линейных крейсеров типа "Худ" и "Гнейзау"... Раз такие дела
пошли.
     Ответ прозвучал не слишком внятно, но  прояснять мои недоумения Новиков
не стал.
     Он  часто, стоило  лишь на минуту приоткрыться  небу,  брал обсервацию,
ловко орудуя массивным секстаном и сверяясь с не менее древним  механическим
хронометром. После чего  долго рылся в толстом своде астрономических таблиц.
Настоящий  каменный век  навигации.  Оптимизма  это в  меня  не вселяло. Все
остальное  время Андрей  проводил  в  рубке,  нацепив  на  голову  массивные
обрезиненные наушники  вращая верньеры тоже весьма старомодной радиостанции.
Вообще складывалось  впечатление,  что яхта  "Призрак"  на самом  деле  была
построена и оснащена где-то в первой  половине прошлого века,  а потом  лишь
регулярно проходила планово-предупредительные ремонты, в ходе которых на ней
добавлялось современной  оборудование, но старое отнюдь не  демонтировалось.
Для антуража или... На такой вот случай.
     Занимаясь  своими  делами,  Андрей предоставил  нам с Аллой возможность
почти бессменно стоять у штурвала и обмениваться соображениями и домыслами.
     Мы  шли  на  юг,  погода  постепенно   налаживалась,  океан  снов  стал
приобретать тропическую синеву.
     И вот только  сегодня, точнее уже вчера около полудня, Новиков вроде бы
завершил свои труды и  успокоился  наконец. Как пиратский капитан, сбросив с
хвоста погоню королевских фрегатов.
     -  Поздравляю, -  сказал  он мне, опершись локтями о  дубовый  планширь
мостика, - похоже, мы прорвались.
     - Прорвались через что? – спросил я.
     - Ну как бы тебе это понятнее об®яснить?  – снова чуть  улыбнулся он. –
По-моему,  через два  или три временных барьера  и  парочку  реальностей.  И
теперь мы в известном смысле дома.
     - Дома – у кого?
     -  Если угодно – у нас  с Ириной.  В том месте пресловутого континуума,
где мы можем существовать, не опасаясь никаких  исторических катаклизмов, за
исключением метеорологических и,  так  сказать, проистекающих от более-менее
разумной  деятельности   конгениальных  нам  людей.  –  Сконструировав   эту
маловразумительную  фразу,  он извлек  из кожаного  портсигара  свою обычную
бледно-оливковую  сигару,  предложили  мне,  но  отказался,  неторопливо  ее
раскурил, после чего сказал нормальным тоном:
     - Давай Игорь, по возможности отложим основательный разговор до берега.
Ходовая вахта в приближенных к боевым условиям допускает некоторые приватные
беседы, но отнюдь не научные симпозиумы на темы, малопонятные и докладчику и
слушателю. –  На чем и закрыл тему. – Пойди вон к локатору и наблюдай, когда
откроется берег. Предположительно – через полчаса курсом зюйд – зюйд – ост –
тень - зюйд.
     Так  оно  и  получилось. На  помаргивающем серо-зеленом поле  экрана  я
увидел пересекающую наш  курс  извилистую белую  полосу,  а  еще минут через
сорок ее стало возможно наблюдать и в бинокль.
     На  расстоянии  около пятнадцати  миль  из моря  поднималась  мглистая,
зубчатая  стена, уходящая влево  и в  право за горизонт.  Материк или  очень
большой  остров, а  если  мы находимся там, где  я  предполагал,  исходя  из
собственных  догадок и  познаний в  навигации,  то либо Тасмания, либо Новая
Зеландия. Второе вероятнее, судя по погоде. Но если нас перебросило в другую
точку Земли, это могло быть чем угодно, например, Ирландией или районом мыса
Горн,  - исходя  из нашего  курса последних  дней. Других  мест, куда  можно
прийти с северо-северо-запада и где в это время года дуют такие постоянные и
свежи ветры, я представить себе не мог.
     Андрей  подтвердил мои предположения. Да, именно  Новая Зеландия. Как и
было обещано при выходе из Сан-Франциско.
     Но как же здешние места так напоминают берега Норвегии!  Отвесные скалы
высотой в десятки  и даже  сотни метров, обрывающиеся в серо-голубую воду, а
поверху  заросшие  глухим  черно-зеленым  лесом.  Скалистая  гряда  изрезана
многочисленными расселинами, то совсем узкими, то достигающими ширины в два,
три  и  больше  кабельтова. А  Задний  план великолепного  пейзажа образован
громоздящимися  в несколько ярусов горными  хребтами, покрытыми  сверкающими
вечными снегами.
     -  Фьордленд,  страна   фьордов,  крайний   юго-запад  Южного  острова.
Считается  одним  из  красивейших  уголков  Земли.  Только  любоваться  этой
прелестью  почти что некому. Международный туризм,  увы,  распространения не
получил, а местные жители – народ чрезвычайно прагматичный, их больше овечьи
пастбища интересуют, чем  ледники да  фьорды. Натуралисты  порой забредают в
поисках эндемичной флоры да фауны, вот и все.
     Но нам это на руку.
     Андрей сам встал к штурвалу.
     -  Теперь,  пожалуйста, меня не  отвлекай, судовождение  у этих берегов
отнюдь не забава...
     Поскольку третий день не работали наши навигационные  системы, Новикову
пришлось  самому провести судно через  угрожающе  отороченную кипящей  пеной
полосу рифов, а потом ухитриться попасть в узкую горловину никакими вехами и
бакенами  и  не  обозначенного  фьорда.  Мы  с  Аллой  и Ириной  в  качестве
любопытствующих  пассажиров  наблюдали  за  его  высшим  пилотажем  с  крыла
мостика.
     Внутри фьорда  волнение  сразу  стихло, и по маслянистой  штилевой воде
"призрак" еще полчаса шел между отвесными, выше клотиков сорокаметровых мачт
гранитными стенами.  Алла смотрела  на это чудо  природы  с  чуть испуганным
восхищением, ей все время казалось, что на одном из поворотов  яхта  заденет
днищем  за окружающие фарватер каменные клыки, а  стоящая  рядом ней Ирина –
скучающе-привычно, как на сотни раз виденное и знакомое.
     Место для базы, конечно, выбрано с большим  знанием дела. Для обороны с
моря лучшей естественной фортификации и не придумать.
     Негромкий  стук  дизелей   "Призрака"  многократно  отражался  от  скал
звонким,  но  монотонным  эхом,  а вообще то тишина в глубине  фьорда стояла
мертвая, первозданная. Я почти был  уверен, что если заглушить двигатель, то
можно услышать пение экзотических птиц в темных буковых зарослях над кромкой
скал.
     Наконец наш путь  в извилистом  гранитном коридоре  завершился.  Прошли
последний поворот, и  взгляду открылся обширный, правильной формы внутренний
бассейн, в обрамлении  все тех же молчаливых скал. А слева, в его глубине, я
увидел  плоскую  террасу, на  ней –  игрушечный  издали  поселочек  из  двух
десятков  кирпичных   и  каменных   коттеджей  с  остроконечными,  под  алой
черепицей,  крышами. Еще чуть выше по склону  –  большое трехэтажное здание,
напоминающее  стилем  французские  замки  XVIII  века. Не  те  средневековые
сооружения с донжонами и  стенами до  небес, которые воображаются при  слове
"замок", а  нечто вроде просторного загородного дома  посередине регулярного
парка.
     Миленький такой, буколический пейзаж.
     От поселка вниз вела дугообразная  белая  лестница, упираясь в  длинный
бетонный пирс, а к пирсу были  пришвартованы высокобортный  белый пароход  и
военный  корабль,  узкий и  длинный, окрашенный в серовато-оливковый цвет, с
тремя высокими  дымовыми  трубами и орудийными  установками  на баке, юте  и
вдоль бортов. Похоже – легкий крейсер полуторастолетней давности.
     Выходит, то,  о чем мне говорил Андрей, отнюдь не каюткомпанейский треп
под литр мадеры на двоих, а самая что ни на есть действительность.
     Пока  мы швартовались,  солнце противоестественно садилось на востоке и
уже коснулось снеговых вершин, окрасив  на мгновение их склоны в густые алые
тона. В фьорде  сразу стало холодно  и тревожно.  Вода мгновенно  почернела,
воздух стал наливаться тусклой синевой.
     Андрей аккуратно  притер яхту  к пирсу по другую сторону  от крейсера и
выключил моторы. Упала тишина, в  которой самым громким звуком остался плеск
о борт  и  причальную стенку коротких  волн.  Скатившиеся  по трапу крейсера
матросы  приняли   носовые   и  кормовые   швартовы.  Не   отдавая   никаких
распоряжений,  лишь  коротко им кивнув, Новиков шагнул на  рифленую железную
дорожку  вдоль края  пирса, почти  вровень с палубой, протянул руку  сначала
Ирине, потом Алле.
     - Ну вот, теперь с  прибытием на место,  господа.  Сейчас  разместимся,
приведем себя в порядок, поужинаем, а там видно будет...
     Тем самым  он  опять пресек попытки  задавать  ему  несанкционированные
вопросы.
     - Но год-то здесь какой  сейчас, ты мне  можешь  сказать?! – позволил я
себе последнюю  попытку.  Отчего-то это меня  волновало  больше всего.  Хотя
казалось бы...
     - Год? – Андрей с сомнением покрутил головой. –  Год здесь так примерно
двадцать четвертый,  максимум  двадцать  пятый. – Подумал еще  и  добавил: -
Тысяча девятьсот, разумеется...
     Не скрою, несмотря на некоторую  предварительную моральную  подготовку,
подобие шока я все же испытал. Но  вида  постарался не  подать. И  не такое,
мол, в жизни бывало.  Я вообще-то всегда предпочитал  сохранять  достаточную
невозмутимость в  самых  острых  ситуациях, более-менее удачно копируя стиль
известного в  XIX  веке журналиста  и  путешественника  Стенли,  которого  с
лицейских времен избрал себе за образец,  а сейчас у  меня вдобавок появился
новый об®ект, с  кем  стоило соразмеряться,  -  сам Андрей  Новиков, человек
пусть  непонятный, но уважения заслуживающий. Более независимого от  влияния
окружающей  среды  индивидуума  я  не  встречал  ни  на  Земле,  ни  в самых
отдаленных рукавах Галактики.
     И  сейчас показать ему, что я напуган или хотя бы растерян,  - значило,
по  моим  представлениям,  потерять  лицо.  Что  недопустимо  ни  при  каких
обстоятельствах.
     Алла,  покачнувшись,  вцепилась  мне   в  рукав.  Но  не  от   нервного
потрясения, как мне в  первый момент показалось, а оттого, что за две недели
разучилась ходить по твердой земле. Вестибулярный аппарат разбалансировался.
     В глазах же ее я прочитал скорее изумление, чем испуг.
     Она    тряхнула    головой    и    занавесила   лицо    густой   волной
золотисто-каштановых  волос. Похоже,  ей все  равно, где  жить,  лишь  бы не
возвращаться в  Москву, а может за  дни  тесного общения с  Ирина рассказа и
об®яснила ей куда больше, чем Андрей - мне.
     Почти никого не встретив на  единственной улице  поселка, протянувшейся
от   верхней   площадки  лестницы  до  так   красиво   выглядевшего  с  моря
позднефеодального  замка  (а редкие  прохожие, что  попадались  нам по пути,
выглядели  совершенно нормальными людьми, здоровались с Андреем  радушно, но
без каких-то выраженных эмоций, на нас же с Аллой  смотрели  с  естественным
интересом, и не более),  мы подошли к  одному из коттеджей по правой стороне
"улицы".
     Новиков распахнул  парадную дверь,  толстую  и  тяжелую,  рассчитанную,
наверное,  на противостояние зимним антарктическим штормам, в соответствии с
духом  времени изукрашенную вдобавок рельефной готической резьбой, пропустил
нас с Аллой вперед, а Ирина осталась ждать на улице.
     Повернул круглую фарфоровую ручку выключателя на стене в прихожей.

     - Вот, можете располагаться. Внизу кухня, столовая, ванная и так далее.
Наверху –  две  спальни.  В  мансарде  - еще одна комната.  Меблировка  пока
стандартная.  Ничего  особенного, конечно,  но  и  не  хуже,  чем  у  вас  в
провинциальных   отельчиках.   Если  останетесь   здесь   жить   –   добавим
индивидуальности по вашему вкусу. Я зайду через  пару часов. А пока извините
– неотложные дела, сами понимаете... слишком долго мы отсутствовали.
     Новиков откланялся, а мы с Аллой остались, глядя друг на друга с некоей
растерянностью. Будто  молодожены, оставшиеся наедине перед первой (на самом
деле для обоих первой) брачной ночью.
     -  Раз приказано  – будем  устраиваться, - нарушила  молчание  Алла.  –
Кажется, уж здесь-то  можно не опасаться внезапных  неприятностей. А  тишина
какая...
     - У  Панина  на вилле  тоже...  – начал было я, но осекся.  И  мы стали
осматривать наше  временное  -  если  только временное - пристанище.  Андрей
оказался не совсем прав.  По степени  стилизации  предложенное нам жилище не
уступало как раз наиболее дорогим и шикарным отелям нашего времени. Типа той
же "Славянской беседы" в Москве. Разумеется, с поправкой  на  полтораста лет
технического прогресса.
     Здесь  не было  ни домовой автоматики, ни системы кондиционирования, ни
компьютера  с трехмерным визором, вообще  никакой  бытовой электроники, а  в
остальном...
     Так,  наверное, жили в доброй старой Англии аристократы  средней руки и
отставные колониальные полковники.
     Из  просторного  холла с  камином довольно крутая  дубовая двухмаршевая
лестница вела на широкие,  тоже деревянные, с  фигурными  балясинами  перил,
антресоли. А на них выходили двери спален.
     - Моя комната – эта, - сказала Алла, открывая левую дверь.
     На мой взгляд, правая от нее не отличалась ни на йоту, даже вид из окна
тот  же  самый,  но... Выбор  женщины  всегда  трудно об®ясним, а  может она
загадала что-то...
     - Я пойду приму душ, только ты сначала разберись, как там все устроено,
а потом и вправду немножко полежу. Пол под ногами так до сих пор и качается.
И ноги дрожат... – сказала Алла,  бросая свою сумку на стул, и тут же начала
раздеваться, предварительно  показав взглядом  на дверь и более  уже меня не
замечая. Да я и  сам  сейчас не слишком интересовался  ее  прелестями.  Двое
суток без сна, качка, прыжки через время, таинственный поселок на краю света
–  вполне  достаточно  впечатлений. Я бы  и от  ужина  сейчас не  отказался.
Стаканчик  виски ли джина  с  тоником – и  спать.  а  разговоры с Новиковым,
выяснение обстоятельств, попытки догадаться, когда  твой собеседник  говорит
правду, а когда что-то утаивает, - совсем меня  сейчас не прельщали. Я ведь,
за  пределами  своих  профессиональных   обязанностей,  человек  не  слишком
любопытный.  Даже  напротив.  От избыточной информации меня мутит. Вроде как
представительниц  предыдущей по древности профессии не слишком тянет на секс
в нерабочее время.
     Так оно и вышло. В резном дубовом буфете в  столовой нашлись и виски, и
джин,  и многое  другое. Мы с  Аллой, вымытые и распаренные неограниченным (
что особенно  приятно  после скудного  лимита  на яхте) количеством  горячей
пресной воды, выпили по стаканчику, потом  я проводил ее братским поцелуем в
щечку  и  поднялся  по  чугунной  винтовой  лестнице  в  мансарду.  Там  мне
показалось более уютно, чем в спальне второго этажа.
     Я постелил себе на нешироком гибриде дивана и тахты, потратил несколько
минут,  чтобы  разобраться  в  назначении и  принципах  управления громадным
полированным ящиком, оказавшимся всего лишь древним радиоприемником. Вообще,
пора уже отвыкать от оценочных эпитетов.
     Для нас  тут  абсолютно  все  старинно и  архаично. Я покрутил  большие
рубчатые  верньеры,  понаблюдал,  как  ползет  красная  стрелка  по  круглой
светящейся шкале, на которой разноцветными буквами  написаны названия столиц
большинства существовавших тогда (то есть, конечно, сейчас) стран мира. Эфир
был  забит  по  преимуществу стремительными  писками  азбуки Морзе.  Здешние
корабельные  и  береговые   радисты   достигли  в  этом   забытом  искусстве
невероятной виртуозности.
     Не представляю, как можно успевать  читать эти сообщения вслух.  Сквозь
хрипы, свист,  треск атмосферных разрядов мне  удалось нащупать  только одну
микрофонную  передачу:  сводку  погоды  из  Сиднея.  И  еще  вдруг  внезапно
прорвался,  удивительно  чисто,   обрывок  скрипичного  концерта.  И   снова
протяжный  подвывающий   свист  перекрыл  нежную   музыку.
  Я   выключил
устройство, чьи размеры намного превосходили его практические возможности, и
лег в постель.
     ... Мне приходилось читать, и самому писать о так называемом футуршоке,
то  есть невыносимом состоянии психики  "среднего человека", сталкивающегося
со   слишком   быстрым   наступлением  непереносимо-непонятного  "будущего".
Конечно, встреча с будущим, которого ты не ждал и не предвидел,  тяжела.  Но
что сказать о шоке встречи с прошлым? В его, так сказать, чистом воплощении.
     Мы так устроены,  что даже след  локального,  твоего личного  прошлого,
случайно встреченного то ли в виде  старой  фотографии, то ли развалин дома,
где  прошло твое детство, то  ли  забытого между страницами книги  письма от
девушки,  которую  ты  любил в  школьные  годы, вызывает  душевное томление,
грусть, печаль, тоску... И это ведь не только печаль по прошедшей жизни, это
именно воздействие прошлого, как некоей мистической субстанции.
     А если вдруг прошлое обрушивается на тебя сразу, "тотально"?
     И  нет вокруг тебя  ничего,  кроме  прошлого, им пронизано все  – море,
небо, воздух, земля и  звезды... Да,  и звезды тоже,  ибо они  заняли совсем
другое  положение на небосводе и,  значит, оказывают на людей какое-то  иное
воздействие.
     По  ним, кстати, с помощью  древнего секстана ты  и узнал  о  том,  что
прошлое наконец наступило...
     Я незаметно  заснул, а потом  так  же мгновенно проснулся  и  не меньше
получаса ворочался  на  сбитых  простынях,  пока  не  отчаялся  и  прекратил
напрасные мучения. Вышел на лоджию. Назначенные два часа давно прошли.
     Выходит Андрей нас не разбудил. Наверное, заходил, увидел, что  в окнах
темно,  и справедливо  решил  не  тревожить.  Но  возможно  и другое. Что-то
случилось. Мало ли какие проблемы могли возникнуть за время его отсутствия?
     И вдруг я поймал себя на  мысли,  что уже  как данность воспринимаю то,
что мой неожиданный знакомый,  спаситель и  вроде бы добрый  приятель Андрей
Новиков не просто богатый  прожигатель жизни, земле- и времяпроходец  (что и
так достаточно дико), а  некая "особо важная  персона",  имеющая отношение к
судьбам мира,  возможно,  даже  и не  одного.  В моем 2056-м  он, похоже, не
просто так по морям скитался. И в этом 1924-м Андрей не абориген, совершенно
очевидно. Во-первых, (а я же не  только журналист, я еще и  историк, пусть и
специализировавшийся по другим временам), он просто не подходит по психотипу
людям первого послевоенного десятилетия.
     Достаточно  хоть  книги  Хемингуэя вспомнить.  А  во-вторых,  я  своими
глазами  видел  на  казенниках  пушек  "Призрака" клеймо  "1981  г." я  ведь
надеялся,  что попадем мы куда-то позже этой даты. Поближе к  дому. Увы – не
получилось.
     Тогда  кто же он и откуда?  С какой целью скитается  в  дебрях  годов и
реальностей, вмешиваясь в дела совершенно посторонних ему людей?
     В его коллекции я, безусловно, далеко не первый. Моя память, заменявшая
всегда любой диктофон или  блокнот, автоматически  выдала  абзац из невольно
подслушанного в первую  ночь нашего знакомства разговора Андрея с  Ириной. Я
тогда вышел  перед рассветом на  палубу  яхты, измученный  почти  такой  как
сейчас, бессонницей, направился на бак, к бушприту и, проходя мимо открытого
светового  люка,  машинально в него заглянул.  В свете ночника  увидел,  что
Андрей лежит на  спине на широкой  койке,  заложив за голову руки, а  Ирина,
совершенно  обнаженная,  сидит рядом  в  позе  скульптурной  "Русалочки"  из
Копенгагена.  Она и в  одежде-то произвела на меня сильнейшее впечатление, а
уж теперь... Я отшатнулся,  чтобы Новиков меня не увидел и не подумал, что я
этот, как его вуайерист,  в общем, любитель подглядывать за соответствующими
сценами. Стыда до конца дней не оберешься.
     Прекрасная бронзовая фигура Ирины исчезла из виду, но голос ее я слышал
великолепно.  Похоже,  происходило  нечто вроде сдержанной  семейной  сцены.
Проявившая такое трогательное  участие  к судьбе незнакомца  (то есть меня),
попавшего  в  сети   международного   преступного   синдиката,   она  сейчас
выговаривала Андрею за то же самое.
     Ирина говорила о превратившейся уже в дурную привычку манере  бросаться
на помощь кому ни попадя, не представляя,  чем  это кончится, а  он отвечал,
что  никуда  не деться, раз  так сложилось,  и больше, чем пра