и неквалифицированных вмешательств извне зашли в своеобразный
исторический  и  психологический  тупик.  Революция  и  Советская   власть
показались выходом. Не кому-то конкретно, а некоему, скажем  так,  "общему
разуму". Такому же, как у муравейника. Никто из особей вообще не думает, а
в целом выходит нечто осмысленное. У народа тоже, предположим, есть  нечто
подобное.
     И вот когда революция свершилась, миллионы наиболее цивилизованных  и
просто здравомыслящих людей  заглянули  в  пропасть  и  ужаснулись,  когда
десятки миллионов обывателей с тоской и слезами вспоминают роскошную жизнь
при старом режиме и уже не верят,  что  она  вернется  -  как  над  гробом
дорогого человека безнадежно и отчаянно мечтают, чтобы он вдруг воскрес  -
взять и все вернуть! Теперь-то всей  мощью  пропаганды  и  психологической
науки конца века начать вколачивать в мозги новую  систему  ценностей!  Да
подкрепить все стремительным экономическим подъемом! НЭП, начатый  на  три
года раньше, без тормозящей коммунистической власти и с мощным  финансовым
влиянием - тысяч пять тонн золота для начала хватит?
     Думаю, в таком варианте ближайшие полсотни  лет  никакие  радикальные
идеи успеха  иметь  не  будут.  Но  теоретическую  сторону  еще  предстоит
подработать, не  зря  мы  везем  с  собой  из  Стамбула,  кроме  батальона
офицеров, еще и десяток серьезных экономистов из  "бывших",  в  том  числе
крупнейшего знатока денежного обращения профессора Трахтенберга.
     Однако есть и еще проблема, не дающая мне покоя с  самого  последнего
"сталинского"  дня.  Тогда  я  убедился,  что   даже   власти   диктатора,
подкрепленной абсолютно  послушным  репрессивным  аппаратом,  не  хватает,
чтобы в корне изменить ситуацию. Я проработал там пять месяцев, и с каждым
днем сопротивление среды возрастало. А что случилось бы, останься я еще на
полгода? Сломал бы это слепое, инстинктивное  сопротивление,  или  оно  бы
меня размазало по стенке?
     А сейчас? Если взяться с другого конца, стать не диктатором,  а  этой
самой, якобы неразумной, средой? Активизировать  не  осмысленный  властный
импульс сверху, а противодействие снизу? Неужели не получится? И если нет,
то как быть? Признать, что действительно есть в природе, не бог,  конечно,
а абстрактная, ни от чего не  зависящая  и  самодостаточная  сила?  Логика
истории? Или все-таки тот самый, "некто", что играет  со  Вселенными,  как
Берестин с полками и дивизиями на компьютере?  Я  снова  ощутил  себя,  на
одно, правда, мгновение, где-то там, на высших уровнях Реальностей. Только
теперь без шока и потери сознания. И пожалел о краткости ощущения. Еще  бы
хоть минуту, показалось мне,  и  проклятые  вопросы  разрешились  бы,  все
сразу. Но нет, всего лишь намек, однако намек обнадеживающий. Возможно,  в
следующий раз...
     Я даже развеселился. Чтобы легкость и душевный подъем  не  испарились
так же внезапно, как пришли, налил  в  серебряный  бокал  немного  старого
хереса. Подошел к полкам и снял зеленый с золотом справочник.  Архаический
для здешней реальности: "Гражданская война в СССР". А ведь  дурак  главный
редактор, как его? Доктор исторических наук, профессор Азовцев Н.Н.  Какая
же в СССР могла быть гражданская война, коли он возник  аккурат  после  ее
победоносного завершения? Посмотрим, а что же  мы  имеем  на  сегодняшний,
пока еще не измененный день?

     "25  июля  1920  года  Дроздовская  и  Марковская  пехотные   дивизии
внезапным  ударом  отбросили  с  занимаемых  позиций  части  3-й  и   46-й
стрелковых дивизий Красной Армии и  в  образовавшийся  прорыв  устремились
полки конного корпуса генерала  Бабиева.  В  тот  же  день  части  русской
белогвардейской армии вышли на подступы к Александровскому (Запорожье).
     ...На польском фронте войска 1-й Конной Армии и Юго-Западного  фронта
продолжали успешное наступление на Люблин. Понеся серьезное поражение, 2-я
польская  армия  отступала.  На  всей  территории  Украины  и   Белоруссии
восстановлена  Советская   власть.   Она   же   вновь   организовалась   в
освобожденных районах Восточной Галиции.  Галревком  принял  декларацию  о
создании Галицийской Социалистической Советской республики.
     В Азербайджане Красная Армия взяла Нахичевань.
     В Армении велись переговоры с "дашнакскими авантюристами".
     ...В Туркестане под  руководством  Фрунзе  разрабатывалась  Бухарская
операция,  долженствующая  сокрушить   "последний   оплот   международного
империализма и внутренней контрреволюции в крае"  (при  том,  что  с  иным
оплотом имелся соответствующий договор о дружбе и сотрудничестве).
     На Дальнем Востоке продолжались бои на Амурском фронте".

     Да, полное впечатление, что за исключением небольших неприятностей  в
Северной Таврии дела  у  большевиков  идут  прекрасно.  Еще  немного,  еще
чуть-чуть, и Советская Россия покончит с  остатками  антинародных  сил  по
всему многотысячекилометровому фронту и понесет на  своих  штыках  свободу
польскому,   германскому,   французскому,   китайскому   и   всем   прочим
пролетариатам! А потом приступит  к  "окончательному  решению"  внутренних
проблем, которых тоже масса.
     Но, как писал в знаменитом романе Юрий Тынянов - "Еще ничего не  было
решено..."
     И вот тут, дописав до этого места, я вдруг  остановился,  пораженный.
Простейшая мысль, но как она до сих пор не пришла  в  голову  ни  мне,  ни
кому-то из нас? Или пришла, тому же Сашке, но...
     Антон  нас  заверил,  убедил,   отправляя   сюда,   что   дарит   нам
великолепную, чистую историческую линию, где нет ни аггров, ни  форзейлей,
где мы сможем "петь и смеяться, как дети". Но как же так?
     Если эта линия вне  сферы  их  воздействия,  здесь  должно  быть  что
угодно, но не наш двадцатый год  с  белыми,  красными,  мировой  войной  и
оккупированным союзниками Константинополем. А если все это есть, то должны
быть и пришельцы! Сильвия-то с Антоном как раз в этой реальности работали,
с Черчиллем и царем-освободителем общались... Очередной обман и всего лишь
сдвиг по той же лестнице на два марша ниже? Или я чего-то не понял  в  его
объяснениях?
     Без форзейлей и аггров Россия и мир после десятого века  должны  были
настолько уклониться в сторону...
     Однако что из того? Что толку  сомневаться?  Был  бы  рядом  со  мной
Воронцов, скажи я ему о своих терзаниях, что он мог бы  мне  ответить?  Не
иначе как словами все того же неизменного Гумилева  (а  он  ведь,  кстати,
тоже еще жив, и  с  ним  можно  довольно  скоро  встретиться)  -  ну  вот,
предположим, такими:

                     Среди бесчисленных светил
                     Я вольно выбрал мир наш строгий
                     И в этом мире полюбил
                     Одни веселые дороги.

                     Когда тревога и тоска
                     Зачем-то в сердце закрадется,
                     Я посмотрю на облака,
                     И сердце сразу засмеется.

                     И если мне порою сон
                     О милой родине приснится,
                     Я так безмерно удивлен,
                     Что сердце начинает биться.

                     Ведь это было так давно
                     И где-то там, за небесами...
                     Куда мне плыть, не все ль равно,
                     И под какими парусами.



                                    6

     Тихим и неожиданно теплым сентябрьским днем, чуть  пасмурноватым,  но
все равно светлым - от огненно-желтых и багрово-алых деревьев  Бульварного
и Садового кольца - над  Москвой  появился  аэроплан.  Ничего  особенного,
вроде бы, с  Ходынского  аэродрома  самолеты  летали  часто,  и  маленькие
"Фарманы", "Ньюпоры", "Сопвичи", и  двухмоторные  "Бреге"  и  "Хэвиленды".
Только этот "Илья Муромец" оказался  белогвардейским,  о  чем  говорили  и
трехцветные розетки на крыльях, и разрисованный добровольческой символикой
фюзеляж.
     Ровно гудя  моторами,  он  сделал  круг  над  самым  центром  города,
сопровождаемый  взглядами  десятков  тысяч  глаз   -   и   испуганных,   и
ненавидящих, но по большей части обрадованных и восхищенных.
     Загомонила, задрав к  небу  головы,  Сухаревка,  гигантский  толкучий
рынок на пересечении Садового  кольца,  Сретенки  и  первой  Мещанской,  у
подножия одноименной башни, где  торговали  всем  на  свете,  от  скверных
спичек до поддельных бриллиантов из царской короны.  Слухи  по  стихийному
средоточию экономической и культурной жизни столицы и так уже давно ходили
самые разные: что большевиков бьют на  всех  фронтах  и  они  стремительно
откатываются к Москве,  что  армии  Тухачевского  и  Буденного  не  просто
отступают,  а  наголову  разгромлены  поляками,  хуже,  чем   Самсонов   в
четырнадцатом, что Буденный застрелился, а Тухачевский бежал  в  Германию,
что Антанта и финны не сегодня-завтра возьмут Петроград,  а  в  Тамбовских
лесах появился  какой-то  Антонов,  видный  большевик,  поднявший  мужиков
против Советов...
     Как и полагается, интенсивность и содержание слухов немедленно  нашли
свое отражение в финансовой сфере - вторую неделю, как  пошел  вверх  курс
царских   денег,   особенно   пятисотрублевых   "Петров"   и   сторублевых
"катеринок".  За  "Петра"  сегодняшним   утром   брали   четыре   миллиона
совзнаками, а теперь, конечно, запросят и больше.
     Невольно  приосанились   бывшие   офицеры,   ухитрившиеся   избегнуть
мобилизаций и перебивающиеся  случайными  заработками,  и  так  же  дружно
приуныли их коллеги, оказавшиеся на советской службе. Они-то лучше  других
знали реальную обстановку и  догадывались,  чем  может  грозить  им  лично
дальнейшее развитие событий.
     В кругах "бывших" людей ходили по рукам вырванные из школьных атласов
и энциклопедий Брокгауза и  Евфрона  карты  европейской  России  с  "самой
точной" линией  фронта.  В  зависимости  от  степени  информированности  и
оптимизма владельца карты она проходила то южнее Курска, а то и прямо  под
Тулой.
     "Только  вчера  приехавший  оттуда"  зять,  брат,  свояк,   в   самом
сдержанном варианте - сосед, рассказывали  якобы,  какую  огромную  помощь
получил от союзников Врангель, что белые войска, словно и не было стольких
гяжелых поражений, бьются  отчаянно  и  упорно,  а  у  красных,  наоборот,
"лопнула  становая  жила",  и  даже  вольный  батька  Махно   окончательно
перекинулся "на ту сторону"!
     Но все сходились во мнении, что на этот раз Врангель взялся  за  дело
всерьез,   о   чем   свидетельствовало    сравнительно    медленное,    но
планомерно-неудержимое продвижение его войск на север и по Украине, ничуть
не похожее да  отчаянный  рывок  к  Москве  Деникина  в  девятнадцатом.  И
большевикам, похоже, не удержаться.
     Газеты "Правда" и "Известия" писали о  положении  на  фронтах  глухо,
избегая упоминать конкретные географические названия, а больше напирая  на
примеры  массового  героизма  красноармейцев  и   неизбежность   восстания
европейского пролетариата. Верили  им,  разумеется,  мало.  Русский  народ
стремительно постигал науку чтения между строк.
     Стало известно об экстренном  прибытии  в  Москву  Троцкого  с  двумя
эшелонами охраны из мадьяров и китайцев и с личным штабом, о том,  что  ЦК
заседает непрерывно и готовится переезд правительства не то в Кострому, не
то в Вологду, поближе к Архангельску и пароходам.
     Чрезвычайка свирепствовала, как никогда. Прокатилась очередная облава
на заложников, все больше из семей военспецов, даже из тех,  кто  считался
вполне надежным и имел награды.
     И вот  теперь  появился  аэроплан!  Знающие  люди  тут  же  принялись
объяснять всем  желающим,  что  фронт,  получается,  совсем  рядом.  Верст
двести, не больше.
     ...Новиков, заросший трехдневной щетиной, в стоптанных и сто  лет  не
чищенных солдатских сапогах, в суконном бушлате  и  картузе  с  треснувшим
козырьком сидел на ступеньках проходного  подъезда  углового  дома,  через
который в случае внезапной облавы легко было скрыться в  лабиринте  дворов
между Первой и Второй Мещанскими.
     Рядом примостился Басманов и еще один офицер,  поручик  Рудников,  до
войны служивший репортером в "Ведомостях  московского  градоначальства"  и
знавший Москву не хуже самого Гиляровского.
     Они закусывали ржаным  хлебом,  салом  и  печеными  яйцами,  скучающе
озирая раскинувшуюся перед ними панораму Сухаревки.
     Даже появление аэроплана, неведомо что предвещающее, не вывело троицу
- не то дезертиров, не то мешочников средней руки  -  из  сосредоточенного
процесса насыщения. И не такое, мол, видали...
     - Кремль бомбить  прилетел!  -  пронеслась  неизвестно  кем  пущенная
весть, и в толпе началось возвратно-поступательное  движение  -  часть  ее
устремилась в сторону  центра  -  посмотреть,  как  это  будет,  а  часть,
наоборот, от греха подальше, потянулась к домам со стенами потолще.
     "Илья Муромец" тем временем завершил свой первый  медленный  круг  со
скоростью обычного московского такси второй половины века.
     Со стороны  Кремля  действительно  загремели  нестройные  винтовочные
выстрелы, несколько очередей с Никольской башни дал пулемет.
     Скорее со злости, нежели надеясь попасть.
     Новиков с группой из пятнадцати рейнджеров появился в городе утром, в
районе Павелецкого вокзала. Все они были одеты разнообразно и пестро  -  в
домотканые поддевки, старые шинели, бушлаты и ватники, с  расчетом,  чтобы
привлекать минимум внимания, и изображали кто огородников из ближних  сел,
доставивших на рынки свою  продукцию,  кто  пильщиков  дров  с  козлами  и
завернутым в тряпки  инструментом,  кто  артель  плотников  или  печников.
Главное, что каждый, не внушая подозрения заградотрядам,  мог  пронести  в
город пару пудов должным образом замаскированного снаряжения.
     Одновременно в Москву просочились еще две аналогичные  группы,  одной
из которых командовал Шульгин, а другой - штабс-капитан Мальцев.
     Заранее поделенные на тройки  и  пятерки  с  коренным  москвичом  или
хорошо знающим город офицером во главе, десантники рассеялись  по  улицам,
имея все необходимые инструкции и постоянно включенные на прием рации.
     Снизившись до трехсот сажен, так, что отчетливо  стали  видны  фигуры
пилотов в застекленной носовой кабине, оглушая  москвичей  ревом  моторов,
бомбардировщик пронесся над самым центром барахолки и  выбросил  из  брюха
облако, похожее на пух из вспоротой перины, листовок.
     Вторую партию он сыпанул прямо внутрь кремлевской ограды.
     Переглянувшись, Новиков с товарищами не спеша завернули в не  слишком
чистые  тряпицы  остатки  трапезы,  затянули   шнурки   вещмешков,   разом
поднялись.
     Кружась и колыхаясь в потоках нагретого многотысячной толпой воздуха,
листовки опускались в гущу людского моря, на плечи и  головы  продающих  и
покупающих, на мостовую, на ветки деревьев и крыши окрестных домов.
     Кто-то первый,  любопытствуя,  поймал  спланировавший  прямо  в  руки
листок, и тут произошло непонятное.
     Гражданин в  поношенной  темно-серой  паре  и  не  идущей  к  костюму
шляпе-канотье скользнул глазами по бумаге без особого интереса,  но  вдруг
глаза его странным образом округлились, рот полуоткрылся...
     Неуловимым движением он сунул смятый  в  кулаке  листок  в  карман  и
метнулся вперед, расталкивая окружающих. Листовки этот странный гражданин,
через секунду потерявший свое канотье, хватал обеими руками,  пихал  их  в
карманы и за пазуху, подпрыгивал, чтобы поймать бумажку на лету,  припадал
к земле, яростно работал локтями...
     И пока растерявшийся  народ  с  изумлением  наблюдал  за  клинической
картиной внезапного помешательства, несчастный  успел  ухватить  никак  не
меньше двух десятков листовок. И тут неподалеку раздался вопль, еще  один,
еще. По толпе прокатился слитный  гул,  сквозь  который  то  там,  то  тут
прорезались отдельные наиболее пронзительные крики и возгласы -  яростные,
испуганные, истерически-отчаянные.
     Сухаревка забурлила. Такое обычно бывало здесь во время  устраиваемых
чекистами массовых облав.
     Толпа  кружилась  и  раскачивалась,  в  ней  возникали  водовороты  и
разрежения, народ то сбивался в кучу - там, где листовки ложились гуще, то
бросался в стороны.
     Приливная волна выкатилась на тротуар -  часть  листовок  нанесло  на
стены  окружающих  площадь  зданий,  и  они  тихо,  как  осенние   листья,
скользили, прижимаемые  ветром,  вниз,  к  сотням  рук,  жадно  протянутых
навстречу. Новиков с товарищами отступил в глубь подъезда - смешиваться  с
теряющей человеческий облик толпой им было явно не с  руки.  А  неподалеку
вдобавок вспыхнула свирепая потасовка...
     Хорошо еще, что почти никто из торгующих не раскладывал свой товар на
земле, иначе не обошлось бы без жертв.  Но  драки  затевались  теперь  уже
поминутно - все за те ж листки  бумаги.  Еще  миг,  и  наиболее  проворные
кинулись в окрестные дворы, оттуда, по пожарным и внутренним  лестницам  -
на крыши!
     А в небе наконец появились два красных "Ньюпора". Можно  представить,
сколько  криков  и  ругани  по  начальственным  телефонам   их   появлению
предшествовало.
     Отпугивая  истребители  огнем  из  всех  своих  восьми  пулеметов   -
малиновые огоньки трассеров были хорошо видны и днем, "Илья Муромец" круто
пошел  вверх,  причем  настолько  быстро,  что  "Ньюпоры"   сразу   начали
отставать. Само  по  себе  это  было  невероятно  -  истребитель,  даже  с
изношенным мотором и на плохом  горючем,  должен  превосходить  устаревший
бомбардировщик в скорости километров на семьдесят.
     Третью порцию листовок белый аэроплан высыпал над  Замоскворечьем  и,
покачав крыльями, еще прибавил газу. Под самой кромкой облаков развернулся
на юго-запад, блеснул на прощанье серебристыми ореолами  винтов  и  исчез,
растворяясь в густеющей дымке.
     "Ньюпоры",  поняв  бессмысленность  преследования,   с   раздраженным
жужжанием повернули обратно.
     Новиков, Басманов и Рудников, закурив  козьи  ножки,  с  видом  людей
степенных и на всякую ерунду не падких, наблюдали за овладевшим москвичами
психозом,  изредка  обмениваясь  мнениями   о   действиях   охотников   за
листовками. Пока, наконец, один, самый азартный,  стараясь  дотянуться  до
повисшего на  краю  водосточного  желоба  листка,  сорвался,  мелькнул  со
сдавленным вскриком вдоль краснокирпичного брандмауэра и исчез за  крышами
дровяных сараев.
     - Кхм! - подавился дымом Басманов. - Это уже  и  лишнее.  Стоило  ли,
Андрей Дмитриевич?
     - Что тут... Глуп, конечно. Черт его понес... - Новиков отвел  глаза.
- А вы могли предложить лучший способ маскировки?
     Басманов не ответил.
     С треском распахнулась перекошенная балконная дверь на третьем этаже,
и краснорожий дебелый мужик заорал дворнику, что ручкой метлы  гнал  перед
собой прошмыгнувших под запертые ворота беспризорников:
     - Никитич, какого ... они там с ума посходили? Чего с крыш сигают?
     Дворник, изгнав посягнувшего на его законную добычу врага, ответил, с
трудом сдерживая торжество, поскольку карманы его фартука отдувались:
     - Да вот, слышь... листки с неба  падали...  а  на  каждом  листке...
десятка  николаевская  пришпандолена,  не  иначе  клеем  столярным,   хрен
оторвешь!
     - Ну? ....! Врешь небось! Я сбегу счас, погляжу-ко...
     Дверь так и оставалась открытой, а мужик исчез.
     -  Поглядишь,  поглядишь...  -   пробурчал   дворник   с   отчетливым
владимирским выговором, скрываясь в  свою  дворницкую.  Слышно  было,  как
лязгнул наброшенный крюк...
     ...Идея принадлежала как раз  Новикову.  Каким  еще  образом  отвлечь
внимание  ВЧК  и  милиции  от  внезапного  появления  в  Москве   большого
количества золота? А пользоваться им, в целях подкупа, для  финансирования
единомышленников и просто для обеспечения потребностей своих бойцов Андрей
собирался широко.
     Ну и создать в городе  необходимое  настроение  тоже  следовало.  Как
люби