е оказалась это белая контрразведка. Шанс невелик, нужные
предосторожности он принял, но все же...
    Шульгин выдернул из-под плаща как раз на этот случай приготовленный "ППСШ",
с двумя сцепленными магазинами, на сорок патронов каждый.
    Отвлекая на себя внимание противника, несколько раз выстрелил короткими
очередями трассирующих, целясь поверх голов, но так, чтобы нападающим был слышен
свист пролетающих в опасной близости пуль.
    Еще две серии по три выстрела он пустил под острым углом к стенам и
мостовой.
    Рикошеты тоже звучат впечатляюще. Убивать он по-прежнему не хотел, не зная,
с кем имеет дело.
    Ну а если кого и заденет шальная пуля, уже потерявшая энергию и скорость, то
почти наверняка не смертельно.
    Присев на корточки, боком, как краб, Шульгин перебежал на другую сторону
улицы, заскочил в подворотню, еще трижды пальнул, рассчитывая, что вспышки из
полной темноты достаточно его демаскируют.
    Дождался ответных выстрелов и повторил маневр, вернулся к ограде гостиницы,
пригнулся ниже цоколя, чтобы голова и плечи не проектировались на фоне светлой
стены, заскользил в сторону машины.
    Оттуда, перекрывая подходы к переулку, молотили в пять стволов люди
Славского. Нападающие азартно и дружно отвечали, так что бой разгорался
неслабый.
    Хорошо еще, что торопливая револьверная пальба навскидку, да в темноте имеет
скорее психологическое, чем практическое значение.
    Джо, не получив соответствующей команды, не стрелял. И правильно делал.
Потому что он-то и в темноте бил бы точно, наповал. Шульгин ухватился рукой за
борт джипа.
    - Все здесь?
    - Я и Джо здесь, остальные - сами слышите... - отозвался из-под тента фон
Мюкке.
    - Общий отход. Сигналь, Джо, и медленно-медленно трогайся. Вы, Гельмут,
крикните господину Славскому что-нибудь, непременно по-немецки...
    Подействовало. На громовой, привыкший командовать в бою на палубе крейсера
голос корветтен-капитана, продублированный Славским, в ближайшие секунды
подтянулась вся группа. Похоже, без потерь. По крайней мере, все передвигались
самостоятельно, продолжая палить наобум во все стороны.
    - Быстро, быстро, в кузов, на подножки, пошел, Джо, гони, отрывайся с
концами... - в азарте Шульгин не замечал, что командует по-русски, но роботу это
было все равно, а остальным пока еще недосуг было вникать в такие пустяки.
    Переводили дыхание, цеплялись пальцами за холодный металл и резину
"запасок", стараясь удержаться, устроиться понадежнее, кто где оказался, внутри
кузова и снаружи.
    Из перпендикулярного улице темного переулка вдруг вывернулся черный
автомобиль, сверкающий яркими ацетиленовыми фарами, намеревавшийся не то
перегородить дорогу "Доджу", не то повиснуть у него на хвосте.
    Гораздо более мощные электрические фары джипа мазнули по лобовому стеклу
чужой машины, ослепляя водителя.
    - Ну-ка, Джо, давай! Только аккуратно, вскользь. Всем держаться, крепче!
    Тяжелым кованым бампером Джо ударил автомобиль в левое переднее крыло. Тот с
грохотом и звоном бьющихся стекол отлетел в сторону. Послышались крики раненых
или просто обозленных, перепуганных людей.
    Кто-то из помощников Славского тоже не удержался за стойку тента, покатился
кубарем по булыжнику.
    За спиной продолжали торопливо громыхать выстрелы.
    ...Оторвались от возможного преследования вчистую уже за первым же углом.
    Робот не включал фар, но легко и стремительно вписывался в повороты, едва не
ставя "Додж" на два колеса, вел машину самым запутанным и сложным для погони
маршрутом, руководствуясь не командами Шульгина и не интуицией, а подробнейшим
планом или, точнее, макетом города, который он держал перед "внутренним взором".
    - Команда выполнена. Преследование исключается. Куда ехать дальше? - Джо
сбросил скорость, чтобы хозяин мог услышать его голос, только что перекрываемый
ревом двигателя, грохотом покрышек по булыжнику, свистом ветра и хлопаньем
заднего полога тента.
    - Вопрос, однако. Что скажете, Гельмут, или надо спрашивать герра Славского?
Куда прикажете направиться после устроенного вами шухера? Учтите, что до утра я
предпочел бы убраться из этого негостеприимного городка. Британцам здесь снова
не везет. - Это он намекнул на Крымскую войну и не слишком успешные действия
флота Его Величества в 1920-м и особенно 1921-м году.
    - Что скажете, Славский, - переадресовал вопрос Шульгина фон Мюкке. - Вы-то,
надеюсь, знаете, куда нам бежать, где скрываться и что делать дальше...
    - Прошу также иметь в виду, - вставил Сашка, - что я к вашим делам, ну
совершенно непричастен и более всего желаю забыть о них и продолжить
путешествие. Теперь уже - за пределами России. Этой. Надеюсь, Советская будет
гостеприимней...
    - Это как сказать, - будто в пространство хмыкнул Славский. - Причастны вы
или нет, не мне решать.
    - Но вот господин капитан же может подтвердить...
    - Не беспокойтесь, разберемся. Во всем разберемся. А наилучший способ
исчезнуть - это немедленно отправиться в Одессу...
    - Как? Через весь Крым, Перекоп, и там еще пятьсот верст? Да у меня и
бензина не хватит...
    - Морем. Сейчас едем на Корабельную сторону, там погрузим вашего железного
коня на шхуну и - вперед. По дороге и поговорим... На все времени хватит. И без
всякого риска...
    По интонации Славского можно было допустить, что в понятие "без риска"
входит и возможность утопить нежелательного свидетеля в открытом море в случае
чего.
    - Выбора, как я понимаю, у меня особого нет, - вздохнул Шульгин.
    - Пожалуй что. Если вам не улыбается возможность на самом деле продолжить
свой путь по суше, очень рискуя и без надежды на дружескую помощь...
    - "Никогда не заговаривайте с незнакомыми", - процитировал Сашка.
    - Что вы сказали?
    - Так, ничего. Вспомнил одного умнейшего русского писателя. У него тоже
нечто похожее на мой случай описано. Правда, там он с дьяволом заговорил на
бульваре...

    ...Действительно ли Славский готовился к подобному варианту, или
тридцатитонный парусно-моторный дубок "Лев Толстой" с экипажем из
полурыбаков-полуконтрабандистов постоянно был готов к выходу в море, но уже
через полтора часа, задолго до рассвета, постукивая керосиновым "Болиндером",
поплевывая горячей водой из патрубка системы охлаждения, крутобокий кораблик,
похожий формой корпуса на скорлупку грецкого ореха, вышел за боновые
заграждения.
    Укутанный старым парусом, принайтовленный смоленым канатом "Додж" угнездился
между рубкой и трюмным люком, Джо устроился якобы спать в его кузове,
демонстративно пристроив под бок "маузер" с пристегнутым прикладом, а Шульгин с
сопровождающими лицами спустился в крошечный кубрик под полубаком.
    Немолодой матрос, более похожий на грека, чем на русского, принес медный
чайник с кипятком, заварку, колотый сахар, хлеб, сало, лук, две крупные копченые
кефали и квадратный штоф с жидкостью понятного назначения.
    - Казенка по нашим средствам дороговато выходит, а это сам боцман дома
гонит. Из груш и яблок. Забористая, - счел нужным сообщить он.
    - Местный кальвадос, - объяснил "темному", как он считал, иностранцу
Славский. - Теперь, наконец, и поговорить можно по человечески. Ну, за спасение...
- поднял он по первой.
ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА
Возможно, Индийский океан.
Время неизвестно.
Я, верно, болен на сердце туман,
Мне скучно все, и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.
Н. Гумилев
    Проход "Призрака" через фиолетово пульсирующую в ночном тумане рамку
межпространственного окна сопровождался резким оглушительным хлопком, похожим на
выстрел противотанкового гранатомета. У меня даже зазвенело в голове, и корпус
яхты загудел, резонируя.
    Перепуганные женщины, невзирая на строгий приказ сидеть внизу до конца боя,
выскочили на мостик.
    "Вот этого мы не предусмотрели", - подумал я.
    По странному закону природы межвременной переход осуществлялся беззвучно, а
межпространственный всегда вызывал звуковой эффект, но - незначительный.
    От легкого, едва слышного щелчка при перемещении массы в 50-100 кг до звука
откупориваемой бутылки шампанского, когда сквозь "барьер" переносился, например,
автомобиль. Как-то никому не пришло в голову, что зависимость здесь линейная, и
океанская яхта в четыре сотни тонн, отправляясь в Южные моря, вызовет такой вот
"прощальный салют".
    Впрочем, беды в этом, кроме посеянной среди моих спутниц паники, никакой.
Наоборот, этот гром подтвердит версию гибели "Камелота" от вражеского снаряда.
    - Все, девчата, успокойтесь. От англичан мы оторвались, видите, море чистое,
а грохнуло так на прощание. Воронцов всем бортом пальнул из крупного калибра.
    - Где же они теперь, я не вижу, - удивилась Анна.
    Действительно, гладь вечернего моря была абсолютно пустынна, как во времена
Магеллана. Небо покрывали густые облака, только в узком их разрыве у самого
горизонта багровое солнце касалось краем зелено-черной воды.
    - Ушли к северу, вот их и не видно. Все, дело сделано. Иди вниз, отдохни
полчасика, и будем ужинать...
    Анна послушно застучала каблучками по трапу, Ирина, отчего-то поджав губы,
но ничего не сказав мне, направилась следом.
    Ну и хорошо. Мне вдруг захотелось побыть одному. Перепсиховал, наверное.
    Сейчас хорошо покурить, привести в порядок мысли. Может быть, послать
рассыльного с вахты в бар за рюмочкой.
    Потому что и вправду проблемы, заботы, терзания кончились.
    Так я ощущал себя как в первый день отпуска, приехав куда-нибудь в Геленджик
или Новомихайловку.
    Душевная расслабленность, радость при виде совершенно экзотических для
москвича пейзажей, а главное, все-таки море.
    Не резервуар соленой воды, а символ абсолютно других критериев и принципов
жизни.
    Никто в Москве после работы не идет на набережную, чтобы в компании друзей
пить кофе десятками чашек и обсуждать семейные, городские или общемировые
проблемы И не играет в нарды. В Сухуми же это в порядке вещей. Никто там не
поймет нашего, столичного образа жизни.
    Дурацкого, по большому счету.
    Ирина появилась рядом со мной совершенно неощутимо. Только что ее не было. И
вот она стоит рядом, положила теплую ладонь мне на шею.
    Я даже не успел заметить, как наступила ночь.
    - Все? - спросила она, придерживая пальцами волосы, раздуваемые куда более
свежим и соленым, чем в Эгейском море, ветром.
    - Выходит, что все. Полюбуйся на небо. Давно такое видела? - Я обнял ее за
плечи и ниже.
    Зрелище действительно было эффектное. Пожалуй, даже чересчур.
    Словно на театральной декорации.
    В разрывах быстро бегущих по небу туч слева открывалась моментами громадная
полная луна, с отчетливо видимыми и невооруженным глазом морями и цирками.
    Ее яркий, но отчего-то выглядящий зловещим диск окрашивал края туч мерцающим
зеленовато-янтарным цветом А чуть правее зенита, склоняясь к юго-востоку, то
открывался, то вновь задергивался облачной кисеей Южный Крест. Будто нарочно.
    Знаковое, слегка даже культовое созвездие для нас, романтиков шестидесятых
годов, никуда не выезжавших дальше Пицунды или Паланги, но мечтавших о краях,
прославленных Стивенсоном и Джеком Лондоном.
    Не слишком яркое и заметное, кстати сказать, созвездие, и, если бы я не
штудировал в свое время звездные карты, вряд ли нашел бы его на небе. А
представлялось (вернее - хотелось думать), что оно должно сверкать на
тропическом небе, как бриллианты королевы на черном бархате сафьянового футляра.
    - Наконец-то, - прошептала Ирина, прижимаясь ко мне и небрежным движением
плеча сбрасывая куртку на палубу.
    Действительно, я как-то сразу и не заметил, что температура здесь градусов
на двадцать выше, чем там, откуда мы пришли.
    - Неужели это правда, мы с тобой снова одни и никто не помешает нам жить
только для себя? Как мне все надоело...
    Мне тоже, хотел я сказать, но отчего-то воздержался. Может быть, мне просто
вообще расхотелось разговаривать. "Уж если отдыхать, так от всего..." На самом
деле.
    Наконец-то детская мечта осуществилась - я на собственной яхте плыву по
Индийскому океану в сторону Южных морей, островов Фиджи и Туамоту, и больше не
должен никому и ничего...
    На неограниченное, определяемое только мною самим время. "Отпуск по
ранению", вспомнилось название повести Вячеслава Кондратьева.
    Сюжет там совершенно другой, но в то же время... Лейтенант отвоевал год на
Ржевском фронте и вдруг после госпиталя получил отпуск, до перекомиссии. С
правом поездки домой.
    Через месяц или два, наверное, возвращаться обратно, но пока он
гарантированно будет жив какое-то время и уже поэтому счастлив. А в Москве его
ждет девушка...
    И со мной рядом тоже любимая женщина, которой все последнее время я уделял
непростительно мало внимания.
    Как она вообще меня еще терпит?
    Наверное, действительно любит, если прощает то, что обыкновенная, нормальная
женщина никогда бы не простила. Так она и не обыкновенная, слава богу!
    Только что я собирался заняться навигационными наблюдениями, определить
место, где мы оказались, и тут же все эти дела показалось такими никчемными.
    - Пойдем к себе, отметим это дело, - шепнул я Ирине, отодвинув закрывающую
ей ухо прядь волос. - Я только отдам соответствующие распоряжения. Спускайся в
каюту и приготовь все...
    - Все - это как? - В голосе ее прозвучал сдерживаемый счастливый смех.
Словно тогда, девять лет назад, во времена нашей первой влюбленности, еще не
омраченной ни нелепой ссорой, ни ее еще более нелепым замужеством, ни
космическими проблемами.
    - Все - значит все, и по полной программе...
    Я вызвал на мостик капитана Ларсена.
    Полностью вжившийся в свою роль робот слушал мои приказания с видом
человека, сознающего свое профессиональное превосходство, но вынужденного
подчиняться хозяину.
    Безусловно, он и без моих инструкций сделал бы все в лучшем виде, но
положение обязывало. И меня, и его.
    - Определите наше место, капитан, после чего следуйте под парусами
генеральным курсом на чистый зюйд-ост, сообразуясь с ветром и лоцией. Скорость и
галсы на ваше усмотрение. До утра меня не беспокоить, за исключением
форс-мажорных обстоятельств, которые вы не сможете предотвратить самостоятельно.
Подъем флага в восемь ноль-ноль местного времени, завтрак должен быть готов и
накрыт в кают-компании в восемь тридцать.
    - Простите, сэр, но боюсь, что ваше приказание до утра выполнить вряд ли
удастся. Облачность все более сгущается, я скорее всего не успею даже
приготовить инструменты. Но если луна и звезды все же откроются до утра, я
обязательно произведу обсервацию.
    Все правильно. Программа действует. Вот что меня до сих пор поражает. Машина
же, электронно-вычислительная, по-новомодному - компьютер, а ведет себя
абсолютно адекватно.
    Олег много раз объяснял мне, что принцип здесь тот же, что и в шахматном
автомате: перебор всех вариантов следующего хода вплоть до оптимального в данной
позиции. И ничего больше.
    Так и эти ребята. В памяти у них имеется несколько десятков тысяч или
миллионов стандартных ситуаций, любое внешнее воздействие инициирует запуск
подходящей подпрограммы со скоростью перебора до триллионов "да - нет" в
секунду, и получите: на выходе динамический стереотип или ответ в вербальной
форме.
    Как психолог я все эти термины понимал и вообще мог сам любому все
рассказать и объяснить вполне популярно и доходчиво, но душой - не воспринимал.
Дико мне все это было.
    Так же точно мой отец, окончивший, кстати, в свое время Ленинградский
институт инженеров путей сообщения, признавался мне, что не в силах смириться с
принципом работы телевизора. Не понимал он его. Однако чинить любые механические
поломки в "Рубине" умел вполне качественно.
    И также, наверное, первые машинисты управляли паровозами, в глубине души
считая их технологическим извращением.
    Но я, как всегда, отвлекся.
    Изложив Ларсену все, что я считал на данный момент необходимым, я тоже
отправился вниз, прихватив из бара кают-компании две бутылки лучшего крымского
шампанского из довоенной еще коллекции князя Голицына.
    Ирина занимала одну из двух на "Призраке" трехкомнатных кают, отделенных от
кают-компании тамбуром трапа и поперечным коридором. Хотя и крошечных, конечно,
в сравнении с необъятными помещениями "Валгаллы", но предоставлявших пассажирам
максимально возможный комфорт.
    Гостиная в девять квадратных метров, нечто вроде кабинета величиной с
вагонное купе, который Ирина приспособила под косметический салон, и чуть
большего размера спальня, большую часть которой занимала низкая, но просторная
кровать с подъемными штормовыми сетками, а вокруг нее едва оставалось место для
платяного шкафа, тумбочки и музыкального центра с квадроколонками по углам.
    Ирина любила засыпать под тихую классическую музыку. Скрипичную по
преимуществу.
    Я вроде бы беседовал с роботом совсем недолго (правда, потом еще не смог
удержаться, чтобы не обойти палубу яхты от кормы до бушприта и лично убедиться,
что все в полном порядке), а Ирина за это время успела сделать "все", что я
подразумевал.
    Нет, я еще постоял у борта, довольно неторопливо выкурил сигару, поплевывая
в шелестящую и заплескивающую почти до самого планшира волну, переосмысливая
свой нынешний статус и морально настраиваясь на...
    А на что? Что снова я из вершителя судеб мира становлюсь просто мужем тети
Хаи. Как это называется в Одессе.
    И уже потом через тамбур бакового люка спустился в штормовой коридор,
прорезающий яхту от таранной переборки до двери кают-компании.
    Ирина меня поразила. Она успела переодеться в белое, все из пенных кружев,
платье. С пышной многослойной юбкой ниже колен, какие носили девушки в середине
шестидесятых.
    А еще она украсила себя бриллиантовым колье в пару сотен каратов и такими же
серьгами.
    Будто собралась на прием в Карнеги-Холл.
    На мой недоуменный, возможно, даже и бестактный взгляд она ответила
очаровательнейшей из своих улыбок.
    - Милый, но у нас ведь свадебное путешествие. Не так ли? Или ты передумал?
    До меня начало доходить.
    Ровно полтора года назад она дала зарок Берестину (за которого чуть сдуру не
выскочила замуж по причине нашего глупого разрыва), что не будет принадлежать ни
ему, ни кому-нибудь другому до законного брака.
    С ним ли, с другим - не важно. И долго его соблюдала.
    А когда я все-таки ее в очередной раз соблазнил, ей потребовалось считать,
что она, следовательно, все же вышла замуж.
    Софистика, но тем не менее.
    И раз так, то сейчас у нас означенное путешествие, а равно и медовый месяц.
    - Что ты, дорогая! Я счастлив открыто назвать тебя своей женой. Жаль, что мы
не додумались до этого сразу, в семьдесят шестом. Жили бы сейчас поживали в
окружении троих детей где-нибудь в Улан-Баторе, куда меня непременно сослали бы
за невосторженный образ мыслей, и никаких Валгалл и Южных морей...
    - Какой ты невыносимо бестактный тип...
    На откидном столе каюты был накрыт легкий торжественный ужин. В полном
соответствии с рекомендациями знаменитой, а также пресловутой Елены Молоховец,
который у среднего интеллигента позднебрежневской Москвы (не говоря уже о
провинциалах) вызвал бы смешанный с изумлением приступ пролетарского гнева.
    Мои бутылки шампанского были здесь как бы даже и лишними, поскольку боевая
подруга озаботилась не только им, но и "Энесси" на предельной грани выдержки.
Это распространенный предрассудок, что коньяк чем старее, тем лучше. На самом
деле даже "тридцати-сорокалетние" коньяки изготавливаются из смеси спиртов
максимум пятнадцатилетнего возраста.
    Присутствовали также столь любимые нами в те самые годы крепкие ликеры
"Бенедиктин" и "Селект".
    Освещал каюту тяжелый серебряный шандал на пять свечей, пахло ароматическими
индийскими палочками, из динамиков доносились звуки бетховенской элегии "К
Элизе".
    Замысел Ирины был понятен: в очере