мне пришлось вести репортажи с улиц горящего Карачи,  когда
не  удалось  очередное восстание мусульманских сепаратистов, попытавшихся  в
четвертый раз  отделиться от  Индийской федерации. Ночь я провел в  подвале,
где  генерал  Айюб-хан отдавал последние распоряжения о порядке  и  условиях
капитуляции,  после чего вышел в соседний отсек и застрелился. До последнего
мгновения  жизни  он сохранял абсолютное спокойствие,  ни губы,  ни пальцы у
него не дрожали...
     -  Может вам  коньяку стоит  выпить? У меня есть. И какие дальше  будут
приказания?
     Не знаю, возможно, в моих словах ему послышалась насмешка, но он  вдруг
повернулся и вцепился мне в рукав.
     - Это  ты! Ты все знал и не предупредил!  Потому  и  собирался  сбежать
перед началом...
     При свете слабых лампочек приборного щитка я увидел, что оружия  у него
в свободной руке нет. Не сильно, но резко толкнул в грудь.
     - Успокойся. Будь мужчиной. Что я знал? Откуда? Ты мне до последнего не
говорил даже, куда и зачем едем. Раньше  надо  было думать. Разведчики, вашу
мать! Даже на  верхний этаж Политеха не доперли  подняться. Поставили бы там
сами  пулеметы...  Разворачиваются для  штурма,  а  в тылу у  них  вражеский
батальон с тяжелым оружием. Кретины!..
     - Он прав, Сидней, - внезапно поддержала меня сидевшая до того тихо как
мышь,  Людмила.  -  Только  мы здесь виноваты. С  чего ты взял,  что  в  ГПУ
осталось не  больше сотни чекистов  и половина из них на нашей стороне? Кому
ты поверил, что у Троцкого надежных войск - только  кремлевский полк? Да что
сейчас говорить?! Надо думать, может, еще не все потеряно...
     - Так куда все-таки ехать? - вмешался я в их спор. - Налево, направо?
     - Где мы сейчас?
     - Налево - Яузский бульвар, направо - Устьинский мост...
     -  На  мост,  через  Замоскворечье и к  Арбату.  Попробуем  еще кое-что
сделать.  Рано отчаиваться. Наступление, наступление и  еще раз наступление.
Если удержим инициативу, то победим.  Пусть хоть одна боевая группа выполнит
свою задачу, и остальные воодушевляться. А помирать, так с музыкой...

     ...  Надо признать, взял себя в руки Станислав, он  же, как выяснилось,
Сидней,  так  же  быстро,  как  до  этого  сорвался.  Глухими  купеческими и
мещанскими переулками Замоскворечья, где обывателям было, кажется все равно,
что там происходит в центре, мы добрались до Крамского моста, с него выехали
на Остроженку.
     Здесь было почти тихо, только со стороны храма Христа Спасителя изредка
постреливала малокалиберная пушка. Наверное с броневика или танка.
     Дорогой мои пассажиры обсуждали положение, в котором мы оказались.
     Станислав  все  еще не оставлял надежды,  что случившееся на  Лубянке -
только неприятный эпизод. Что все еще можно изменить.
     -  Предположим,  Агранов, Самсонов,  Вацетис действительно нас предали.
Перешли на сторону Троцкого и Муралова вчера-сегодня или даже с самого начал
вели  двойную  игру.  Но  есть  и  другие.  Нам обещали поддержку  конвойная
дивизия,  бронедивизион, Ходынский  полк,  кавалеристы...  Они  должны  были
выступить  одновременно  с нами...  Если выжидают, надо их заставить.  Любой
ценой. И есть еще наши два батальона. Слышишь, - он указал пальцем в сторону
едва угадывающегося в дали  храма,  - бой  продолжается.  Там до Кремля тоже
недалеко. Дождемся утра - посмотрим еще. А пока есть у меня одно дело...
     Во  дворе приземистого двухэтажного  особняка  толпились  люди,  горело
несколько костров,  перед воротами попыхивали моторами  грузовики, в кузовах
которых виднелись треноги пулеметов.
     Здешние бойцы  мало чем  отличались от тех,  что  я видел  на  Лубянке.
Одетые в штатское и форму, примерно так же вооруженные, только настроение их
показалось мне не слишком  боевым. Курили,  перекусывали,  грели  над  огнем
руки, переговаривались хриплыми голосами.
     Пока  Станислав  искал  старшего,  мы   с  Людмилой  потолкались  между
кострами, прислушались к темам разговоров.
     О  неудаче штурм Лубянки здесь  уже  знали,  но в  основном по  слухам,
которые имеют свойство распространяться  непонятным  образом и с  немыслимой
скоростью. По моим часам с момента начала боя прошло лишь сорок пять минут.
     Задачей  этого подразделения - батальоном  я бы  его не назвал  -  было
пробиться к Боровицким воротам и штурмовать их по общему сигналу. Сигнала не
последовало, и  передовые  отряды  вели  сейчас вялую перестрелку  с  силами
прикрытия "троцкистов", окопавшихся за оградой Александровского сада.
     - С утра надо ехать по заводам, поднимать рабочих, раздавать оружие...
     -  Каких  там  рабочих,  деревня одна  на  заводах,  настоящих за войну
повыбивало...
     - Глупо было, что войск не дождались, пока войска на улицы не вышли все
без толку...
     - Точно, как в Питере в семнадцатом...
     - Х.... городите. В Москве в ноябре семнадцатого все войска против  нас
были, и юнкера тоже, а за неделю разделались...
     - То  семнадцатый, а  то сейчас, ты одно с другим  не равняй. Теперь ни
вождей, ни лозунгов...
     - Красные курсанты если по Кремлю ударят, за час все решится.
     - Они ударят, только вот по ком, в чем вопрос.
     - Брешут все,  никогда армия против Троцкого не  пойдет, и станут нас с
вами завтра на фонарях вешать...
     - Не болтай, чего не знаешь, армия не за Троцким, а за Фрунзе пойдет, а
он за нас...
     -  Ты  как  хочешь,  Михалыч,  а  я  бы  сейчас  винтовку  в  кусты,  и
тишком-тишком  домой. Хлопнут нас  или те, или другие, а  кто мальцов  наших
кормить будет?..
     Обрывки этих  и им подобных разговоров я слышал, перемещаясь по двору и
стараясь не привлекать к себе внимания.
     Пахло вокруг густо, так, что  горло перехватывало. В замкнутом квадрате
стен  и  каких-то амбаров неподвижно  висела парфюмерная композиция  из дыма
сырых дров, махорки, дегтя и колесной мази, которыми здесь смазывают сапоги,
несвежих  портянок, развешанных  перед  кострами на  палочках  для просушки,
переполненным отхожим  местом  и просто мочой,  обильно стоящей лужами вдоль
стен...
     Людмила держалась за моим правым плечом как привязанная.
     - Что-то непохоже это на лагерь победоносной армии, - тихо сказал я ей.
- Или надо немедленно и их вести  в бой, или к утру половина разбежится.  По
опыту знаю - волонтерам для начала нужна хоть маленькая  победа, а главное -
постоянная и настойчивая агитация, иначе они задумываться начинают...
     - Будто я не понимаю. Сейчас Станислав вернется, посмотрим...
     - Не мое, конечно, дело, но, может, его лучше вправду Сиднеем называть?
Вроде как поддержку Запада символизировать...
     - Да какая разница? Сейчас не слова и не имена решают, а пушки. И ты бы
лучше не выведывал, кто да что. Я же не добиваюсь, как тебя правильно звать.
Игорь, так Игорь...
     - А мне как-то Ванда больше, чем Людмила нравится...
     Она как-то странно хмыкнула.
     -  Ну,  если и это знаешь... Может, и сам признаешься, кто  же ты есть?
Вдруг до утра не доживем, хоть знать буду, с кем судьба свела...
     -  Доживем, куда денемся? Я вообще, по методу того мужика, считаю,  что
пора  винтовку  в кусты, и  искать место,  где отсидеться и  сообразить, что
дальше делать. А если  так интересно, могу  сказать -  имя у меня настоящее,
национальность - русский, хотя отдаленные какие-то поляки у меня в роду тоже
были,  а по  натуре авантюрист, как вы все тут. Ты,  может быть, себя  новой
Мариной Мнишек вообразила?
     В углу двора,  рядом  с  крыльцом  черного  хода,  между  двумя кустами
пышной,  наверное, по  весне  сирени,  а сейчас  голыми, мокрыми и  жалкими,
оказалась  почему-то  незанятая  скамейка на чугунных лапах.  На  нее  мы  и
присели.
     - Ты говорил, у тебя коньяк есть? Дай, - попросила женщина.
     Я протянул ей плоскую серебряную фляжку, подаренную Шульгиным. Пока еще
полную до пробки за всю ночь не довелось причаститься.
     Отпили. Я глоток, она гораздо больше.
     -  Какая из  меня  Мнишек?  Я  за  идею  воюю.  Лет  десять  уже. Войны
начинаются  и   кончаются.  Люди  приходят  и  уходят,  а  я  воюю  и  воюю.
Втянулась...
     - Что же за идея такая? - искренне удивился я.
     -  Великопольша от  моря и до моря. Начинали  - Польши вообще не  было,
кусок немецкий, кусок  австрийский,  кусок русский. Потом  независимая  Речь
Посполита возникла, через двести лет как Феникс. А все равно неполная. Опять
кусок под Литвой, кусок под немцами, почти треть у красных с белыми...
     - А сколько тебе нужно?
     - Вся с Вильно, с Гданьском, с Карпатами...
     - С Одессой, и с Киевом, и с Крымом, - добавил я. - А зачем?
     Что удивительно,  в голосе  ее не  было национального фанатизма, скорее
грусть и усталость.
     - А зачем вам, русским, и то, и другое, и третье, и Сибирь, и Камчатка?
     - Мне незачем. Я бы обошелся.
     - Ты может быть. А вы все - завоевываете, завоевываете, остановиться не
можете. Теперь еще Интернационал придумали, чтобы дальше завоевывать...
     Я подумал, что этот мир испытывает такие же проблемы, как  наш. Если мы
избежали  крупных мировых конфликтов  между  "приличными" державами,  так  в
полном  об®еме  получили  бесконечную  череду  локальных  войн  как  раз  на
этноплеменном  уровне. Рано или  поздно почти  каждое этническое образование
воображало,  что  без  собственной  территории, армии,  парламента и  прочих
глупостей - жизнь не в жизнь. И  начиналось.  Причем в  итоге  они теряли до
половины населения и те жалкие  блага цивилизации, которые имели до этого, а
кое-как выбравшись  из  кровавой каши  начинали зализывать  раны и  в  равно
степени проклинать своих вождей и более сильных соседей.
     -  Русские, кстати, я к  этим русским (что совершеннейшая правда)  и не
слишком принадлежу,  никогда ничего не завоевывали. В  общепринятом  смысле.
Они,  по возможности, убегали  от  своей центральной власти,  а  она за ними
гналась.  Вот и добежали  до  всех  наличных  океанов,  кроме Атлантического
пожалуй... И никого  по дороге особенно и не трогали, в отличие от вас,  так
сказать,  европейцев...  - Я  постарался  вложить в  голос возможную степень
иронии, потому что знал дальнейшую судьбу Польши, хотя бы и в моем мире.
     Она  не  успела  мне возразить  или, наоборот, согласиться. По лестнице
сбежал  Станислав в  сопровождении еще двоих человек, выглядевших куда более
воинственно, чем толпящиеся во дворе инсургенты.
     - Все, сейчас начинаем двигаться, - сообщил он нам.
     А  те  люди  стали  командовать  с  выраженным  прибалтийским акцентом,
строить бойцов в колонну, оглашать боевой приказ.
     - Это кто еще? - поинтересовался я.
     -  Те,  кто  нужно. Представители  Латышской  дивизии.  Они  только что
привели  целый укомплектованный полк. Через час подойдут остальные два.  Вот
тогда и ударим. Возможно, перелом наступает.  Утром  все станет ясно. Должны
восстать Алешинские казармы, а в них  стоит почти  две дивизии, набранные из
крестьян с Тамбовщины и Ярославщины. Они-то не забыли и не простили Троцкому
и Тухачевскому 1918 и 1920 годы...
     Можно  представить, что  здесь начнется, если и в самом  деле на  улицы
выйдет несколько дивизий  с той и с другой стороны и разгорятся ожесточенные
уличные бои...
     Однако меня больше интересовало ближайшее будущее.
     - Сейчас мы  прогуляемся не слишком далеко. Этих, - он пренебрежительно
махнул  рукой  за  плечо, -  отправим  на передовые позиции,  а  с надежными
латышами нанесем дружеский визит кое-кому...

     ... Во главе двух хорошо вооруженных  рот  полного  штатного состава мы
двигались в  сторону Поварской улицы.  Успокоивший меня и даже  повеселевший
Станислав   рассказывал  нечто,  вроде  бы  совершенно   не   относящееся  к
происходящему. Впрямую не относящееся, а косвенно, конечно, да.
     В частности, он произнес довольно примечательную фразу:
     - Правильные  вещи  обычно случаются  в  неправильное  время. А  другие
правильные  вещи  вообще  не случаются.  Этот  дефект исправляют историки. В
данном случае - мы!
     - А что это значит?  -  не совсем понял я. В  этом мире я вообще многое
понимал не совсем так, как имели в виду мои собеседники.
     - Только  то,  что подобную акцию следовало бы  провести  лет  на  пять
раньше.  Когда  большевики  сидели  в  Кремле  и  готовились  избавиться  от
Деникина. Если бы мы свергли  их  тогда,  мир был  бы избавлен от  множества
бедствий.
     - И  что помешало? Вы же были союзники  Деникина... И если  располагали
такими возможностями и не реализовали их...
     -  Имперское мышление.  Знаете,  что  это такое? Слишком многие  власть
имущие  считали,  что  после гибели трех  великих  континентальных  империй,
своими  руками  восстанавливать  одну из  них,  да еще наиболее  опасную для
мирового  равновесия  -  по меньшей  мере  неразумно.  А с  победившими,  но
истощенными  войной  и  лишенными интеллектуального  и  военного  потенциала
большевиками договориться будет гораздо  проще.  Это была ошибка. Теперь  мы
имеем  чрезмерно активную Югороссию и еще  более  непредсказуемую  Советскую
Россию, которая выполняет более чем странную роль...
     - И что теперь, если все удастся, - интервенция?
     Он  посмотрел на меня подозрительно, будто я выведывал  у него  военные
тайны, а не поддерживал им же начатый теоретический разговор.
     - Да господи, плевал я на ваши секреты,  -  пришлось мне сказать,  что,
кстати  было  правдой.  -  У меня одна мечта, в  отличие от  вас,  -  уехать
подальше с приличной суммой в бумажнике, а  еще лучше  с  чековой книжкой на
солидный банк, и творите, что заблагорассудится. "Есть острова, далекие, как
сон, и  нежные, как тихий голос  альта - Майорка, Минорка, Родос, Мальта..."
Поняли, к чему это я?
     - Не похожи  вы  на  человека,  способного жить  в таком захолустье,  -
вмешалась в разговор Людмила.
     - А на  кого  же я похож? Уж во всяком случае, не  на  того, кто  готов
класть голову за бессмысленные абстракции вроде  величия империи или чего-то
там от моря до моря... Скажите лучше, куда мы сейчас-то направляемся?
     -  Теперь  можно  и сказать.  Сейчас нападем на  посольство  Югороссии,
устроим  там  хо-ороший погром,  вряд ли сумеем удержать массы революционных
бойцов  от  пролетарского гнева в  адрес кровопийц  и  золотопогонников, что
скорее  всего  повлечет  за   собой  врангелевский   ультиматум,   наподобие
пред®явленного Австро-Венгрией Сербии в четырнадцатом году...
     -  Казус  белли,  короче говоря.  Много  стрельбы  и  трупов,  случайно
найденные в посольстве секретные  документы, подтверждающие все, что угодно,
демарш   Югороссии,  оскорбительно  грубый   ответ  "нового   "   советского
правительства, вторжение белых дивизий... Красиво придумано, - я говорил, не
скрывая  иронии,  потому  что  мне  стала понятной  игра обеих сторон. Такая
"тонкая" операция - вообще верх макиавеллизма.
     Больше я  ничего  не сказал,  подумал только, что если даже  опыт  двух
последних  суток их  ничему  не научил, то  мои  слова  тем более не изменят
ситуации.
     Просто нужно опять  ухитриться не  подлезть под не  мне предназначенную
пулю, а что их сейчас и здесь будет в избытке, я уже не сомневался.
     На этот раз Станислав  постарался не повторить  прежних ошибок. В узком
Скатертном  переулке,  так,  где тот  делал крутой  поворот  перед тем,  как
влиться в Поварскую улицу, он остановил роты, подозвал к  себе командиров  и
четырех  взводных,  как на подбор, высоких и худых прибалтов в мятых,  низко
надвинутых на глаза фуражках, говоривших по-русски хорошо, но с неистребимым
акцентом.
     Разложив на коленях  план  об®екта  и  прилегающих  кварталов,  устроил
короткий  военный совет. Видимо, цель  похода  командиры узнали только  что.
Водили пальцами  по схеме, вполголоса  высказывали соображения, распределяли
направления атаки.
     Это здание я  знал.  Огромный  подковообразный дворец, расположенный  в
глубине обширного парка, по правую сторону от Поварской улицы, неподалеку от
места,  где она вливалась в  Садово-Кдринскую. В наше время в ней размещался
клуб конформистов с хорошим рестораном и казино, и я там бывал неоднократно.
Хорошо  знал  внутреннюю планировку,  мог бы  кое-что  и  подсказать, только
зачем?  Меня  это  по-прежнему  не  касается. Хотя  я  вроде  теперь  и член
"Братства", но прежде всего - наблюдатель. Историк и естествоиспытатель.
     Люди  здесь  подобрались явно  опытные,  и ночной  штурм вполне  мог бы
удастся,   особенно  если  неприятель   будет  застигнут   врасплох.  Охрана
посольства, судя  по информации, состояла  из нескольких внешних  постов  от
московской милиции и примерно двух десятков собственных солдат  внутри. Если
даже допустить, что по случаю беспорядков  в городе весь  состав  посольства
собрался на ночь в здании, это еще человек пятнадцать  боеспособных  мужчин,
вооруженных легким стрелковым оружием, а  скорее всего - только пистолетами.
Против двух сотен имеющих хороший опыт кадровых бойцов им долго не выстоять.
     Следует ли мне отнести предстоящие жертвы на  свой  счет? Способен ли я
что-нибудь сделать,  чтобы  предотвратить  кровопролитие,  от которого могут
пострадать  и  члены семей дипломатов,  женщины, дети,  если их не отправили
заблаговременно из Москвы?
     Достойного ответа у меня не было. Оставалось утешаться своим предыдущим
репортерским жизненным опытом. Репортер, где бы он ни не  работал, не должен
принимать  близко к сердцу страдания об®ектов своего  внимания. Как военврач
на поле боя. А если потом будет погано на душе,  так есть  известные способы
снятия стрессов. В том числе и плата,  которую ты получаешь  за свое видимое
равнодушие...
     Вразнобой защелкали  затворы  и  спускаемые предохранители  винтовок  и
автоматов,  зазвенели  по  булыжнику отбрасываемые  после  зарядки  жестяные
обоймы "маузеров" и трехлинеек.
     Роты,  разбившись  на  взводы  и  отделения,  начали  рассасываться  по
близлежащим переулкам и проходным дворам.
     Людмила,  навалившись грудью на  спинку  сиденья,  неровно вздрагивала.
Внушенная  влюбленность  заставляла ее  постоянно  искать  возможность  быть
поближе,  прикоснуться   к  руке  невзначай,  а  глубинная  основа  личности
сопротивлялась столь несвойственному ей сентиментализму,  и  чувствовала она
себя от этого крайне неуютно.
     Станислав  при  свете  квадратного, с синими  стеклам  электрофонарика,
продолжал, шепча что-то неразборчивое, водить пальцем по карте,  в последний
раз просчитывая известные только ему варианты.
     Я  поставил  машину  наискось  перед  перекрестком,  чтобы  из-за  угла
обшитого тесом полутораэтаженого домика были  видны ведущие  в парк кованные
чугунные  ворота, часть фасада с темными провалами окон. В некоторых из  них
сквозь щели в плотных шторах пробивались лучики неяркого света.
     Стараясь,  чтобы мотор не загудел слишком громко, я продвинулся  вперед
еще  на  пару метров. Теперь  с моего  места различалось и крыльцо парадного
под®езда.
     Станислава этот наблюдательный  пункт не устраивал, он выбрался наружу,
не  спросив моего, как водителя и  хозяина машины, согласия, взгромоздился с
биноклем на крышу, утвердив  ноги в  сапогах  на капоте прямо перед  лобовым
стеклом.
     -  Эй,  ваш  папа  что,  стекольщик?  -   вежливо  поинтересовался   я,
высовываясь в окно.
     - В каком смысле? - не понял "англичанин".
     - Сдвиньтесь в сторону. Сквозь вас плохо видно.
     Людмила фыркнула, Станислав переместился левее.
     -  И каблуками  от азарта  не топочите, лакировку попортите... -  Пусть
видят, что  я  совершенно  спокоен и никаких  личных пристрастий  к  воюющим
сторонам не испытываю.
     После полуночи погода  стала улучшаться, дождь  прекратился, тучи почти
рассеялись, показалась  над  крышами  полная  луна.  Она  довольно  прилично
освещала подходы к посольству, только в парке лежала плотная тьма, а широкая
аллея от ворот к под®езду поблес