мственной  и  осмысленной политики  такие
правительства  проводить не  могли. Порядок  кое-как поддерживался  только с
помощью   института  несменяемых  государственных  чиновников,  от  товарища
министра и ниже.
     В противном случае все рухнуло бы еще в тридцатые годы прошлого века.
     Огромных   расходов  требовало   содержание   четырехмиллионной  армии,
охранявшей  границы  Периметра,  причем  не  только  на  исконно  российской
территории, но  и  за  ее  пределами,  обеспечивая обороноспособность  более
слабых членов Тихо-Атлантического Союза.
     Остаток  бюджетных  средств уходил  на  реализацию  непомерно  раздутых
левыми  правительствами социальных программ. Казна  из последних сил платила
всем  -  пенсионерам,  безработным,  слабосильным  крестьянским  хозяйствам,
матерям-одиночкам,  общинам малочисленных  инородческих племен, ветеранам  и
инвалидам боевых действий. И все они считали, что платят им мало.
     Соответственно,  более-менее  успешные  предприниматели,  купцы,   лица
свободных   профессий   были  обложены   непомерными  налогами,  прямыми   и
косвенными.  И  совершенно  справедливо  считали,  что  нет  особого  смысла
надрываться,  повышая  благосостояние  дармоедов. Вот  уже два десятка  лет,
после очередного  мирового кризиса, промышленное производство в стране почти
не росло.
     Зато  росло  население,  отчего  жизненный  уровень  большинства народа
медленно, но неуклонно падал.
     Россия по этому  показателю опустилась  почти до  уровня второразрядных
европейских государств, вроде Италии или Сербского королевства.
     Постоянную головную боль доставляли агрессивные сепаратисты западных  и
южных   губерний   державы   -  Финляндии,  Привислянского   края,  Галиции,
Бессарабии,  Турецкой  Армении. В  любой  момент там  могли начаться крупные
беспорядки  с весьма серьезными  последствиями. Да уже и  начинаются, только
слепой не видит.
     А  предпринять  решительные,  превентивные,  соответствующие  опасности
момента действия кто-то не может, а кто-то просто не хочет. По политическим,
и не только, соображениям.
     И,  конечно,  тяжелой   гирей  на  России  висели  внешние  долги,   не
выплаченные еще со времен мировой войны.
     Крайне негативно ведут себя так называемые прогрессивные силы общества.
Их стратегия и тактика до странности похожи на то, что творилось в последние
годы существования Российской империи.
     Безудержное   критиканство   любых  действий  государственной   власти.
Бессмысленные призывы к тотальной оппозиционности,  "по всем  азимутам", без
разбора. Власть плоха  по определению, просто потому, что она власть. Причем
смена  кабинетов никак  не отражается на накале этой  "борьбы". Вчера пресса
дружно обрушивалась на правительство за то,  что российские войска в составе
объединенных вооруженных  сил  Союза участвуют в  боях  на  севере  Африки и
Ближнем Востоке.
     Завтра  новый  премьер  и министр  иностранных  дел  принимают  решение
ограничить  воинские  контингенты  в  Африке  до  чисто  символических  двух
батальонов,   и   тут   же   поднимается  новая  волна   протестов.   "Сдача
стратегических   позиций",   "пренебрежение   геополитическими  интересами",
"предательство союзников" и так далее.
     Самое  смешное, что  полярно меняют позиции  и точки зрения те же самые
газеты и те же самые обозреватели.
     Такое впечатление,  что  всеобщее,  пусть  и не  высказанное до поры до
времени вслух желание "властителей дум" -  это чтобы в России исчезла вообще
всякая   власть,  правая,  левая  -  не  суть  важно.   "Честному   человеку
сотрудничать  с любой властью невыносимо!" Очень  ходовой рефрен  последнего
десятилетия.
     Раньше, кажется, так явственно подобные настроения не проявлялись.
     Можно,  конечно,  ни  о  чем  этом  вообще  не  думать,  руководствуясь
принципом  "чем хуже,  тем лучше", и  надеяться на  то, что рано  или поздно
народ сам позовет Великого князя на царство, но надежда эта вполне дурацкая.
     Разве что  вновь  вспыхнет  в стране гражданская война, но  тут уж всем
мало не покажется, и становиться царем в очередной раз разрушенной и залитой
кровью стране - упаси, Господи, от такой участи.
     Олег Константинович, изучая мировую и европейскую историю двух минувших
веков,  испытывал  некоторое  теоретическое недоумение.  Каким-то  образом в
России до сих пор  не возникало  сильных радикально настроенных политических
течений, которые попытались бы установить диктатуру правого толка. Возможно,
слишком много сил  и жертв потребовалось в свое время для разгрома диктатуры
левой.
     И вожди Белого движения в массе своей оказались только  солдатами, а не
политиками. Иначе отчего это  у нас не  нашлось своих Муссолини, Людендорфа,
Хорти   и   прочих,   сумевших,   пусть   и   не   надолго,   установить   в
двадцатые-тридцатые  годы прошлого века  крайне авторитарные и  репрессивные
режимы в доброй половине сотрясенной войной и потерявшей ориентиры Европы?
     Но  ведь могут  еще и появиться. Обстановка  располагает. Не зря же  об
этом  постоянно  твердят решительно  настроенные гвардейские  генералы. Мол,
лучше  начать  самим,  нежели  ждать   путча  в  Петрограде,   поддержанного
армейскими частями.  Кое-какая настораживающая информация князю по линии все
того же Чекменева поступала.

     Вот  и сейчас Чекменев испросил аудиенции, скорее всего, чтобы доложить
собственную трактовку  пятигорских событий. Не есть  ли это именно тот самый
"первый звонок"?
     Так  и вышло.  Чекменев  сообщил  все, что  успел узнать  от Тарханова,
присовокупив, что соответствующим образом оформленные и заверенные документы
представит несколько позднее.
     -  Ну, и представишь,  - с облегчением ответил претендент на Российский
престол.  -  Официально кавказской проблемой должно заниматься Петроградское
правительство. И  пусть оно  ею  займется в меру сил  и  желания.  Захотят -
пригласят  меня на заседание Государственного совета. Там и выскажусь,  если
потребуется. А что  в этой ситуации на самом  деле  собираемся делать  мы? И
делать ли вообще что-либо?
     - Официально  - ничего. До последней  возможности.  Даже  если  просить
будут.  А  они  будут, ручаюсь.  Мы же сейчас  должны  по  полной  программе
отработать все, что касается нашей территории. Мы ведь еще и задержанного по
обвинению в попытке  убийства  полковника Половцева сотрудника  госпрокурора
Бельского допросили...
     -  О, вот это уже  интереснее!  - Прокурора князь не любил, что  вполне
естественно  в  отношении  человека,  поставленного  присматривать,  чем  ты
занимаешься  на вверенной тебе территории.  И пусть ничего  плохого Бельский
ему   до  сих  пор   не  сделал,  свою  неприязнь  Олег  Константинович  ему
демонстрировал в доступной по рангу форме - то есть подчеркнутой вежливостью
и неукоснительным соблюдением протокола в официальном общении.
     А вот неофициальное было исключено начисто.
     -  На  первых допросах  господин Герасимов все полностью отрицал,  да и
улик,  кроме ничем не подтвержденных подозрений самого Половцева и показаний
двух  непосредственных исполнительниц, не  было. Впрочем,  те показания тоже
мало чего стоили, - пренебрежительно махнул рукой Чекменев.  - Естественно -
для  суда  присяжных.  Мы-то  отнеслись  с  полным вниманием.  И  через  час
задержанные начали признаваться всерьез.
     Чекменев  знал, что  мелкие подробности  князя никогда не интересовали.
Ему важна суть проблемы, по которой можно принимать принципиальные решения.
     Поэтому пояснил  сразу. Сам Бельский тут  полностью ни при  чем. Скорее
напротив.  Герасимов был  завербован еще  в  Петрограде  человеком,  имеющим
отношение к руководству агентуры "интернационала" в России. Похоже, связан с
тем  же Катранджи  и польско-литовскими  сепаратистами. Между  прочим,  они,
получается,  в  данный момент как  бы наши союзники,  поскольку  тоже делают
ставку на организацию  всероссийской смуты.  Имеют  в виду натравить друг на
друга  вас и центральное  правительство.  Воображают, что это поможет прежде
всего им.
     А  на  Половцева-Ляхова   он  вышел   простейшим  образом,  подслушивая
разговоры  прокурора, его дочери  и полковника. Там у них  вообще интересная
интрига завязалась...
     Утомленный собственными  бесконечными  тревожными  мыслями  и  докладом
контрразведчика,   Олег  Константинович  с  большим  удовольствием  выслушал
выдержанную   в   лучших   традициях  авантюрных   романов   историю.   Зная
великокняжеские  вкусы, Чекменев  сумел  мастерски  переплести  две любовные
линии и два  детективных  сюжета  -  с саблей и взаимной вербовкой  Ляхова и
Бельского.
     Коснувшись  этого  эпизода,   Чекменев  испытал  некоторое   внутреннее
напряжение:  что, если князю  такая  вызывающая самодеятельность  со стороны
полковника покажется недопустимой?
     Но нет,  сошло, вызвало даже благосклонный смешок.  Мол, молодец Герой,
использует на практике полученные знания.
     - Считаешь перспективным? - только и спросив князь.
     -  Пусть занимается, вреда в любом случае не будет. А вот с Герасимовым
я надеюсь поработать как следует.  Пока  информация о  его  аресте не успела
распространиться,  считаю полезным  его отпустить, под  негласный надзор,  и
использовать в качестве двойника...
     - Действуй, - снова кивнул Олег Константинович.
     -  Есть  основания  полагать, люди Катранджи оперируют и  в нашей  зоне
ответственности.  Тут  проблем не будет.  Сработаем  по той  же схеме, как я
почистил от вредных людей территорию  Израиля. А вот  в  остальной России...
Если позволите.
     - На твое  усмотрение  и под твою ответственность. Я об этом слышать не
желаю.
     - Само собой, вам о таком слышать совершенно ни к чему. А я уж так, под
шумок, Ваше Высочество. Под шумок много что интересного удается сделать.
     И, наконец,  "Проект Кулибин". То есть профессор Маштаков, "сумасшедший
изобретатель" по терминологии американских фантастических кинофильмов. Взяли
мы с ним и с его  лабораторией столько, что я  даже не знаю пока, как с этим
разобраться. Конгениальных ему и одновременно  полностью надежных  ученых  у
меня пока нет, а привлекать к этому делу кого зря считаю рискованным.
     - У тебя - и нет? - удивился князь.
     -  Да  так  вот,  Ваше  Высочество.  Самокритично,  невыгодно,  а   что
поделаешь, вынужден признать. Но найду непременно. Не завтра, но найду.
     - Так ты хоть намекни, что в результате мы сможем получить?
     -  Здесь скромничать не буду. Все!  Тут уж мне поверьте. От абсолютного
оружия до бессмертия...
     Самое удивительное, что Чекменев саморекламой но занимался и не пытался
поразить Олега Константиновича невероятными перспективами, под которые можно
много лет подряд обделывать свои дела. Сказал, что думал и как сам понимал.
     Что тут же вызвало естественный отклик собеседника.
     - Про остальное - верю. Но  насчет  "бессмертия" -  это не для красного
словца? Или "бессмертие" в качестве эвфемизма употребляешь?
     - Никак нет, Ваше  Высочество. В  буквальном. По крайней мере, из всего
мне известного вытекает...
     И он  передал  князю  смысл разговоров  с Маштаковым и  Розенцвейга,  и
Тарханова.  Григорий  Львович  ведь  и  после того,  как  полковник  покинул
автобус,  до  самой  Москвы раскручивал профессора с  еврейской дотошностью,
помноженной на навыки высококлассного сотрудника "SD"*.
     * Зихергейстдинст - служба безопасности Израиля (идиш).
     - Сам с ним разговаривал?
     - Еще нет. Совершенно нет времени. Но побеседую с помощью Ляхова.
     - Вместе побеседуем. Он где сейчас?
     - На базе "печенега". Под надежной охраной.
     - Не слишком надежно. Сколько там тех "печенегов"?
     - Батальон.
     -   Мало.  Немедленно  доставь  его   сюда.  В   сопровождении  роты  с
бронетехникой.  И  я  от  себя  кое-что  выделю.  Раз  уж  ради него  города
захватывают  и войны затевают... Разместим, ну хоть в Тайницкой башне. Или в
Троицкой. Сам поедешь, и сам привезешь. А я ждать буду.
     - Будет исполнено, Ваше Высочество. Выезжаю немедленно.
     Нельзя   сказать,  чтобы  князя  так   уж  волновала  вдруг   возникшая
перспектива  личного  бессмертия.  Мужчина  он  был спортивный  и  абсолютно
здоровый,  как говорили  лейб-медики и как  ощущал он сам, лет тридцать  еще
надеялся прожить, если повезет. А то и сорок.
     Просто  чутьем прирожденного государственного деятеля  уловил  в словах
верного  царедворца  некую  убежденность в правоте его мнения, а  раз  так -
нельзя даже маленький шанс на чудо оставлять на волю случая.
     Истинное  ли  бессмертие  или   другие  технические  чудеса  подвластны
неизвестному  пока профессору Маштакову,  но необходимо сейчас же обеспечить
ему максимальную  безопасность и максимальную  подвластность  его  княжеским
желаниям.
     Таковое  могло  быть  обеспечено  именно здесь,  в  Кремле, по-прежнему
наиболее  неприступной крепости  России.  Особенно после тех  дополнительных
мер, что  он предпринял для  усиления его обороноспособности. Взять  Кремль,
обороняемый Гвардией,  не  разрушив  его до основания,  в течение нескольких
суток не смогла бы и целая ударная армия центрального правительства.

     Глава десятая
     Когда  вооруженные  люди толпой ворвались  на  виллу, поломав  ко всему
прочему весьма  приятно  начавшийся вечер  с  очередной  юной  прелестницей,
поначалу Виктор Вениаминович Маштаков сильно напугался.
     Ведь каков афронт!
     Пришла к тебе одна из красивейших девушек курса, очень здраво решившая,
что  трудный экзамен  по  высшей математике куда приятнее сдать  за  бокалом
шампанского и под хорошую  музыку, нежели  в пропитанной негативной энергией
поколений нерадивых студентов аудитории. Так хорошо началось предварительное
собеседование.
     И вдруг  распахнутые  окна, крики, топот  кованых  ботинок  по  недавно
отлакированной лестнице,  на которую он не разрешал ступать в уличной  обуви
даже близким знакомым, блеск автоматных стволов!
     "Восточным  "друзьям"  надоело  ждать, -  подумал  он,  - и они  решили
вывезти меня в места достаточно отдаленные".
     А уж что могло ожидать его там, он представлял достаточно хорошо.  Даже
и за десяток тысяч обманом вырученных  рублей  принято  наказывать строго, а
тут речь шла о миллионах!
     Зато, поняв, что пришли к нему не  турки и  не  арабы,  а  обыкновенные
российские бойцы, Маштаков испытал прежде всего облегчение.
     По  обычному   психологическому  правилу  -  долгожданная  неприятность
наконец случилась. Больше не нужно бояться каждого шороха за спиной, каждого
стука в дверь, каждой тени в окне.
     Еще  больше его обрадовало то, что он попал в руки не полиции и не МГБ,
а армейской контрразведки.
     Человек  неглупый  и  эрудированный,  профессор  знал,  что  для   этих
мужественных парней писаные законы -  дело десятое. Значит, он интересует их
не  как разоблаченный и подлежащий наказанию преступник, а в  своем истинном
качестве, и, скорее всего, ему и дальше придется заниматься любимой работой.
Ну,  может  быть,  не  в  столь  комфортных  условиях,  но  наверняка  более
безопасных.
     О том  же, что ему, возможно, никогда  больше не придется  оказаться на
свободе, он предпочитал  не задумываться до поры.  Мало ли,  как  все  может
повернуться.
     Дорога до Москвы  в  стремительном и комфортабельном автобусе оправдала
его оптимизм.
     После того как его покинул слишком экспансивный, но весьма интересный в
научном   плане   полковник   Неверов,   Маштаков  окончательно  успокоился.
Оставшийся господин устраивал его гораздо больше. И в  качестве собеседника,
и вообще.
     Они попивали коньяк, курили хорошие сигареты и продолжали симпосион* на
научные темы. Господин Розанов, Григорий Львович,  более всего интересовался
практической  стороной  возможного  хроносдвига.  В  максимально  популярном
изложении.
     * Пирушка, сопровождавшаяся музыкой и утонченными беседами (др.-греч.).
     То, что в случае срабатывания "Гнева" в радиусе ста километров от точки
"взрыва" исчезнет все живое, сдвинутое  "вбок" от шкалы времени, он принимал
без особого, как казалось, удивления. Вроде бы так и должно быть.
     Люди  и  животные исчезнут  с территории, захваченной катаклизмом.  Все
прочее - дома, техника, материальные ценности, даже растения  - останется на
своих местах.  И новопоселенцы вступят  в "зону", как  оккупанты в брошенный
жителями город.
     Если  проблемы  возникнут,  так  только   юридического  характера.  При
определении прав на опустевшую территорию и ставшее бесхозным имущество.
     Международно-правовым    организациям    и     адвокатам    наследников
"исчезнувших" хватит работы на многие и многие годы.
     А вот каково придется "ушедшим"?
     Как должен будет выглядеть тот, другой мир "на обочине"?
     Если известно, что жившие сто, десять лет или всего час назад люди ушли
вперед  по оси  времен,  а  неживая  природа, искусственная и  естественная,
осталась там, где и  была, каким-нибудь  собором  Парижской  Богоматери  или
Московским Кремлем продолжают пользоваться тридцатые и сороковые  потомки их
первостроителей, то отчего не согласиться и с теорией Маштакова?
     Пусть для человека  реальность (то,  что  принято называть "настоящим")
имеет  протяженность, скажем,  полторы секунды "в  длину", а  для  каменного
строения она равняется  всему сроку  его  существования,  поскольку все  это
время дом остается самим  собой и функционирует  в предписанном качестве, то
какова эта же реальность "в ширину"?
     В принципе она может быть соизмерима с длиной, то  есть соответствовать
продолжительности существования каждого реального объекта. Но даже если  она
составляет пусть всего несколько минут, то и тогда картинка будет интересной
и пугающей одновременно.
     Как  воспринималась  она людьми, первыми  поднявшимися  на  борт  шхуны
"Мария  Селеста", чей экипаж загадочно исчез  в середине  позапрошлого века.
Все  на своих местах,  на  камбузе стоят кастрюли  с еще теплой похлебкой, в
каюте капитана только-только догорел табак в трубке и витает  запах крепкого
"кепстена".
     (Кстати, может быть, со шхуной и приключилось нечто аналогичное?)
     Так вот представьте себе всю планету Земля, которую только что покинуло
все ее население.
     На самом  деле  оно ее, конечно,  не покидало,  просто осталось чуть  в
стороне. Но это одно и то же.
     Вошли  вы в квартиру через десять минут, как из нее вышел хозяин, и вам
же безразлично, в какую сторону  пошел он по улице, вправо  или  влево. Или,
лучше,  не в  квартиру  вы  вошли -  в  музей, который  только  что  покинул
последний посетитель, и служители разошлись по домам, выключив свет  в залах
и галереях.
     Вообразить все  это простому офицеру разведки (так Маштаков воспринимал
Розенова) было трудновато.
     Проигрывая  вслух ситуацию, он все время натыкался на какие-то  детали,
ставящие его в тупик.
     И  задавал Виктору Вениаминовичу вопросы, иногда наивные до глупости, а
иногда весьма тонкие.
     -  Нет, ну поймите же, я  не  писатель, не автор романа,  в котором  вы
что-то не поняли, -  сердился профессор. -  Я изложил вам принцип, не более.
Есть  у меня  студенты, а особенно  студентки, которые, впервые  услышав про
многомерные  пространства,  тут  же  начинают  добиваться,  что  я  все  это
изобразил на наглядных примерах.
     В  таких случаях  я  советую,  пока не поздно, переводиться  на  другой
факультет. Математик не должен задумываться,  как будет выглядеть трехмерный
предмет в пятимерности.
     -  Отчего   же,  -   возразил  Розенов.  -  Я,  помнится,  читал  очень
увлекательный  рассказ  про  архитектора,  который   построил  в   Голливуде
четырехмерный дом.  И хорошо  все представил. А еще я имею  очень  приличный
альбом работ художника  Мориса  Эшера, который свободно изображал совершенно
невероятные пространства.
     Маштако