-  в  форте  был  и  сервис  другой,  и  женское
общество... Зимний поход есть зимний поход,  пусть  и  не  на  собаках  по
Юкону,  забот  и  сложностей  хватает.  Однако  держалась  Лариса   вполне
подходяще, не хуже многих знакомых Левашову парней, а то и лучше, пожалуй.
Выходило, что можно на нее положиться.
     Долгими часами на маршруте и на  привалах  они  говорили  много  и  о
многом.
     - Удивительная вещь - романтизм. - сказала как-то Лариса,  когда  они
вспомнили вдруг Джека  Лондона.  -  Морях  он  был,  знал  жизнь  во  всех
подробностях, а помнишь, как он описал последнее  плавание  Ван-Вейдена  с
Мод на шлюпке? В "Морском волке"?
     Левашов в принципе помнил, хоть и  напрочь  забыл  настоящую  фамилию
Хэмпа, и удивился, что Лариса сказала именно Ван-Вейден, а не Хэмп. Словно
на литературоведческом семинаре.
     -   Ну   так   они   и   после   двух   недель   плавания   сохранили
возвышенно-салонный  стиль  отношений...  А  как  это  у  них  получилось?
Представляешь, что значит две недели вдвоем в десятиметровой шлюпке?
     Левашов, конечно, представлял. Но факт, что она  отчего-то  вспомнила
об этом не так уж  популярном  в  нынешние  времена  романе,  и  наверняка
провела параллель между его героиней и собой, говорил о многом.
     - Сама же сказала - романтизм,  -  ответил  он.  -  А  иначе  был  бы
соцреализм или даже натурализм...
     - Вот я и думаю, а может, они и в самом деле так воспринимали мир?
     - Возвышенно и чисто?
     - Ага...
     - Черт его знает. А в реальной жизни в открытую посещали  бордели  те
самые романтики, и никого это не шокировало. Все  может  быть  Вон  у  нас
довоенное кино... Смотришь, и  оторопь  берет  -  "Волга-Волга",  "Светлый
путь", а  вокруг  -  тридцать  седьмой  год!  И  большинство  верило,  что
настоящая правда - на экране... Или сейчас врут, что верили.
     Хоть  они  и  не  на  шлюпке  по  океану  плыли,  все  же  совместное
многодневное пребывание в ограниченном объеме снегохода  сильно  упростило
их взаимоотношения,  чего,  кажется,  Лариса  и  хотела.  Такой  несколько
парадоксальный способ сближения был вполне в ее стиле, и все обошлось  без
пошлых, в ее понимании, признаний и обещаний.
     ...Монотонная  гонка  по  бесконечному  катку   начинала   надоедать,
несмотря на все усилия  Левашова  разнообразить  жизнь,  включая  обучение
Ларисы вождению "Сноуберда", охоту, подледную рыбалку  и  даже  солдатскую
баню в  палатке,  организованную  из  столитровой  бочки,  камней  и  двух
паяльных ламп.
     - Так и до  экватора  доберемся,  -  меланхолически  сказал  Левашов,
трогая снегоход после очередной ночевки.
     - А далеко до него?
     - Да тысяч пять наверняка будет. Или чуть больше...
     Ежедневные сеансы связи с оставшимся на хозяйстве в  форте  Новиковым
утешали только тем, что не приносили никаких известий об успехах Берестина
и Шульгина, шедших, соответственно, на юго-восток и юго-запад.
     Или у здешних жителей  совсем  нечеловеческие  вкусы  и  реки  их  не
привлекают,  либо  северное  полушарие  у  них  вообще  необитаемо,  решил
Левашов.
     Позади осталось больше тысячи километров - и ничего,
     Однако  библейские  истины  сохранили  свое  значение   и   в   мирах
потусторонних. Ибо сказано в писании: "Ищите и обрящете".
     Пейзаж, уже порядком примелькавшийся, вдруг изменился.
     Береговой рельеф стал другим. Далекие берега,  почти  скрывавшиеся  в
морозной дымке, словно двинулись  навстречу  друг  другу,  сжимая  ледяное
русло реки зубчатыми откосами.  Снегоход  оказался  на  дне  титанического
каньона. Похоже, что здесь река пробила себе  путь  сквозь  строг  горного
хребта,  в  минувшие   геологические   эпохи   взломанный   тектоническими
катаклизмами. Зрелище было фантастическое и грозное.
     Высокие темно-бордовые столбы обнаженного гранита или базальта встали
из-за очередного поворота Они упирались в небо,  поразительно  похожие  на
выстроенные рядком обоймы трехлинейных винтовочных патронов.  Их  истинная
высота осознавалась лишь тогда, когда  становилось  понятно,  что  зеленая
щеточка внизу - не кустарник, а все тот же мачтовый лес.
     И все же не пейзаж сам по себе создавал новое, непривычное  ощущение.
Было здесь что-то еще, неосознанное, но тревожное.
     Олег довернул  чуть  правее,  каменная  гряда  надвинулась,  гусеницы
застучали по неровностям берегового припая, и Лариса схватила его за руку.
     - Смотри...
     Он увидел.  Сначала  громадное,  черно-блестящее  пятно  оплавленного
гранита да отвесной  стене,  а  еще  через  мгновение  -  вмерзшее  в  лед
сооружение, которое, несмотря на непривычные формы, не  могло  быть  ничем
иным,  как  кораблем,  судном,  одним   словом   -   приспособлением   для
передвижения по воде. Было в нем нечто от китайской джонки, и от десантной
баржи, и от парохода, плававшего по Миссисипи в середине прошлого века.
     С полчаса Левашов лазал по этому бесспорному  доказательству  наличия
на планете развитой цивилизации, пытаясь найти хоть что-нибудь,  пригодное
для изучения. Но увы - только исковерканный, разбитый и  выгоревший  дотла
корпус и свалка металлолома внизу, наводящая на мысль о пропущенном  через
мясорубку паровозе.
     - Жутко мне здесь... - жалобно сказала Лариса.
     - Да, местечко  малоприятное.  И  кажется  мне,  что  не  просто  это
несчастный случай на транспорте.  Пойдем-ка  на  берег,  там  тоже  что-то
виднеется.
     Пройдя пятьдесят метров по льду, они вышли на широкую галечную  косу,
и Лариса молча вцепилась Олегу в руку.
     Весь  берег,  насколько  хватал  глаз,  был  покрыт   костями,   явно
человеческими. Кости лежали и в открытую, и присыпанные снегом, россыпью и
целыми грудами берцовые  и  бедренные  кости,  решетки  грудных  клеток  и
выбеленные, как голыши, черепа. Как будто здесь полностью полегла пехотная
дивизия. Сходство с полем боя усиливали несколько обгорелых и проржавевших
железных коробок, разбросанных среди этого могильника.
     - Что тут произошло? - почти прошептала  Лариса.  Отчего-то  в  таких
местах у многих садится голос.
     - Повоевали, видать, ребята. Истинно - братья по разуму... Десант,  к
примеру. Подошли, значит, на той коробке,  стали  высаживаться,  а  их  из
засады, в упор... А может, и наоборот. Эти, допустим, лагерем стояли, а  с
реки их из пушек или что там  у  них...  -  И  вдруг  у  него  перехватило
дыхание. Совсем иными глазами он увидел и оплавленное пятно  на  скале,  и
горелый металл.
     - А ну-ка, Лариса, давай бегом... Там, под правым сиденьем,  в  ящике
кожаный футляр. Принеси.
     Она посмотрела на Левашова с удивлением. Непонятным, да и  бестактным
показалось ей его поручение. Но Олег не обратил внимания  на  ее  реакцию.
Если тут действительно был ядерный взрыв, да не очень давний,  за  полчаса
они могли схватить такую дозу, что не об этикете сейчас думать, а совсем о
другом. В случае серьезного облучения помочь смогла бы только Ирина  с  ее
чудодейственным браслетом или друг-пришелец Воронцова. А отсюда  до  форта
не меньше четырех суток  непрерывной  гонки  самым  полным  ходом.  Вот  и
смотри...
     Лариса вернулась с радиометром.  Олег  дрожащими  пальцами  отстегнул
крышку футляра.
     Слава богу, все чисто. Обычный фон.
     Он сел на ближайший камень, с  кривой  улыбкой  посмотрел  на  Ларису
снизу вверх, закурил.
     - Порядок. Еще чуток поживем...
     Потом они продолжили обход плацдарма.
     - Вот почему они своих не хоронили? Или хоронить некому было?
     Рассуждая вслух, чуть громче, чем обычно от пережитого и благополучно
миновавшего страха, Левашов шел по смертному полю, но не  находил  ничего,
кроме костей. Ни оружия, ни снаряжения,  ничего,  что  имеют  при  себе  в
походах люди, хоть военные, хоть штатские. И сгоревшие машины - а это были
именно боевые машины, а не грузовые, скажем, контейнеры,  тоже  ничего  не
объясняли. Размером с  тяжелый  танк,  но  ниже  и  шире,  они  пострадали
настолько, что невозможно было понять даже способ их передвижения.  Горела
не только органика, горел и металл, застывая по бортам тяжелыми каплями.
     - Чем же это так? Термитом, что ли? - удивлялся Олег.
     - Давай уедем, не могу я здесь... - просила Лариса.
     - Да ты что? Костей не видала? Мы же затем и  ехали...  Странно,  что
даже пуговицы никакой не валяется! - злился Олег.
     Лариса наконец вспомнила, что она историк.
     - Тут как раз ничего странного нет. У нас тоже в древности  на  полях
величайших сражений почти ничего, кроме костей, не оставалось.  Живые  все
подбирали подчистую. Даже на Куликовом поле нашли не больше десятка  мечей
и шлемов...
     Наконец они вернулись к снегоходу и,  отъехав  километров  на  десять
ниже, остановились на ночевку.
     Обычно Лариса спала на заднем диване в салоне, а Левашов  устраивался
в  моторном  отсеке,  на  плоском  кожухе  двигателя,   покрытом   толстым
поролоновым чехлом. Но сейчас Лариса не могла уснуть Чернота ночи вплотную
обступила машину, заглядывала в панорамные окна, и ей казалось, что  тени,
еще более черные, чем ночь,  скользят  за  тонкими  алюминиевыми  бортами,
приникают к стеклам, шуршат и  поскрипывают  жестким  снегом.  А  закрывая
глаза, она вновь и вновь видела безбрежное поле скелетов.
     Левашов услышал, как  Лариса  встала  и,  ударившись  в  темноте  обо
что-то, от боли шумно втянула воздух. Он протянул руку, включил плафон.
     Лариса в теплом тренировочном костюме, заменяющем ей пижаму, стояла в
проеме двери и щурилась от внезапно вспыхнувшего света.
     - Потуши. Не могу я там одна...
     В темноте зашелестел снимаемый костюм. Олег подвинулся на своем ложе.
В  отсеке  было  тепло,  тихонько  гудел  вентилятор  электропечки,  и  он
обходился без спального мешка.
     Лариса легла рядом. Левашов обнял ее горячее тело. Лариса сама  нашла
его губы.
     - Только молчи, - шепнула она, прерывая поцелуй. - Вообще  молчи,  ни
слова...


     Берестин подходил к дирижаблю как учили - собравшись для броска, чуть
отставив руку с пистолетом, готовый к чему угодно, даже если  бы  на  него
кинулся  из-под  складок  оболочки  гигантский  паук  с  брызжущими   ядом
челюстями.
     Но никто ниоткуда  не  выскочил,  и  Алексей  долго  разгребал  груды
тяжелой, похожей на прорезиненный брезент ткани.  Добрался  до  расколотой
ударом гондолы с выбитыми стеклами и  увидел  наконец  не  чудовище  и  не
разумную плесень, а совершенно обычных людей в желтых  комбинезонах.  Один
был безусловно мертв, потому что четырнадцатимиллиметровая пуля попала ему
в живот, а второй шевелился и в беспамятстве мычал.
     Стало быть, он только что самолично убил человека.  Однако  Берестина
это почти не взволновало. Его душевному  равновесию  способствовало  пятно
обожженной и  даже,  похоже,  закипевшей  от  невероятного  жара  почвы  в
полусотне метров отсюда. Отчетливо тянуло горячим смрадным дымом. Еще чуть
- и была бы ему самому там могила. Да и стрелял он не персонально в  этого
вот неудачника, а так, по направлению цели.
     Алексей оттащил живого аэронавта подальше от его  корабля,  осмотрел.
Кроме ссадин на лице, никаких увечий не обнаружил.  Скорее  всего,  должен
жить. Присев на лобовой лист транспортера, Берестин стал ждать.
     Удивительно получается, думал он. Каждая встреча с братьями по разуму
сопровождается конфликтами и столкновениями. А где же ефремовское братство
цивилизаций? Неужто и оно такая же прекрасная, но, увы, абстрактная мечта,
как и стремление пролетариев всех стран к  мировой  революции?..  Но  факт
есть факт: валгалльские аборигены, увидев впервые в жизни посланца Земли -
тут же его бомбой. Впрочем, раз бомбы у них наготове, значит, есть в  кого
их кидать? Весело они тут живут...
     Абориген пришел в себя довольно быстро. Сел, опираясь рукой о  землю,
другой рукой потрогал голову.
     Потом  он  поднял  взгляд  и  увидел   Берестина.   Алексей   ожидал,
естественно, негативной реакции, и пистолет был у него наготове, но  пилот
повел себя совершенно нестандартно.  Вскочив  на  ноги,  он  начал  что-то
быстро говорить, энергично жестикулируя и показывая то на транспортер,  то
на Берестина. Язык жестов был у него развит даже лучше, чем у  сицилийцев,
не  только  один  показался   Алексею   более-менее   понятным   -   когда
воздухоплаватель приложил большие пальцы к вискам и зашевелил  остальными,
отставленными в стороны.
     - Ну-ну... Это еще неизвестно, кто из нас кто.  Чего  ж  ты-то  сразу
начал бомбы кидать?
     Он показал на дирижабль, на обугленное пятно земли, на ствол пулемета
и развел руками.
     Услышав  голос  Алексея,  абориген  насторожился,  затем   неуверенно
произнес фразу явно на другом языке.
     - Нет, этого я тоже  не  понимаю,  -  с  сожалением  покачал  головой
Берестин. Но то, что потерпевший туземец не кидался на него врукопашную  и
вообще - не выглядел настроенным враждебно, сильно  обнадеживало.  Правда,
бдительности Алексей не терял. Мало ли какие у них обычаи.
     Дальнейшие действия пилота подтвердили первое впечатление. Он явно не
собирался  видеть  в  Берестине  врага.  Поняв,  что  речевой  контакт  не
налаживается,  валгаллец  замолчал,  подошел  к   транспортеру   вплотную,
потрогал  броню,  обошел  вокруг,  с  интересом  присел  перед  гусеницей.
Обернулся к Алексею и что-то спросил.
     Берестин  уловил  вопросительную  интонацию  и  обрадовался.  Значит,
взаимопонимание  в  принципе  возможно.  Абориген  сопроводил  свои  слова
"движениями рук вправо-влево. Надеясь, что понял правильно, Алексей ногами
вперед нырнул в люк, нажал кнопку стартера. Из  трубы  с  грохотом  ударил
столб синего дыма, и пилот невольно сделал шаг назад.
     Берестин  на  первой  скорости  проехал  метров   двадцать,   показал
повороты, переключился на задний ход и вернулся на место. Заглушил  дизель
и вылез.
     Демонстрация явно восхитила туземца, и он  вновь  разразился  длинной
тирадой.
     - Нет, приятель, так  у  нас  не  получится,  -  ответил  Алексей.  -
Начинать надо как-то по другому...
     Он подвел летчика к дирижаблю, показал на тело его  товарища,  сделал
скорбное лицо и вновь развел руками.
     Присев перед трупом, абориген бегло осмотрел его, кивнул,  поднял  на
руки и отнес на десяток метров в сторону. Расстегнул комбинезон  и  что-то
вытащил у убитого из-за пазухи. Может, документы, а  может  -  смертельный
медальон. Вернулся к гондоле, вынес из нее серый цилиндр размером с гильзу
стомиллиметрового снаряда, положил на грудь покойника и  жестом  предложил
Берестину отойти подальше.
     Вспыхнуло ослепительно белое пламя, будто магниевое, и все.  Осталось
только черное пятно обгоревшей почвы, как и там, куда упала  зажигательная
бомба. И больше никаких следов.
     Простота похоронного обряда удивила Алексея.
     - выходит, у вас тут тоже - жизнь копейка... - сказал он.
     5 течение ближайшего получаса  они  пытались  найти  взаимоприемлемые
способы  общения.  Но  если  абориген  свободно   схватывал   и   повторял
произносимые  Алексеем  слова,  для  Берестина  чужая  фонетика  оказалась
практически недоступной.
     Назвав себя и сопровождая имя постукиванием по груди, Алексей в ответ
услышал длинную фразу. Ясно было, что  летчик  тоже  представился,  но  из
потока звуков Алексей выделил только сравнительно доступно звучащее  слово
"Сехмет" и повторил его,  показав  на  собеседника.  Тот  ответил  прежней
фразой.
     - Нет, это не для меня. Будешь Сехмет, и хватит. Ты - Сехмет. Так?
     - Сехмет, - согласился абориген и тряхнул головой. Мол, что  с  тобой
поделаешь...
     Позже Алексей узнал, что Сехмет - не имя пилота,  а  часть  воинского
звания, в приблизительном  переводе  означавшее  нечто  вроде:  "Начальник
отряда из четырех боевых дирижаблей охраны Севера такой-то", но так  уж  я
остался абориген Сехметом.
     Вместе с летчиком Алексей осмотрел остатки  дирижабля.  И  поразился,
насколько интересно развивалась здесь техническая мысль. Имея самые  общие
познания в механике, он тем не менее  сразу  сообразил,  что  ка  Валгалле
царил  затянувшийся  на  многие  столетия  век  пара.  Силовая   установка
дирижабля состояла из очень  компактной  паровой  турбины,  работающей  на
топливе из серых кристаллических  брикетов.  От  редуктора  к  винтам  шли
толстые  гибкие  валы.  Команды  с  пульта  управления  по  гидравлическим
приводам передавались  на  рулевые  машинки,  отклонявшие  винты  в  любом
направлении.  Турбина  свободно   реверсировалась.   Специальный   змеевик
позволял нагревать газ в баллоне и маневрировать по высоте.
     Для  навигации  имелся  оригинальный  гирокомпас,  тоже   с   паровым
приводом, альтиметр и спидометр,  замеряющий  скорость  встречного  потока
воздуха. Радиосвязи, правда, не было. Да и трудно ее  вообразить  в  мире,
где электричество неизвестно.
     Вооружение состояло из двух десятков бомб того же типа, каким  Сехмет
чуть не спалил Берестина вместе с  транспортером.  Выбрасывались  бомбы  с
помощью паровой катапульты. До прицел  был  примитивный,  открытого  типа.
Ничего огнестрельного Алексей не обнаружил. Но когда  они  покидали  место
боя, Сехмет взял  с  собой  тяжелое  пружинное  ружье,  мечущее  массивные
оперенные болты весом с килограмм каждый.
     Еще Сехмет забрал из гондолы рулон карт, в которых Берестин ничего не
понял, так  как  система  координат  и  проекция  исходили  из  совершенно
нечеловеческой логики.
     Как  нормальный  военный  человек,  Сехмет  на  прощание  зажег  свой
дирижабль, и даже отъехав на километр, Берестин зажмурился, когда полыхнул
боезапас.
     Не  переставая  удивляться  легкости  достигнутого   взаимопонимания,
Алексей показал на себя, на Сехмета и махнул  рукой  на  северо-восток,  в
сторону своей базы. Сехмет согласился охотно и сразу полез в  БТР.  Внутри
ему понравилось, только грохот дизеля и запах солярки поначалу  заставляли
его морщиться. А в кресле он сидел свободно и даже небрежно, будто век тут
ездил, все осмотрел и обтрогал. Оптический  прицел  его  восхитил,  как  и
мощь, и дальнобойность пулемета.
     Достаточно удалившись с места боя, и вообще с открытого пространства,
где не исключалась (если в аборигенском воздухофлоте принято  вылетать  на
патрулирование парами) еще одна встреча, Берестин выбрал подходящее  место
на дне заснеженного лесистого оврага, остановился и предложил пообедать.
     Консервы (тушеную баранину со специями) Сехмет есть не  стал,  а  сыр
чеддер, брауншвейгскую колбасу и маринованные грибы  весьма  одобрил.  Сто
граммов коньяку вылил не  поморщившись  и  даже  почмокал  губами,  но  от
повторения отказался.
     В спокойной обстановке Алексей  рассмотрел  своего  нового  знакомого
повнимательней. Если сначала  он  показался  ему  вполне  европеоидом,  то
сейчас стали заметны и отличия. Не настолько значительные,  чтобы  отнести
его к какой-нибудь другой расе, но достаточные, чтобы,  встретив  подобный
типаж на Земле,  затрудниться  определением  национальной  принадлежности.
Скорее всего, дома Алексей  принял  бы  его  за  центральноамериканца  или
жителя Антильских, к примеру, островов.
     Кофе Сехмет попробовал, но пить не стал,  из  предложенных  на  выбор
пива, воды, апельсинового и мангового сока выбрал манго, курить после  еды
не стал, но к табачному дыму принюхивался с благожелательным интересом.
     Они разговаривали, как это обычно делают не знающие языков друг друга
люди,  -  сопровождая  свои  слова  жестами,  усиленной   артикуляцией   и
назидательным тоном. Берестин еще раз и окончательно  убедился,  что  язык
Сехмета  лежит  далеко  за  пределами  его  лингвистических  возможностей,
абориген же воспроизводил русские слова отчетливо и осмысленно.
     Устраиваясь на ночевку, Алексей предложил  пленнику  свою  постель  в
боевом отделении, сам же устроился  в  кресле,  задраив  люк,  соединяющий
от