если бы вы просто сообразовывали свои решения и действия с обстановкой.  А
вы? Вы дали себя уничтожить...
     - Как вы можете так говорить? Мы  выполняли  приказ...  -  возмутился
Москалев, словно и не он только что сетовал на свои огромные  и  напрасные
потерн.
     - Бросьте, Федор Андреевич. Что такое для них сейчас два-три  десятка
танков, даже пусть сотня! Смотрите на карту. Вот: Житомир прикрывает  один
железнодорожный батальон. А была бы тут ваша дивизия? Если бы  вы  вовремя
думали, вовремя маневрировали силами...
     - Нарушая приказы?
     - А что такое приказы в нынешней обстановке? Кто их отдавал? Те люди,
которые намного хуже вас представляли  обстановку,  руководствовались  или
довоенными разработками, или тем, что видели на позавчерашних картах!
     - Но все равно, приказ есть приказ...
     - С тех, кто  вам  приказал,  уже  не  спросишь...  А  вы  свой  долг
примитивно понимаете. Наш с вами долг  сейчас,  я  уверен,  нанести  врагу
максимальный урон, задержать его  насколько  можно.  Представьте:  имея  в
руках дивизию, хоть половинного состава, вы сейчас могли бы,  действуя  из
засад, маневренными группами перерезать все основные магистрали, фланговым
ударом заставить немцев остановить движение, развернуть фронт на юг и хоть
на сутки перейти к обороне. Потом вы смогли бы отойти.  Но  в  порядке,  и
готовым к выполнению следующей задачи... Впрочем, мои слова, я  вижу,  для
вас пока неубедительны. Значит, перейдем к практике, которая  единственный
критерий истины. Сейчас у вас первый, а может, и единственный шанс сыграть
с Клейстом на равных, - попробовал подзадорить генерала  Воронцов.  -  Под
Луцком вы тоже могли, но не сумели, так хоть здесь...
     - Так точно, - дернул головой генерал. - На равных.  У  него  пятьсот
танков, у меня восемь...
     Воронцов встал, протянул Москалеву коробку папирос.
     - Не мне вам объяснять. Пятьсот - это на сто километров по  фронту  и
двадцать в глубину. Причем вы о них все знаете, они о вас - ничего.  Да  и
вообще  -  восемь  танков  в  нужном  месте,  ночью,  внезапно,  прямо  по
расположению штаба корпуса... Артиллерия у нас тоже  есть.  Очень  неплохо
может получиться... Да что это я вас уговариваю? -  с  изумлением  спросил
Воронцов. - Вот цель, вот задача...  Мои  указания  для  вас  обязательны.
Принимайте решение и готовьте приказ. Времени у нас очень мало...


     Все, что от него зависело, он сделал. И, увлекшись,  чуть  не  забыл,
зачем сюда явился. Слишком его захватила возможность хоть  немного  помочь
всем тем, с кем свела его судьба. Он понимал, что на  фоне  грандиозных  и
трагических событий этих дней  все  его  поступки  имеют  исчезающе  малое
значение, но если при его участии немцев задержат хоть на сутки, уничтожат
сколько-то солдат, еще пару десятков танков, общий счет войны изменится  в
лучшую сторону. Правда, он знает, как было на самом деле... Значит ли это,
что его вмешательство бесполезно? "Нет, - сказал он себе. -  Все  равно  -
нет".
     Просто без его вмешательства было бы еще хуже. Не  задержанные  здесь
немцы, может, на сутки раньше возьмут Киев, на несколько километров  ближе
подойдут к Москве, погибнут новые тысячи людей, и среди них, возможно, те,
без кого мир будущего станет еще беднее. Погибают-то всегда самые смелые и
честные, кого так не будет  хватать  после  войны,  чье  отсутствие  будет
сказываться еще многие десятилетия. Если не всегда.
     И в то же время он чувствовал, что и то дело, за которым  он  пришел,
тоже надо сделать. Не опоздать.
     Здесь уже все пошло заведенным порядком. Пишется боевой приказ,  люди
и техника готовятся к маршу и бою. Бойцы и командиры и без его присутствия
исполнят все, на что способны. А  он  сейчас  уедет.  Пусть  считают,  что
дивкомиссар исполняет свою миссию в другом месте.
     Интересно бы, вернувшись, прочесть во вновь  написанных  исторических
трудах: "В период оборонительных боев на Киевском направлении важную  роль
сыграла опергруппа  дивизионного  комиссара  Воронцова,  действовавшая  на
коммуникациях группы армий "Юг". И так далее... Да  нет,  не  напишут.  По
крайней мере, в известном ему мире не напишут. И, значит, не  суждено  ему
вести в бой этих людей, и никого из тех, кто мог бы доложить о его участии
и роли в Киевском сражении, в живых не останется. Или, если кто и остался,
то за всем последующим просто забыл об этом кратком эпизоде.
     Не мог же знать Воронцов, что после его отъезда  генерал,  так  и  не
избавившийся от своих сомнений, решил не ввязываться в авантюру,  в  успех
которой не верил, и предпочел с остатками своей дивизии и  группой  майора
Карпова прорываться по кратчайшему направлению на Житомир.
     И уж совсем непредставима для  Воронцова  была  такая  повлиявшая  на
Москалева причина, как обнаруженное генералом сходство между дивкомиссаром
из Ставки и теми, ныне исчезнувшими комдивами и комкорами, которые  читали
в академии лекции о тактике  глубоких  операций  и  перспективах  грядущей
мировой войны, командовали  округами  и  армиями,  считались  гордостью  и
надеждой РККА, и вдруг... Ради своих  бонапартистских  замыслов  предавшие
дело Ленина-Сталина, пошедшие в услужение троцкистам,  фашистам,  японским
милитаристам, и понесшие справедливую кару, они ведь предали и лично  его,
генерала Москалева. Хотя бы тем, что оставили его один на один со страшной
немецкой военной машиной.
     Он, генерал Москалев, готов был идти в бой под командой прославленных
полководцев, а они его бросили... Возложили на него огромной тяжести груз,
вынудили играть роль, к которой он совсем не был готов, а сами ушли... Они
и виноваты в его сегодняшнем поражении.
     И вдруг появляется дивизионный комиссар, который  говорит,  думает  и
держится  очень  похоже  на  тех,  бывших...   Вновь   требует   от   него
самостоятельных, ни с кем не  согласованных  решений,  пытается  подорвать
веру в слова, сказанные товарищем Сталиным в речи от третьего июля... Нет,
хорошо, что дивкомиссар уехал, избавив его от необходимости  обращаться  в
особый отдел фронта.
     Как только Воронцов покинул КП, генерал начал действовать  по-своему.
Отчаянным рывком он пробился через слабое еще кольцо окружения, вывел свою
группу в расположение наших  войск  и  тут  же  оказался  в  самом  центре
сражения, развернувшегося на южном фланге фронта. И судьбы его и его людей
неразличимо слились с судьбами всех тех, кто сражался и умирал в жестоких,
трагических боях лета сорок первого года.
     Кто знает, не вспомнил ли в свой последний  час  Москалев  погибая  в
новом  окружении  под  Уманью,  странного  дивизионного  комиссара  с  его
непонятными речами, со смелым до безрассудства и все же  реальным  планом,
не подумал ли, что  все  могло  повернуться  иначе,  и  не  он  бы  сейчас
расстреливал  последние  патроны  из  самозарядной  винтовки,  готовясь  к
смерти, а немецкий генерал, застигнутый врасплох  со  всем  своим  штабом,
поднимал бы перед ним руки, сдаваясь в плен...


     Ничего этого не предвидя,  Воронцов,  убедившись,  что  все  идет  по
плану, подозвал батальонного комиссара.
     - Я сейчас отлучусь. Передайте генералу, что  все  остается  в  силе.
Когда будете готовы - начинайте движение. Проводите на соединение с  нашей
группой. Пусть принимает командование у майора Карпова Начало  операции  -
как условлено. Я вас найду...
     Он  уже  садился  в  броневик,  когда  к  нему   подбежал   лейтенант
Долгополов.
     - Товарищ комиссар, а как же мы со старшиной? Мы с вами.  Вам  нельзя
одному ехать...
     Воронцов твердо было решил, что не будет брать с собой никого,  чтобы
потом, возвращаясь домой, не оставлять бойцов одних в  глубоком  тылу.  Но
глядя на лейтенанта, он изменил свое решение. На войне быстро привыкаешь к
людям, да и действительно, мало ли  что  может  случиться?  В  одиночку  и
машину из колдобины не вытолкаешь.
     А как быть потом, он сообразит исходя из обстановки. В крайнем случае
- кто или что помешает ему забрать лейтенанта и старшину с собой, если  не
будет иного выхода? Не форзейли же...
     При этой неожиданной мысли он усмехнулся.
     - Хорошо, Долгополов. Зовите старшину...



                                     8

     Вновь броневик неспешно пылил по  дороге.  Воронцов  стоял,  опираясь
спиной о кромку правого люка, лейтенант сидел за рулем,  а  старшина  Швец
шевелился и погромыхивал какими-то железками в тесной  коробке  пулеметной
башни.
     Как  известно,  обстановка  на  войне  -  дело  темное,  даже   и   в
сравнительно спокойные моменты, а уж тем более  -  в  разгар  ожесточенных
маневренных боев.
     Броневик, взревев мотором, пробуксовал в песке,  выскочил  на  крутой
перегиб дороги, и Воронцов буквально в двух десятках  шагов  увидел  перед
собой целое стадо тяжелых мотоциклов "цундап", именно  стадо,  потому  что
двигались они во всю ширину дороги без всякого видимого  порядка,  грохоча
выхлопами, окутываясь струями и клубами синего дыма, на каждом  -  по  три
веселых немца образца сорок первого года, которым война еще в охотку  и  в
удовольствие, напрочь свободные от неарийских мыслей,  настроенные  только
на скорую и неизбежную победу.
     Каски  свалены  в  коляски,  рукава  закатаны  до  локтей,  воротники
расстегнуты, наверно и фляжки со шнапсом далеко уже не полные...
     Воронцов еще только начал реагировать,  а  старшина,  не  успев  даже
упереть в плечо приклад пулемета, нажал на спуск.
     Длинная,  патронов  на  тридцать,  очередь  прошла  поперек  колонны,
вышибая из седел и водителей, и стрелков.
     Потом Швед поймал обтянутую черным дерматином подушку приклада и стал
стрелять прицельно.
     На дороге мгновенно  возник  завал,  несколько  мотоциклов  вспыхнули
высокими факелами светлого пламени, задние еще пытались  развернуться  под
пулями, но ни времени, ни простора для маневра у них не оказалось.
     Безусловно, немцам не повезло, просто невероятно не  повезло.  На  их
стороне были все шансы, только один какой-то крошечный - против. И он  как
раз и выпал.
     Полсотни солдат - против троих, пятнадцать пулеметов - против одного.
В любых других условиях тут бы и говорить не о чем было.  Развернулись  бы
веером и прямо с колясок изрубили струями пуль  жестяную  броню,  закидали
гранатами, не дали бы и наружу никому выскочить.
     Подвел сбой по фазе. Если бы немцы  первыми  оказались  на  гребне  -
тогда все!
     Впрочем, и это еще неизвестно. Скорость реакции тоже кое-что  значит.
Старшина Швед пять лет служил в кавалерии, воевал  с  басмачами,  бывал  в
сабельных рубках, умел на полном аллюре поднимать зубами фуражку с  земли,
без промаха бил в цель с седла из карабина и нагана. Так что и при  прочих
равных молодые подвыпившие немцы могли не успеть.
     А дальше уже понятно.
     Кинжальный  пулеметный  огонь   с   предельно   короткой   дистанции,
практически в упор, способен вырубить толпу и побольше этой.
     И растерянность конечно, и паника - все, спрессованное в  секунды.  И
принимать осмысленные решения уже некому.
     Меньше чем за минуту старшина расстрелял два двойных диска,  и  вдруг
стрелять стало не в кого. Много мятого железа и тела, лежащие по одному  и
грудами. Как кого застигли пули.
     Сдернутый с места грохотом пулемета, Воронцов вывалился через  правую
дверцу  наружу,  дернул  затвор  автомата.  На  другую  сторону   выскочил
лейтенант с револьвером.
     - Вроде все, товарищ дивкомиссар...  -  крикнул  из  башни  старшина,
поводя стволом.
     Воронцов тоже не видел никакого шевеления. Кто убит - убит,  а  живые
если и есть, то затаились.
     Для Дмитрия все произошло слишком внезапно. Вот тебе  и  неторопливая
война! Минута - и полсотни трупов.
     Но рефлектировать некогда. Подняв автомат, он резко скомандовал:
     - Долгополов, Швец, быстро осмотреть...  Взять  пленных,  если  есть.
Мотоцикл исправный, пулемет, пару автоматов, патроны...
     А сам сел за руль и начал разворачивать броневик.
     "На сей раз повезло, вывернулись, - думал он. - Спасибо старшине.  Но
теперь бы дал бог ноги унести,  потому  что  если  это  разведка,  за  ней
следует серьезная часть. Но на карте-то  моей  ничего  в  этом  районе  не
обозначено. Что ж получается? Мои  здесь  действия  уже  настолько  меняют
реальность? Тогда через сутки-двое карты вообще можно выбрасывать,  потому
как все пойдет совсем по-другому? Вот и парадокс: знание  прошлого  ничего
не дает тому, кто в  нем  оказался,  поскольку  для  него  оно  становится
неопределенным будущим. Неужели форзейли этого не заметили? Или как?.."
     Вдали бахнуло несколько выстрелов. Воронцов вышел из броневика.  Швец
махнул ему рукой: все, мол, в порядке. Потом они с лейтенантом выкатили на
дорогу мотоцикл, стали что-то грузить в коляску.
     Минут через пять старшина  подошел,  и  не  просто  так,  а  с  двумя
автоматами на плече, в левой руке он, как  рыбу  на  кукане,  нес  десяток
магазинов в узких кожаных пеналах, а в правой  -  гроздь  обтянутых  серым
сукном продолговатых не по-нашему фляжек.
     Свалил все добытое добро внутрь броневика, перевел дух.
     - Живых нет, товарищ дивкомиссар.  Там  один  лейтенант  у  них  был,
остальные рядовые и унтера.
     - А в кого стрелял?
     - То так, из жалости. Пользы с них уже  не  было...  Я  там  мотоцикл
подготовил, загрузил кой-чего. И еще пошукаю...
     Воронцов понял, что если дать  ему  волю,  то  по  своей  старшинской
натуре Швец нагрузит броневик так, что рессоры не выдержат. И по-своему он
прав. Но не в данном случае.
     - Хватит. Ты что, лавку открыть собрался?
     - Та товарищ комиссар, жалко же... Добра столько,  а  шо  оно  дальше
будет?
     - Сказал - хватит. Давай лучше с лейтенантом вперед  проскочите...  У
немцев карта была?
     - Была, да пустая...
     Действительно,  убедился  Воронцов,  типичная  лейтенантская   карта.
Кое-как обозначена ближайшая задача и  предположительно  -  линия  боевого
соприкосновения с советскими войсками.
     - В общем, проскочите на пару километров, посмотрите. И сразу  назад.
Объезд искать будем. Не зря же они тут катались...
     Воронцов едва  успел  перекурить,  как  из-за  поворота,  нарастая  и
отдаваясь гулом в  органных  стволах  сосен,  донесся  рев  терзаемого  на
неподходящей передаче мотора. "Цундап" выскочил на закругление дороги  как
глиссер, с веером песка из-под заднего колеса. Старшина почти лежал грудью
на руле, выкручивая манжетку газа,  а  лейтенант,  выставив  ногу  вперед,
собирался выпрыгивать из коляски.
     - Товарищ комиссар, немцы! Близко,  метров  пятьсот!  Транспортеры  и
танки. Много...
     - Давай вперед, не останавливайся! - махнул рукой  Воронцов.  Включил
вторую скорость, резко взял с  места.  "Как  у  "жигуля"  приемистость,  -
отметил Воронцов, - и песок нипочем. А старшина чего так виляет,  никак  с
рулем не справится?"
     Разогнавшись, броневик резво полез на очередной пологий подъем. Через
открытую дверцу Дмитрий то я дело поглядывал назад.  Из-за  поворота,  где
они только что  были,  появился  низкий,  скошенный  и  пятнистый  лобовик
полугусеничного "Бюссинга". "Это ерунда, - подумал Воронцов,  -  от  этого
уйдем, у него парадный ход тридцать километров..."
     С угловатого железного корыта прогремела первая очередь.
     Возможно, все дальнейшие события развернулись бы совсем иначе, если б
местность  имела  здесь  другой  рельеф.  Но  дорога  протянулась  впереди
совершенно прямой линией, сжатая с обеих сторон лесом и,  наверное,  очень
хорошо смотрелась через оптику прицелов. И сама дорога, и все, что на  ней
было.
     Первый снаряд из танковой пушки ударил далеко впереди, но ведь то был
только первый.  Наводчику  не  нужно  даже  менять  установку,  достаточно
неподвижного заградогня.
     Так и получилось. Мотоцикл  старшины  буквально  влетел  в  следующий
разрыв. Его швырнуло в сторону, поволокло боком, однако осколки никого  не
задели. Швец сумел выровнять руль, еще прибавил газу и,  высмотрев  справа
какой-то просвет, на полной скорости проломился через кусты и  скрылся  за
деревьями.
     Им с лейтенантом еще раз повезло, и Воронцов от  души  пожелал,  чтоб
везло и дальше.
     Наверное, они добрались потом до своих, но знать этого  Воронцов  уже
не мог.
     А сам он по-прежнему оставался на бесконечной и отвратительно  прямой
дороге. Позади появился второй танк, теперь они били по броневику из  двух
стволов, и все-таки никак не могли попасть. Или Воронцова  хранила  всегда
благосклонная к нему фортуна, или Наташа с  форзейлями  вовремя  отклоняли
траектории снарядов. Скорее всего - без мистики - и калибр танковых  пушек
был маловат, тридцать семь миллиметров всего,  и  требовалось  обязательно
прямое попадание и наводчики у немцев не слишком здорово умели стрелять по
малоразмерной движущейся цели.
     Однако разрывы ложились рядом, по броне гремели осколки  и  камни,  и
Воронцов, вдавив педаль акселератора до пола,  бросал  броневик  от  одной
обочины к другой, каждую секунду  ожидая  последней,  смертельной  вспышки
перед глазами, или сокрушительного удара сзади, которого  и  почувствовать
не успеет.
     Ошибкой немцев было еще и то, что стреляли  беглым  огнем  оба  танка
сразу, наводчики  путали  разрывы  и  не  могли  корректировать  установки
прицелов. Из одного ствола они бы попали быстрее.
     Воронцов увидел слева заросшую бурьяном не то просеку, не то тропу и,
не задумываясь, вывернул руль. Броневик подбросило так, что  Дмитрий  чуть
не выпал в открытую дверцу, под днищем заскрипело и заскрежетало. Воронцов
с ужасом представил, что сейчас  оторвется  кардан  или  камнями  пропорет
картер. Он, не щадя шестеренок, переключил передачу с третьей  на  первую.
Трясясь и подпрыгивая, ломая колесами валежник, возмущенно  рыча  мотором,
броневик вынес его из-под огня.
     Примерно через километр  Воронцов  проскочил  по  трухлявому  мостику
заболоченный ручей и оглянулся. Лес  позади  стоял  стеной,  и  было  даже
непонятно, как он сумел через него проехать.
     Дмитрий выключил зажигание  и  откинулся  на  сиденьи.  Он  весь  был
мокрый, и сердце колотилось так, будто не ехал  он,  а  толкал  двухтонную
машину перед собой.
     Он вылез наружу, откинул броневую крышку  капота  и  отвернул  пробку
радиатора.  Столбом  ударил  перегретый  пар.  Теперь  нужно  ждать  минут
двадцать, пока двигатель чуть остынет, залить свежую воду и  только  потом
ехать дальше.
     А в лесу было тихо.
     Нет, конечно, с дороги доносился гул моторов и лязг танковых гусениц,
пулеметные трассы еще секли верхушки деревьев, но все это было уже  далеко
и Воронцова словно не касалось. Сюда немцы соваться не рискнут,  да  и  не
нужно им это. Не то время, чтобы за  каждым  русским  солдатом  поодиночке
гоняться.
     На сегодня все закончилось. День почти угас, небо из  голубого  стало
золотисто-зеленым,  из  глубины  леса  потянуло  прохладой   и   сыростью,
неожиданно громко вдруг заквакали лягушки в ручье.
     Дмитрий сориентировался по карте. До цели осталось не так далеко.
     В шею впился с омерзительным визгом крупный комар.
     - Вот сволочь, пятая колонна! - Воронцов прихлопнул вампира  и  вытер
платком окровавленные пальцы. Захлопнув дверцу. Осторожно  тронул  машину.
Судя по пунктирной линии на карте, тропа должна  вывести  почти  точно  на
место.
     Больше в этой глуши ему не встретилось ни своих, ни чужих.
     Детектор ожил ранним утром. Едва успело встать солнце.  Воронцов  как
раз умылся в ручье, сжевал пару бутербродов, запил  остатками  остывающего
кофе из термоса и - услышал зуммер оформленного под ручные часы прибора.
     На циферблате светился индикатор и  стрелка  показывала  направление.
Значит, вот как раз сейчас и открылся контейнер.
     Направление стрелки  в  основном  совпадало  с  отмеченным  на  карте
грейдером. Километров через восемь  дорога  пе