уще того - амазонок-мстительниц. Не  знаю,  правда,
за что. К женщинам я всегда относился предупредительно...
     А вот такой ход уже ближе! Узнать бы, не происходило ли вокруг  моего
дома чего-то вроде с®емок фильма с  участием  полураздетых  баб,  или  шоу
аналогичное в ближних заведениях... Тут есть рацио...
     Одним словом, работать есть с чем. Зарядить  в  компьютер,  придумать
программу, проиграть все подходящие прецеденты за предыдущий век...
     Дело  сдвинулось.  Я  крутил  руль  своего  "Тура",  строил   версии,
надиктовывал  идеи  на  кристаллофон,  слушал  последние  новости  и  даже
понемногу начал любоваться природой.
     Душевное равновесие, достигнутое на базе определившегося  социального
статуса:  "журналист,  ведущий  частное  расследование",  -  вернуло   мне
утраченный было вкус к краскам и звукам окружающего мира.
     Под вечер я оказался почти у цели.
     В  дебрях  вологодских  лесов,  неподалеку  от   старинного   городка
Кириллова, была у меня дача. Даже не то чтобы в полном смысле этого  слова
дача, а крепкая рубленая изба, слегка переоборудованная, стоящая вроде и в
черте престижного дачного поселка, но и на отшибе, отделенная  от  крайних
домов оврагом. Так что кадровые дачники меня своим не  считали.  Меня  это
устраивало, избавляя от необходимости  участвовать  в  общественной  жизни
здешнего социума.
     Наезжал я сюда нерегулярно, с интервалами от месяца  до  года,  когда
появлялось вдруг желание поработать вдали от городского  шума  или  просто
отдохнуть...
     В Москве мало кто знал о наличии у меня сего  "приюта  отдохновения",
здесь для аборигенов я тоже как бы  не  существовал,  поэтому  в  нынешней
ситуации убежище казалось мне надежным...


     ...Я едва успел затормозить. Прямо  мне  под  колеса  вылетел  рослый
вороной жеребец. Осажденный чересчур нервным рывком поводьев, он  поднялся
на  дыбы,  крутнулся  на  задних  ногах  и  стал  поперек  дороги,   шумно
всхрапывая.
     - Опасно ездишь, Марк Аврелий, - приветствовал я всадника, выходя  на
дорогу и разминая затекшие ноги и спину.
     Он тоже спрыгнул  с  коня,  звякнул  шпорами.  Пятнадцати-,  если  не
ошибаюсь, летнего отрока, соседского сына,  действительно  звали  Марк,  а
дополнительные римские  имена  я  придавал  ему  без  всякой  системы,  по
настроению. Прошлый раз, кажется, он был Марк Юний  Брут.  Я  старался  не
повторяться, но на Аврелии мои запасы исчерпывались. Надо будет  полистать
первоисточники. Светония там. Аммиана Марцеллина...
     -  Здравствуйте,  дядя  Игорь,  вернулись  наконец!  -  парнишка  был
искренне  рад.  Приятно,  когда  твое  появление   вызывает   у   человека
положительные эмоции, а не выстрел в упор, к примеру...
     Мы присели на обочине и неторопливо начали обмениваться  информацией.
Меня в данный момент интересовало лишь одно: не появлялась ли здесь  Алла.
Но спросил я о ней между прочим, когда все достойные мужской  беседы  темы
были исчерпаны.
     Ответ Марка меня расстроил. Я все же не на шутку надеялся,  что  Алла
догадалась использовать дачу как убежище. Теперь все становилось совсем уж
беспросветно...
     - Да, дядя Игорь, зато вас сегодня тип какой-то  спрашивал.  Я  когда
вас увидел, удивился даже, какое совпадение, а потом заговорился и  забыл,
а сейчас вспомнил.
     - Ну? Очень интересно, - я напрягся, но не подал вида. - И  какой  из
себя?
     -  Мне  он  не  понравился...  Такой...  членистоногий...  -  мальчик
повертел  пальцами  в  воздухе  и  довольно   похоже   описал   вчерашнего
аэропортовского незнакомца.
     Все мои надежды рухнули разом. Убежища больше нет, и -  что  страшнее
всего - любые мои замыслы для них открытая книга.
     - ...перед обедом. Походил по поселку, потом увидел меня, я  как  раз
Агата выводил, и спросил, не видел ли я вас. Я показал ваш дом  и  сказал,
что вас с прошлого лета не  было...  -  продолжал  об®яснять  Марк.  Очень
обстоятельный, педантичный даже юноша.
     - И все? - спросил я.
     - Все. Ушел по Пихтовой аллее. Я думаю - на станцию.  Он  без  машины
был... А я потом пообедал и поехал в лес. Тут у меня одна поляна есть, для
тренировок. Я стипльчезом думаю заняться. А тут и вы под®ехали...
     - Ладно, Марк... - мне  очень  не  хотелось  вмешивать  парня  в  эту
историю, но другого выхода  просто  не  было.  Надо  только  прямо  сейчас
сочинить сказочку поубедительней. - Я на тебя очень надеюсь. Дело  в  том,
что, похоже, у меня наметились крупные неприятности... Помнишь историю про
пришельцев с Антареса?
     - Конечно! - у Марка глаза округлились от предчувствия.
     - Боюсь, что та история совсем  не  закончилась.  Но  -  тайна!  Они,
очевидно, вышли на мой след... А твой тип слишком напоминает их  агента...
Понял? Мне придется временно скрыться.  Только  ты  можешь  мне  помочь...
Прежде всего - никому ни слова. Ни отцу, ни матери, ни друзьям.  И  каждый
день, на закате, когда солнце скрывается за лесом, жди  меня  на  северном
берегу озера. Знаешь, где  бани.  Как  бы  между  прочим  под®езжай  туда,
задержись, на озеро посмотри, подпругу  поправь...  Если  меня  не  будет,
уезжай. На другой день - снова. И наблюдай. Если  что  узнаешь,  заметишь,
услышишь, сообщишь мне... Да, какой у тебя  личный  номер  на  компьютере?
Возможно, я и так с тобой свяжусь...
     За несколько минут мы с Марком согласовали еще ряд  условий  нашей  с
ним конфиденции.
     - И вот еще что -  переключи  на  себя  мой  закрытый  канал...  -  я
об®яснил, как это сделать. - И  запомни  еще  раз,  очень  прошу  тебя,  в
буквальном смысле никому ни слова. Даже и Алле, если она вдруг  об®явится.
Только после встречи со мной...
     Марк  ускакал,  переполненный  впечатлениями,  а  я  вновь   направил
вездеход в самую глубь леса.
     Петля сжалась настолько туго, что становилось трудно дышать.
     Один только, самый последний шанс остался у меня.
     Враги знают о моей даче, но ищут меня скорее наобум. Иначе не  шлялся
бы здесь этот тип. Раньше,  чем  я  реально  мог  сюда  приехать.  Значит,
выследить не смогли, мой трюк в отеле прозевали, и бороться с ними  можно.
Впервые за двое суток  я  опередил  их  в  темпе.  Следующий  же  мой  ход
просчитать вообще невозможно, ибо знать об этом варианте не может ни  одна
душа в мире... За исключением Марка. И Аллы... Да и им вряд ли вспомнится.
     Я дождался ночи, спрятав вездеход  в  густых  зарослях  орешника,  не
выпуская из рук своего гарпунного ружья и прислушиваясь к каждому звуку.
     Сумерки тянулись чересчур долго, особенно если учесть, что  я  не  ел
ровно сутки.
     Уже в полной темноте, я  вышел  по  берегу  озера  к  тяжелым  башням
монастыря. Слева от арки Водяных ворот тускло светилось забранное решеткой
оконце.
     Нервно озираясь, я постучал...



        4

     ...С отцом Григорием я познакомился десять, скорее, даже  одиннадцать
лет назад. В лавке букиниста на  Ильинке.  Мы  разговорились,  как  сейчас
помню, о первоизданиях Бодлера на русском.
     Несмотря на почти трехкратную разницу в возрасте, что-то нас  друг  в
друге заинтересовало.
     Он сказал, что бывает в этой  лавке  по  понедельникам,  и  предложил
встретиться следующий раз.
     О том, что он монах, я узнал лишь через год, а то и больше.
     Но этой стороны его жизни мы еще долго не касались.  Только  когда  я
обзавелся дачей, встречи вышли за пределы магазинов,  лавок,  литературных
кафе и трактиров. Мы, например, стали ходить по  грибы.  И  на  рыбалку  в
монастырских прудах.
     Отец Григорий, в выгоревшей поношенной рясе, скуфье, старых  сапогах,
да на фоне вологодских пейзажей, выглядел персонажем допетровских  времен.
И это при том, что в первой своей жизни дослужился до полковника, а сейчас
занимал в монастырской иерархии немалый чин не то келаря, не то  казначея.
Но в парадной иноческой форме я его не видел ни разу.
     Вот и сейчас,  вызванный  привратником,  он  появился,  неподвластный
времени, невысокий, поджарый, с седенькой бородкой.
     Я начал сбивчиво извиняться, что вот позволил себе потревожить, но он
остановил меня движением руки.
     - Раз пришел, значит имеешь в том нужду.  Пройдем  ко  мне,  там  все
скажешь.  А  приют  страждущим  обитель  наша  предоставляет  без   всяких
условий...
     В подбашенной галерее было тихо, темно, гнетуще, сказал бы я в других
обстоятельствах.  Сейчас  же,  наоборот,  толщина  стен,  нависшие  своды,
громоздкие дубовые ворота создавали ощущение покоя и безопасности. А когда
привратник задвинул кованый, толщиной  в  руку  засов  на  калитке,  стало
совсем хорошо.
     - Только... Не могли бы вы сказать, что если меня будут спрашивать...
Не меня даже, а вообще, не появлялся ли тут некто на меня похожий...
     Григорий молча кивнул, зашел в каморку и что-то сказал монаху,  после
чего увлек меня вглубь башни.
     - Не следует заставлять послушника лгать.  Хотя  бы  и  во  спасение.
Лучше сменить его. Новый же привратник на самом деле ничего не видел.
     Мы пересекли небольшой внутренний дворик, еще одни ворота,  несколько
раз повернули между разбросанными в беспорядке  темными  строениями,  и  я
потерял  ориентировку.  В  этой  части  монастыря  мне  раньше  бывать  не
приходилось, стены окружали со всех сторон, а освещение вряд ли отличалось
от того, что было в древности. Внешних фонарей не имелось вообще, а слабый
желтоватый свет из редких окон едва-едва позволял различить мощеную  белым
камнем дорожку.
     Я спросил отца Григория, почему так мало света.
     - Нет необходимости. Спать монахи ложатся рано, а кому нужно,  и  так
не заблудится. В кельях же хватит и свечей. Живой свет успокаивает душу.
     По длинному коридору, миновав несколько лестниц и  открытых  галерей,
мы наконец достигли цели.
     Отец Григорий занимал довольно  просторную,  но  скудно  обставленную
келью. Два окна в глубоких амбразурах, беленые известью стены,  стол,  два
табурета, топчан в углу. Самодельные полки для книг.
     Несколько икон с горящими лампадами. В левой стене еще одна дверь, из
мореных досок, стянутых железными полосами, и с ручкой  в  виде  неровного
кольца.
     - Есть хочешь?  -  спросил  монах,  подвигая  мне  табурет.  -  Можно
сказать, чтоб принесли из трапезной. Грибная солянка, жареная рыба...  Или
просто чаю?
     Я не ел по-настоящему очень давно, но голода не было. Нервы. У  одних
от переживаний аппетит обостряется,  у  меня  наоборот.  Да  и  затруднять
пожилого человека...
     - Чаю, пожалуй, выпью.
     И только после чая  с  черствыми  бубликами  и  сахаром  вприкуску  я
перешел к сути дела.
     Отец Григорий выслушал меня внимательно, не стесняясь перебивать  для
уточнения мелких деталей, которые сам я упустил  или  не  придал  должного
значения. Несколько раз он предлагал вернуться назад и  отдельные  эпизоды
разложить буквально по минутам. Во время долгого, более  чем  трехчасового
разговора святой отец отнюдь  не  выглядел  тихим  богомольным  старичком.
Напротив, глядя на него сейчас, я очень отчетливо представил, каким он был
бравым офицером, и  не  где-нибудь,  а  в  мобильных  частях  ООН.  Первая
половина нашего века, как известно,  спокойствием  не  отличалась,  работы
рейнджерам-ооновцам было выше головы. И хоть потом почти тридцать лет отец
Григорий усердно замаливал грехи, прежняя хватка осталась, достаточно было
вглядеться в его прищуренные, далеко не смиренные глаза. Он сжал в  кулаке
свою  не  слишком   роскошную   бородку,   задумался,   покачивая   носком
потрескавшегося от старости сапога.
     - Ну, стало быть, ладно. Сегодня, сын мой, можешь отдыхать  спокойно.
Здесь тебя никто не найдет и не потревожит. Стены обители надежны,  братия
многочисленна и крепка духом... - он усмехнулся.  Встал,  зевнул  и  мелко
перекрестил рот. Подошел к маленькой двери и открыл ее.
     За дверью оказалась еще одна комната. Совершенно в  ином  стиле.  Тут
стояла  добротная  кожаная  мебель,  массивный  письменный  стол,   мощный
компьютер.  Две  стены  занимали  застекленные  книжные  и  глухие   иного
назначения  шкафы,  пол  устилал  ковер,  к  третьей   стене   прислонился
громоздкий титановый сейф. Еще две двери справа от  сейфа.  И  узкое  окно
напротив стола, забранное прочной решеткой.
     Я понял, что это - рабочий кабинет монаха. И сам он скорее  казначей,
чем келарь. Если здесь хранятся монастырские ценности,  спать  я  могу  на
самом деле спокойно.
     Отец Григорий пожелал мне доброй ночи, осенил  крестным  знамением  и
исчез, притворив за собой дверь.
     Я лег на диван и действительно почти тотчас уснул.
     Проснулся среди ночи  непонятно  отчего.  Разве  что  от  непривычной
тишины. Как в сурдокамере. Или в каюте звездолета. Лежал на спине, глядя в
невидимый потолок.
     Все пережитое за двое  суток  представилось  вдруг  сюрреалистическим
абсурдом, и только текущий миг реальностью.
     А потом где-то очень далеко, за Сиверским  озером,  вдруг  послышался
тоскливый собачий вой. А может быть - и волчий. Вой этот перемещался вдоль
горизонта, как будто передавался эстафетой. Замолкал в одной  деревне  или
хуторе и начинался в другой. Я постарался представить карту  окрестностей,
чтобы  сообразить,  возможно  ли  это,  и  в  полудреме   мне   привиделся
один-единственный зверь, но огромный, бегущий краем озера.
     Выспаться мне удалось хорошо. Даже, пожалуй, лучше, чем когда-либо за
последнее время. Мало того, что меня никто не беспокоил (а ночной  вой  не
приснился ли?), так еще и погода за ночь изменилась, похолодало, опустился
густой моросящий туман, и в келье царил приятный полумрак, а по  жестяному
козырьку окна негромко постукивали дождевые капли.
     Отца Григория в келье не было, на столе меня ждал постный, но  вполне
приемлемый завтрак. Я надеялся, что в  современно  оборудованном  кабинете
монаха найду какое-нибудь средство связи с внешним миром,  однако  ошибся.
Кроме  компьютера,  ничего  радиоэлектронного  там  не  оказалось,  да   и
компьютер включить не удалось, система  кодировки  не  соответствовала  ни
одной мне известной. Вполне возможно, что и подключен он не к общемировой,
а к какой-нибудь  специально-церковной  информационной  сети,  а  машинным
языком мог быть, к примеру, даже и церковнославянский.
     Оставалось либо  снова  завалиться  спать,  либо  развлечься  чтением
духовной литературы. Или, наконец, просто наблюдать из окна  за  будничной
монастырской жизнью. Если б окна выходили во двор музея-заповедника,  было
бы, конечно, лучше. Туристки там, и тому подобное...
     Отец  Григорий  появился  только  после  обеда,  который  мне  принес
молчаливый послушник. Он вошел в мокром  подряснике  и  заляпанных  грязью
сапогах, пока переодевался в сухое, грел  руки  перед  зеркалом  кафельной
печи, не произнес ни слова. А я терпеливо ждал, понимая, что не просто так
он полдня бродил где-то под дождем.
     - Как желаешь поговорить, сын мой, - отец Григорий  сел  на  табурет,
положив на стол маленькие жилистые кулаки, - в  мирском  плане  или  же  в
духовном?
     "Начало многообещающее", - подумал я.
     - Не хочу показаться грубым материалистом, отец, но  сфера  духовная,
по-моему, сейчас не слишком актуальна. Поскольку духовное бытие я не мыслю
отдельно от бытия телесного. Если не  удастся  обеспечить  второго,  то  и
первое... - я пожал плечами.
     -  Пусть  так.  Хотя  я  мыслю  иначе  и  не  стал  бы  категорически
противопоставлять одно другому. Я много размышлял над твоим делом. Ты прав
в одном. Рациональное об®яснение тому,  что  произошло,  найти  не  просто
трудно, а скорее всего, невозможно. По крайней мере, три момента в обычной
системе координат  необ®яснимы.  И  значит,  твоя  безопасность  полностью
гарантирована только здесь. При тех возможностях,  что  продемонстрировали
твои враги, полагать иное - крайне безответственно...
     Я и сам так  думал  в  глубине  души,  но  из  врожденного  оптимизма
надеялся как-нибудь выкрутиться. Потому  слова  монаха  меня  не  удивили.
Правда, чтобы прийти к такому выводу, не  требовалось  размышлять  ночь  и
полдня.
     Но дальше он  начал  говорить  вещи,  которые  в  чем-то  могли  быть
истиной, а в целом вызвали не то, чтоб неприятие, а недоумение.
     Выходило так, что в мир пришло некое  абстрактное  зло,  чуть  ли  не
всеоб®емлющего плана. И направленное не столько против меня, как личности,
а наоборот. То есть я -  лишь  об®ект  проявления  указанного  зла  в  его
мирском воплощении.
     Всерьез с  такой  позицией  спорить  было  невозможно.  Да  и  просто
невежливо. Надо было выкручиваться. Искать деликатные формы возражений.  Я
и сказал, что, на мой  взгляд,  "мировое  зло"  проявило  себя  действиями
чересчур земными, да вдобавок и неквалифицированными.
     - Вот тут твоя ошибка. Очеловечивать потустороннее - нет ничего более
неправильного. Разумеется, земной противник в чистом,  скажем  так,  виде,
сумел бы разделаться с тобой успешнее... Могу даже рассказать,  как  такие
вещи исполняются... А тут другое. Не требую, чтоб ты  поверил  мне  сразу.
Сам был такой, знаю...
     Отец Григорий говорил все это резко,  что  так  не  походило  на  его
обычную манеру.
     - Ну допустим, - кивнул я. - Но  что  из  этого  следует?  Смириться?
Приготовиться к неизбежному?  А  может,  постриг  принять?  Как  считаете,
против монаха эти силы зла бессильны?
     Он кивнул.
     - Возможно. Думаю, в этих стенах ты в безопасности.
     "Вот тебе и вербовка, - подумал я. - Или, лучше  сказать,  обращение.
Десять лет общались, а теперь отец миссионер решил, что клиент созрел..."
     - Только ведь зло при этом не исчезнет? Найдет себе  иной  об®ект.  И
добьется своего. А чего именно?
     Я впервые увидел монаха раздраженным. Или, вернее, утратившим обычное
спокойствие.
     - Нет, ты до сих пор ничего не понимаешь. Думаешь, повредился дед  на
религиозной почве? Что я тебе, апостол Павел? Если бы я знал,  в  чем  тут
дело! Я так чувствую, понимаешь? - и  тут  же  крякнул  смущенно,  опустил
глаза,  несколько  раз   перекрестился.   Видимо,   это   показалось   ему
недостаточным, он встал, повернулся к самой  большой  из  икон  в  тусклом
серебряном окладе, начал вслух читать молитву:
     "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да  бежит  от  лица  Его
ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут,  яко  тает  воск  от  лица
огня, тако погибнут беси от лица любящих  Бога  и  знаменующихся  крестным
знамением, и в веселии  глаголющих:  радуйся,  Пречестный  и  Животворящий
Кресте Господень, прогоняй сей силою  на  тебе  пропятого  Господа  нашего
Иисуса Христа, во ад сошедшего и поправшего силу диаволю и даровавшего нам
тебе, Крест свой Честный, на прогнание всякого супостата. О, Пречестный  и
Животворящий  Кресте  Господень!  Помогай  ми   Святою   Господнею   Девой
Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь."



        5

     Под вечер разразилась сильная гроза, необычная в это время года, и  я
долго стоял под навесом башни и наблюдал за потоками серой воды и лиловыми
кустистыми разрядами молний.
     Однако к назначенному времени дождь утих, и я собрался на  встречу  с
Марком. Невзирая на все ранее услышанное от монаха.
     Отец Григорий предложил составить мне компанию, хоть я и отказывался,
считая, что неудобно злоупотреблять гостеприимством и дружелюбием пожилого
человека, заставляя его тащиться за несколько километров по грязи,  лужам,
мокрой траве. Тем  более  что  не  было  и  уверенности  в  пунктуальности
мальчишки.
     Но зря я так думал о своем юном друге. Он не только  пришел  вовремя,
но и  привез  мне  письмо  от  Аллы,  отпечатанное  принтером  компьютера.
Правильно я сообразил переключить на него свой индекс.
     Письмо само по себе уже было счастьем. Значит, она жива и с ней все в
порядке.
     Первая половина  текста  ничего  особенного  не  представляла.  Слова
привета, извинения,