мне жутко захотелось обратно. Вернуться, все забыть,  заставить  себя
не думать... Не от страха. Скорее, от инстинктивного  стремления  защитить
психику от запредельной нагрузки.  Все  уже  произошло  в  свое  время,  я
смирился с потерями, и  вдруг  -  все  снова.  Это  как  отрывать  от  ран
присохшие бинты.
     Я посидел с минуту, закрыв глаза и закусив губу, и  вроде  отпустило,
как проходит внезапный сердечный спазм, вроде бы  бесследно,  но  оставляя
после себя неприятный, намекающий холодок.
     Делать  нечего,  надо  работать.  Подрядился  спасать   Вселенную   -
действуй. Воистину, не зря сказано: издалека многое кажется  непонятным  и
невозможным,  но  при  ближайшем  рассмотрении   оказывается   простым   и
естественным.
     Когда Ирина меня готовила, я все  слушал  вполуха,  как  институтскую
лекцию по ненужному предмету, и вдруг оказалось, что этот предмет  и  есть
самый главный. Не основное я запомнил.
     По улице Кирова я поднялся к главпочтамту, вошел внутрь и  опустил  в
ящики те письма, что дала мне Ирина. Два местных, шесть - в разные  города
Союза и два за границу. Что бы в них там  ни  было  написано,  немедленной
катастрофы они не вызовут, в этом я  был  уверен.  Не  может  быть  такого
письма от  частного  лица  другому  частному  лицу,  чтобы  оно  произвело
действие кардинальное. Если там описание открытия - его поймет только тот,
кто и так уже на пороге, если сообщение об измене  жены,  так  завтра  все
равно друзья намекнут. А если  написать,  к  примеру,  Насеру,  что  через
десять месяцев и 29 дней начнется шестидневная  война,  он  все  равно  не
поверит. Поскольку думает об этом иначе.
     По телефону я организовал три встречи неизвестных мне  людей.  В  том
смысле неизвестных, что в своей прошлой, обычной жизни я никогда ничего об
этих людях не слышал. Среди них были не только мужчины, и одним из звонков
я как раз и свел вместе мужчину и женщину, не знаю, к радости или к  беде,
в целях исключительно научных или, напротив, для устройства личной  жизни.
Еще одному человеку я перевел 500 рублей телеграфом, сделав приписку:  "На
известные вам цели. Виктор". По тем временам сумма достаточно солидная, но
меня не столько она заинтересовала, как то,  насколько  глубоко  пришельцы
проникли в детали и хитросплетения  нашей  жизни,  рассчитав  даже,  кому,
когда, от кого и какую  денежную  сумму  требуется  послать.  Вот  тебе  и
капелька меда...
     Следующее задание было для меня  наиболее  трудным  и,  если  хотите,
самым неприятным. Потому что  касалось  уже  не  абстрактных  конвертов  с
письмами в неведомые адреса. Мне  нужно  было  организовать  опоздание  на
самолет некоего  старшего  лейтенанта  медслужбы,  а  значит,  вступить  в
непосредственное общение с людьми этого  времени,  грубо  вмешаться  в  их
судьбы.
     Я не Остап  Бендер  и  не  Джеймс  Бонд  какой-нибудь,  всякого  рода
авантюрные проделки всегда плохо у меня выходили, я даже в  розыгрышах  не
любил из-за этого участвовать. Так что до сих пор удивляюсь, что эта штука
получилась у меня гак гладко и даже, я бы сказал, изящно.
     Я провожал своего старлейта в белой  морской  форме  от  квартиры  до
самого Внукова, тщетно ожидая какого-нибудь случая, который все решит  сам
собой и который, разумеется, так  и  не  представился.  Парень  этот,  лет
двадцати семи на  вид,  сразу  отчего-то  вызвал  у  меня  симпатию,  хотя
естественней было  бы  наоборот.  У  него  было  приятное,  я  бы  сказал,
аристократического типа лицо интеллигента далеко не первого  поколения.  В
иных обстоятельствах я бы с ним с удовольствием  побеседовал.  Сейчас  же,
увы, мы друг для друга были всего  лишь  объект  и  субъект  межвременного
контакта.
     Доктор, как человек пунктуальный, прибыл в аэропорт за двадцать минут
до конца регистрации. И пока он стоял в  не  слишком  длинной  очереди  на
посадку, я отчаянно перебирал все свои  довольно  нереальные  варианты.  А
время утекало неудержимо, тем более что в те идиллические времена никто  и
слыхом не слыхал о воздушном терроризме я в самолеты сажали не только  без
досмотра, но даже и без паспорта. То  есть  очередь  двигалась  быстро.  И
как-то вдруг, неожиданно, я придумал. Из ближайшего автомата,  не  упуская
из виду своего клиента, я позвонил в аэропортовскую  военную  комендатуру,
решительным и напористым голосом немаленького начальника из МУРа попросил,
то есть почти приказал, под любым предлогом на полчаса задержать  стоящего
у седьмой стойки опасного преступника в морской форме,  приметы  такие-то.
Опергруппа на подходе, нс тем не менее...
     Или тон  мой  подействовал,  или  дежурный  был  прилежным  читателем
адамовских детективов, но через три минуты я  наблюдал,  как  к  старлейту
подошел усиленный офицерский патруль, проверил документы  и,  невзирая  на
протесты, препроводил. Честно говоря, чувствовал  я  себя  в  этот  момент
крайне погано, хотя вполне вероятно, что этой акцией  я  открыл  военврачу
путь к бессмертной славе. Если он в этой истории столь  важная  фигура.  А
может быть, с той же долей вероятности, только что напрочь сломал человеку
жизнь...
     После этого  в  моих  делах  появился  просвет  и  я  смог,  наконец,
перевести дух и спокойно осмотреться.
     Поначалу Москва показалась мне незнакомой, недостаточно  праздничной,
что ли,  запущенной,  грязноватой,  в  общем  -  не  соответствующей  моим
ностальгическим, романтизированным воспоминаниям. Но чем больше я привыкал
и вживался, чем дольше дышал воздухом  ушедших  минут,  подстраивался  под
другой, гораздо более медленный ритм жизни, тем ближе мне становился  этот
полузабытый, мило-провинциальный город моей юности.
     Спокойное уличное движение, гремящие трамваи в центре, целые кварталы
ныне бесследно  исчезнувших  и  довольно  привлекательных  на  вид  домов,
девушки в юбках, которые  через  год  стремительно  укоротятся  до  самого
некуда, а пока скромно прикрывают колени,  ребята  через  одного  в  синих
китайских брюках по пять рублей, лотки букинистов почти на каждом углу,  с
такими книгами, что если рассказать - не поверят; первая  серия  "Войны  и
мира" в "России" (все улицы заклеены афишами с Бондарчуком,  Савельевой  и
Тихоновым),  английская  промышленная  выставка  в  Сокольниках,  выставка
"Роден и  его  время"  в  Пушкинском  музее,  табачные  ларьки  с  радугой
сигаретных  пачек  давно  исчезнувших  марок,  длиннейшая  очередь   возле
"Детского мира" - продают новый сборник Асадова...
     Все вспоминается, все это было, где-то тут я  крутился  в  те  дня  -
может, минуту назад пробежал вот этим подземным переходом... -  знакомился
с девушками, все больше с приезжими, как раз сейчас  наплыв  абитуриентов,
толкался  у  входа  в  Дом  кино,  добывая  два  билета  на   "Загадочного
пассажира", проникал на выставки, пил  пиво  из  желтых  бочек  и  шиковал
сигаретами "Астор" и "Лорд",  которые  появил