ин в
своей  первой  жизни  так  и  не  сподобился  попасть   за   границу,   то
специфические ощущения путешественника по времени, столь ярко пережитые  и
описанные   Берестиным,   сильно   смазывались   эмоциями    обыкновенного
загрантуриста.
     Босфор и Мраморное море, минареты, путаница кривых  и  узких  улочек,
взбирающихся  на  крутые  прибрежные   холмы,   запахи,   распространяемые
бесчисленными мангалами,  ароматный  пар  из  кофеен,  разноязыкий  гомон,
силуэты линкоров союзной эскадры, без всякой пользы второй уже год дымящей
ка рейде, будто  не  зная,  что  делать  со  своими  четырнадцатидюймовыми
пушками, ржавеющий корпус разоруженного "Гебена", знаменитого своим  лихим
прорывом в Дарданеллы и рейдами по Черному морю - столько  всего  довелось
увидеть за несколько часов, что на "Валгаллу" друзья вернулись измученными
и отупевшими от впечатлений, но прежде всего - от почти  непереносимого  с
непривычки многолюдья.
     Следующий день обещал быть не менее  трудным.  Пожалуй,  даже  более:
Новиков планировал не только встретиться с Басмановым, но еще  и  поискать
нужных людей в совсем других социальных слоях и группах эмиграции.
     Басманов спускался по крутому  переулку  вниз,  к  Галатскому  мосту,
возле которого снимал койку на веранде у толстого унылого грека. В  голове
у капитана шумело, а мысли разбегались, как испуганные светом тараканы.  И
он никак не мог сосчитать в лирах и  пиастрах,  сколько  же  это  будет  -
тысяча золотых рублей? Выходило  слишком  уж  много.  Хватит  и  приличную
комнату снять, отдельную, и приодеться, и в хорошее  дело  со  своим  паем
вступить, да просто жить не меньше года безбедно, а за год, ой, как  много
чего может перемениться... А может, купить в посольстве визу и  махнуть  в
Париж?
     Все теперь можно!
     Подобного душевного  подъема  он  не  испытывал  со  дня  выпуска  из
училища.
     А ведь еще утром он, как  последний  извозчик,  о  паре  поганых  лир
мечтал... Есть, есть правда  на  свете!  Вот  никому  не  повезло,  а  ему
повезло! Потому, что он заслужил! Воевал пять лет, живота не щадя, жил три
месяца, как собака  подзаборная,  перед  каждой  сволочью  унижался...  Но
теперь все! Теперь пусть передо мной стоят на задних лапках...
     Потом его мысли изменили направление.  Если  эти  двое  так  запросто
сунули ему столько без всякой расписки, то каким же может  быть  настоящее
жалованье?
     Подпоручик до  войны  получал  на  круг  пятьдесят  рублей  в  месяц,
штабс-капитан - восемьдесят четыре. Да если будут платить  хоть  втрое  от
задатка, это, считай, довоенное генеральское. А по нынешнему, да перевести
золото в бумажки? Правда, неизвестно, куда пошлют служить.  В  Африку?  Да
хоть и в Африку! На слонах ездить будем. С неграми воевать? А хоть бы и  с
неграми! Небось, не хуже, чем с большевиками.
     Все, решено - завтра как штык! Лет-то  всего-навсего  двадцать  семь,
когда и мир посмотреть! А кого бы это с собой для начала прихватить?
     Капитан увидел на углу покосившегося деревянного  дома  с  нависающим
над улицей балконом вывеску менялы. Приостановился,  не  вынимая  руки  из
кармана, расковырял упаковку,  ногтем  подцепил  тонкий  кружок.  Медленно
раскрыл перед глазами ладонь - а ну как наваждение, солнце напекло  голову
с голодухи? Но  на  ладони  действительно  поблескивала  новенькая  монета
благородного темно-желтого цвета со знакомым, чуть курносым профилем.
     Усатый  турок  в  феске  долго  прищелкивал  языком,  вертел  монету,
пробовал на зуб, кажется, даже обнюхивал. Потом быстро бросил  в  ящик  и,
что-то недовольно  бормоча,  вывалил  на  прилавок  целую  груду  мятых  и
засаленных лир.
     - Сколько? - спросил капитан.  Турок  опять  залопотал.  -  А,  морда
басурманская,  никак  по-русски  не  научишься!  -  добродушно   выругался
Басманов и так, комом сунул деньги в карман. Обманул  -  на  обманул,  все
равно много, он столько и в руках никогда не держал.
     На  следующем  углу,   у   старьевщика-черкеса,   по-русски   кое-как
соображавшего, которому многие беженцы загоняли свои вещи, капитан сначала
за пятнадцать лир (а за мои десять дал, скотина) купил  неплохие  наручные
часы, а  потом  поманил  торговца  пальцем.  Когда  тот  перегнулся  через
прилавок, Басманов сказал тихо, но значительно:
     - Револьвер нужен. Русский. Наган. С патронами. Понимаешь?
     Черкес замахал руками, заклекотал гортанно, мешая русские, черкесские
и турецкие слова, но капитан, не слушая, показал ему  из  кулака  золотой.
Старьевщик мгновенно успокоился и показал в ответ два пальца.
     - Ты что, с ума сошел? Он до войны двенадцать рублей стоил, а  сейчас
этого добра... Червонец, или я пошел...
     Черкес обежал прилавок и загородил выход из лавки.
     - Есть, есть револьвер. Хороший, большой, сейчас показать будем.
     Увидев товар, Басманов насмешливо сплюнул.  Здоровенный,  до  белизны
затертый полицейский "Смит-Вессон".
     - Бери, хороший, как ружье бьет, довольный будешь...
     - Я сказал - наган! Нету - я пошел...
     Или черкес не понимал  в  оружии,  или  действительно  не  располагал
наганами, но через полчаса азартного  торга  Басманов  вышел  из  лавки  с
бельгийским "Браунингом" второй  номер  в  заднем  кармане  брюк,  оставив
взамен червонец и еще десять лир.
     Теперь  он  окончательно  ощущал  себя  в  своей  тарелке.  Не  шваль
беженская, а снова боевой офицер, с деньгами, под хмельком и при оружии.
     Не зная, где придется ему  ночевать  уже  завтра,  он  тем  не  менее
заплатил греку за неделю вперед - "В  карты  выиграл,  да?"  -  равнодушно
спросил тот, принимая деньги, -  и  перенес  свой  вещмешок  с  веранды  в
крошечную, но с крепкой дверью каморку в мансарде,  из  полукруглого  окна
которой было видно море. Сверток с монетами он спрятал в щель за плинтусом
- мало ли что может случиться в ночных портовых трущобах,  и  неторопливо,
заложив руки за спину, словно не по  грязному  переулку,  а  по  Дворцовой
набережной, направился в "Казачий курень", где ежевечерне  собирались  для
тоскливого "веселья" и обмена  информацией  такие  же,  как  он,  "обломки
великой империи".
     Через  час,  в  отгороженном  грязноватыми   занавесками   "отдельном
кабинете" он, потребовав вместо вечной рыбы глазунью с колбасой,  разливал
по стаканам рыжий контрабандный коньяк и  начинал  осторожный  разговор  с
двумя  полузнакомыми  поручиками-дроздовцами,  ошалевшими  от  неожиданной
щедрости Басманова. Теперь уже он выступал в роли графа Монте-Кристо...
     Поручики эти сумели устроиться на работу по разоружению  и  демонтажу
береговых батарей, и по десять часов  в  сутки  вытаскивали  из  погребов,
протирали, смазывали  и  паковали  в  ящики  одиннадцатидюймовые  снаряды.
Платили им по три лиры в день, а сама работа успела  смертельно  надоесть,
выматывались они страшно и  без  чарки  "дузика"  почти  не  могли  спать.
Поэтому намек Басманова  на  возможную  работу  "по  специальности"  юноши
приняли с восторгом.
     ...В ресторан капитан явился за десять минут до назначенного времени,
тщательно  выбритый,  пахнущий  настоящим  "Вежеталем",  в  начищенных   у
мальчишки-курда сапогах. Сел за указанный ему столик и спросил оранжаду со
льдом.
     Точно в час в Дверном проеме обозначился Александр Иванович.  На  сей
раз он был один. Но такой же элегантный и непонятно веселый, как вчера.
     - Ну, вот и прекрасно, что пришли. Я в общем и не сомневался, в людях
редко ошибаюсь. Да и чего бы вам отказываться? Совсем молодой человек, вся
жизнь впереди, когда и ставить последний  рубль  ребром?  Хотя  другой  на
вашем месте вполне мог загулять суток  на  трое  или  просто  смыться.  От
добра, мол, добра не ищут. Ну ладно, это я так...
     Он протянул Басманову портсигар, но тот с  достоинством  отказался  и
закурил собственную "Месаксуди". Снова довольно хмыкнув, Шульгин перешел к
делу.
     - Так, Михаил  Федорович,  будем  считать,  на  первую  должность  вы
приняты. Будете у нас, так сказать, начальником  отдела  кадров.  Повторяю
задачу... - Он перечислил вчерашние требования к кандидатам и  добавил:  -
Только давайте без альтруизма. Я все понимаю, могут быть случаи -  хочется
помочь человеку, отчаянное положение, голодные дети... Так лучше вы  прямо
скажите,  кому-то  кое-что  можно  просто  выделить  из  представительских
сумм... А в целом исходите из того, что с выбранным вами человеком вам  же
и придется, скажем, в разведку идти, десять верст  с  пулеметом  на  плече
бежать по песку или джунглям, ну и все  тому  подобное.  А  вдруг  у  него
дыхания не хватит, струсит, вас же или товарища раненого бросит, да просто
скандален, неуживчив, к мордобою склонен... Надеюсь, все понятно?
     Тогда  далее.  Очень  нас  интересуют   люди,   умеющие   автомобилем
управлять,  на  мотоцикле  ездить,  вообще  к  технике  причастные.   Если
авиаторов найдете - совсем  чудесно.  Ну  там  артиллеристы,  пулеметчики,
специалисты по штыковому бою  -  само  собой.  Особая  статья  -  кадровые
штабисты, лучше даже - генштабисты с полным курсом Академии...  Для  таких
требования к здоровью могут быть и помягче.
     "Черт возьми, - думал Басманов, - так они что, действительно  империю
в дебрях Африки основать задумали? Размах, однако! Что ж, тем интереснее".
Но вслух ничего не сказал, только кивал понимающе.
     - Оклад содержания лично вам  определим  для  начала  в  три  тысячи.
Золотом, естественно. Знаете, - доверительно понизил голос  Шульгин,  -  я
как-то не слишком верю в бумажки, пусть это даже фунты. Согласны?
     Как он мог быть не согласен? Все это выходило за пределы самых смелых
и горячечных мечтаний. А вдали, в таком случае, вырисовываются перспективы
совсем уже  сказочные.  Он  вспомнил  о  матери  и  сестре,  оставшихся  в
Петрограде. Последний раз они  виделись  зимой  восемнадцатого,  и  больше
известий от них Басманов не имел.
     Об ужасах, что творили большевики в столице,  он  слышал  немало,  но
надеялся, что родных террор не коснулся. В конце концов о том, что он  жив
и ушел к Корнилову, не знал никто, кроме самых  близких  родственников,  а
две безобидные женщины ЦК вряд ли заинтересуют.
     Ну, если все образуется, имея деньги,  можно  будет  через  Финляндию
пробраться в Питер и как-нибудь их разыскать...
     ...Началась его работа. В наскоро оборудованной под контору  квартире
в первом этаже большого и запущенного дома неподалеку  от  Долма-Бахче.  В
приемной сидела барышня-машинистка из беженок, в  прошлом  бестужевка,  не
успевшая дойти до панели, поскольку ее отец сбежал из Одессы вовремя и  не
с пустыми руками. В кабинете Басманова  стоял  большой  обшарпанный  стол,
несколько стульев и, для солидности, желтое шведское бюро с  кучей  пустых
коленкоровых папок. Для выдачи авансов он получил под отчет  десять  тысяч
рублей и право испрашивать сколько потребуется, в зависимости от  грядущих
успехов.
     Тактику вербовки он разработал сам. Первым пяти  офицерам,  лично  им
отобранным,  Басманов  выдал  по  двадцать  рублей  и  пообещал   еще   по
восемьдесят, если они приведут по пять кандидатов, устраивающих  капитана.
Жалованье же, чтобы не  разжигать  излишнего  ажиотажа,  обещал  в  двести
рублей, намекая, впрочем, что это  сумма  не  окончательная.  Но  и  такие
деньги  натерпевшимся  и  изголодавшимся  эмигрантам  казались  совершенно
сказочными.
     С теми, кого Басманов счел пригодными, поочередно беседовали Новиков,
Шульгин и появившийся позже еще  один  господин  с  манерами  иностранного
генерала. Так показалось Басманову из-за его холодности,  неулыбчивости  и
нерусской  педантичности,  несмотря  на  безусловно  русскую   фамилию   -
Берестин. Разговаривая с волонтерами,  он,  как  заметил  капитан,  крайне
въедливо выяснял  послужной  список,  проявляя  странную  осведомленность,
отдавал предпочтение лицам, имеющим связи и  знакомства  с  начальствующим
составом Вооруженных сил  Юга  России,  а  также  с  бывшими  офицерами  и
генералами, служащими ныне в Красной армии. Это наводило на  мысль  о  его
причастности к контрразведке, только неизвестно  чьей.  Мелькнуло  даже  в
голове - а не большевики ли затеяли какую-то  грандиозную  провокацию,  но
Басманов тут же сам себя одернул  -  и  вид  у  новых  хозяев  слишком  уж
небольшевистский,  деньгами  они  сорят  неумеренно,  да  и  что  за  прок
большевикам от десятка-другого беглых офицеров?
     А вот  в  голубом  мундире  господин  Берестин,  вполне  возможно,  и
хаживал...
     Прошедшие окончательное собеседование и не получившие отказа  уезжали
на автомобиле с одним из "хозяев", и Басманов их больше не видел.  Те  же,
кому отказывали, получали "за беспокойство" по  сто  рублей,  под  честное
офицерское слово хранить в тайне место и содержание разговоров.
     Несмотря на это, в ближайшие дни слух о том, что  некие  таинственные
личности вербуют офицеров, распространился в  эмигрантских  кругах  весьма
широко.  Говорили  разное,  как  правило  -  весьма  далекое  от   всякого
правдоподобия.
     Что поделать, вызванное войной падение нравов, меланхолически отметил
Шульгин, не слишком, впрочем, этим фактом огорченный.  Да  и  как  скрыть,
если заходили вдруг по  рукам  царские  десятки  в  огромных  количествах,
кабаки, шашлычные, чебуречные и прочие трактиры стали заполнять веселые  и
возбужденные офицеры, а также и штатские лица, то ли выменивающие,  то  ли
выигрывающие пресловутые десятки, курс лиры в  районе  проживания  русских
пошел  вверх,  так  как  она  внезапно  получила  "золотой   паритет",   а
проститутки на набережных тоже подняли таксу вдвое-втрое.
     В субботу, явившись к восьми на службу, Басманов увидел перед дверями
конторы толпу, мало уступающую таковой у посольства.
     И ему пришлось сквозь нее проталкиваться,  стараясь  не  замечать  то
просительных,  то  наглых  лиц  соотечественников,  не  слышать  униженных
просьб... Явившийся на час позже Шульгин, которого  капитан  считал  своим
непосредственным начальником, тоже пробился с трудом, однако велел пускать
и выслушивать всех, кроме явных калек и алкоголиков, каковые тоже  имелись
в избытке.
     До   обеда   Басманов   наслушался    душещипательных    историй    и
кузьмы-крючковских подвигов в таком  количестве,  что  их  хватило  бы  на
десяток выпусков газеты "Русский инвалид". (Следует заметить, что название
газеты означает совсем не то, что вы, должно быть, подумали. До  революции
"инвалид" являлось синонимом понятия "ветеран". И только.)
     А в три часа пополудни внезапно появился  офицер  английской  морской
пехоты в сопровождении вооруженного наряда. Басманов слегка растерялся, не
зная, как себя  вести,  но  в  конторе,  по  счастью,  оказался  сменивший
Шульгина Новиков. На великолепном английском пригласил майора  в  кабинет,
попросив Басманова  продолжать  работу.  Через  полчаса  англичанин  вышел
раскрасневшийся, явно удовлетворенный  полученными  объяснениями  и  новым
знакомством, пожал на прощание капитану руку, отдал честь  и  удалился.  А
морские пехотинцы остались наводить порядок в очереди.
     Однако  за  вечерним  хересом  Шульгин  сказал,  что   лавочку   пора
сворачивать.
     - Сто двенадцать человек. Думаю, вполне достаточно. Или  до  полутора
сотен  дотянем?  Тогда  завтра  последний  день   -   и   все.   Отбирайте
самых-самых... Впрочем, сливки мы уже сняли. В общем, сами смотрите...
     Басманов подсчитал, что через контору уже прошло не меньше  батальона
претендентов, и, значит, тысяч сорок раздали просто так, да  еще  двадцать
выдано завербованным офицерам на устройство семей, кому посчастливилось их
вывезти. Забрать семьи к "месту постоянной дислокации" Шульгин пообещал не
позднее, чем через три месяца.
     - Ну, все!  Пора  и  честь  знать,  -  сказал  он  Басманову  вечером
следующего дня, когда  желанное  число  было  достигнуто.  -  Едем  домой.
Собирайтесь...
     Басманов понял, что наконец узнает,  куда  же  исчезали  принятые  на
службу. Он отчего-то вообразил, что их собирают в какой-нибудь  загородной
ферме или в пустых казармах бывшей султанской армии, вроде тех, где сам он
отбывал двухнедельный карантин.
     Однако автомобиль незнакомой модели, открытый, с длинным,  сверкающим
хромированным металлом капотом и глубокими кожаными сидениями, довез их до
порта, где у пирса ждал такой же роскошный катер.
     Рыча мотором и громко хлопая днищем по мелкой босфорской волне, катер
долго несся сквозь розовато-жемчужную полумглу к входу в Мраморное море. С
борта катера, особенно в это  время,  на  грани  между  ранним  вечером  и
подкрадывающейся  с   Анатолийского   побережья   ночью,   Константинополь
выглядел, как ему и подобало  -  совершенно  сказочным  городом,  кисейная
дымка смазывала все подробности, оставляя только смутный  цветной  силуэт,
исчерченный  остриями  сотен  минаретов.  В  нем  обязательно  должны   бы
твориться, непрерывно и бесконечно, как арабская вязь на  стенах  мечетей,
волшебные и загадочные истории в духе "Тысячи и одной  ночи",  а  если  на
самом деле творилось там совсем другое - так об этом легко было  заставить
себя забыть, подчиняясь очарованию летнего вечера. Тем более что с  ним-то
самим, капитаном Басмановым, одна из сказочных историй все-таки произошла,
и чудное мгновение продолжает длиться...
     Увидев высокий белый борт огромного парохода, едва заметно  дымившего
первой трубой в полуверсте от берега, Басманов  невольно  вспомнил  темные
зловонные трюмы, загаженные палубы судна, на котором он выбрался из ужасов
Новороссийской эвакуации. И ощутил нечто вроде мгновенной тошноты.
     Катер лихим разворотом подошел к широкому, почти  касающемуся  нижней
площадкой воды, трапу. Встреченные здоровенным, на голову выше  Басманова,
матросом с тяжелыми и резкими чертами малоподвижного лица,  они  поднялись
на просторную, тщательно выскобленную палубу.
     -  Сейчас  вас  проводят  в   каюту.   Устраивайтесь.   Если   что-то
потребуется, обращайтесь к любому  члену  экипажа,  все  будет  сделано  в
лучшем виде. Русских среди них  нет,  но  язык  все  понимают  достаточно.
Отдыхайте, пообщайтесь со своими друзьями... А утром встретимся. Извините,
что оставляю вас, но - дела. - Шульгин развел руками и церемонно приподнял
шляпу.
     Каюта, отведенная Басманову на  верхней,  то  есть  четвертой  сверху
палубе надстройки, поразила его размерами и невиданным с довоенных  времен
комфортом. Вообще тем, что существует еще на свете  такой  вот  заповедник
настоящей человеческой жизни, начисто равнодушной к бедам миллионов  людей
из бывшей Российской империи.
     Больше  всего  каюта  походила  на  лучшие   номера   "Астории"   или
"Лондонской"  гостиницы,  где  ему  приходилось  бывать,  возвращаясь   на
короткий срок с фронта в  Петроград.  Солидная  мебель,  обилие  бронзовых
люстр  и  бра,  особые,  свойственные  как  раз  такого   рода   временным
пристанищам богатых людей, запахи.  Очевидно,  поселяя  его  здесь,  новые
хозяева хотели подчеркнуть не только важность его нынешнего положения,  но
и намекнуть на цену того, что он может потерять, нерадиво относясь к своим
обязанностям. По крайней мере, такая мысль у капитана мелькнула.
     Отпустив матроса, невозмутимость и сдержанность  которого  напоминали
скорее манеры дворецкого из хорошего  английского  дома,  нежели  простого
моряка, Басманов побродил по каюте, осмотрел  все  ее  жилые  и  подсобные
помещения, постоял у большого окна, со смешанным чувством глядя на редко и
неравномерно освещенный берег.
     Радость в этом чувстве, безусловно, присутствовала, но много  было  и
тревоги.  Сменял  он  скудную,  тяжелую,  но  ставшую  почти  естественной
жизнь... на что?
     Выкурил папиросу из любезно приготовленной на круглом столе  гостиной
коробки и решил поискать знакомых.
     Первый же встреченный в коридоре матрос, как  и  обещал  Шульгин,  н