торый в колхозе трактористом работает,
замуж выйти... Может, и любовь будет, а жить не сможешь.
     - Не знаю, не знаю, - вновь с сомнением повторила Наташа.
     Севастополь весны двадцать первого года удивительным образом  отличался
от  того  города, каким он был в двадцатом, когда Шульгин с друзьями впервые
ступили на его набережную восемь месяцев назад. И дело совсем не в том,  что
тогда  это  была  столица  крошечного  остатка  русской  земли,  заполненная
десятками тысяч испуганных, теряющих последнюю надежду  беженцев  и  толпами
деморализованных,  не желающих больше воевать солдат и офицеров, а сейчас -
нормальный портовый город,  военно-морская  база  огромного  по  европейским
меркам,  площадью  и  населением  вдвое  большего, чем Франция, уверенного в
своем будущем государства.
     И даже не в том, что изменилась психологическая атмосфера и люди теперь
выглядели спокойными, сытыми и довольными жизнью. Это  вообще  был  какой-то
другой  город.  Пролившийся  на  Югороссию  золотой дождь, превышающий своей
стоимостью довоенный бюджет всей Российской империи, превратил Севастополь в
странный гибрид Венеции эпохи дожей, Одессы времен портофранко и Кувейта или
Сингапура конца XX века.
     Многие беженцы разъехались по домам - в Киев, Харьков, Курск,  Ростов,
Царицын,  Полтаву.  Люди,  чьи  родные  места  остались под большевиками, но
склонные к более спокойной и размеренной жизни, тоже предпочли перебраться в
губернские и уездные города материковой части новой России, а сюда  нахлынул
народ  активный и склонный к коммерции и авантюрам. Нюхом и инстинктом очень
многие чувствовали, где бьет золотой фонтан, и спешили урвать от  него  свои
несколько  капель.  И  богатые  крестьяне  ближних  губерний  везли  и везли
поездами и гужевыми обозами свою продукцию:  хлеб,  мясо,  колбасы  и  сало,
битую   птицу,   овощи   и   фрукты  на  пропитание  стотысячного  города  и
возрождающегося флота.
     Клондайк не Клондайк, но что-то вроде этого. Невзирая на греко-турецкую
войну, проливы были открыты, и в Крым  шли  пароходы  с  товарами  из  всего
Средиземноморья,  из  Англии  и  даже  из  Америки.  Югороссия покупала все:
мануфактуру,  обувь,  заморские  деликатесы,   коньяки   и   вина,   мебель,
стройматериалы, станки и машины. Премьер Кривошеий уже подумывал, не пора ли
вводить  защитительные  таможенные  тарифы,  чтобы потоки импорта не утопили
только   начинающую   отходить   от   четырехлетнего   шока    отечественную
промышленность.  А  главным коммерческим портом вновь сделать Одессу, вернув
Севастополю его историческую роль.
     А  еще   одной   приметой   нового   Севастополя   было   стремительное
распространение невиданных, взявшихся как бы ниоткуда мод, обычаев и нравов.
Они  шли  и  от  ближе  всех  прикоснувшихся  к  "цивилизации"  басмановских
офицеров, от дам местного полусвета, хватавших на лету все, что исходило  от
щедро  соривших деньгами, раскованных и мужественных рейнджеров, от довольно
часто  появлявшихся  в  обществе  женщин  с   "Валгаллы".   Чтобы   ускорить
модернизацию  вновь формируемого общества, Новиков даже наладил в типографии
парохода выпуск стилизованных под парижские и лондонские светских журналов.
     И теперь офицеры врангелевской армии все чаще  щеголяли  в  камуфляжной
форме,  подчас  самых  диких  расцветок,  которую  наладились  шить  здешние
портные, девушки и женщины помоложе и порешительнее, хоть и не  созрели  еще
до  мини-юбок, но колени открывать почти не стеснялись, стали входить в моду
джинсы,  ткань  для  которых  красили   несколько   частных   заводиков.   В
бесчисленных  трактирах  и  ресторанах оркестры исполняли танго, фокстроты и
блюзы, лет на пять, а то и тридцать пять опережая грядущую европейскую моду.
Появились  первые  барды,  поющие   под   гитару   "белогвардейские"   песни
Звездинского,  Новикова  и  Розенбаума,  кое-где  звучали  уже  и Высоцкий с
Галичем. Шульгин тщательно отбирал и запускал  в  обращение  соответствующий
месту и времени репертуар.
     На  следующем  этапе своего "прогрессорства" друзья планировали открыть
круглосуточную радиостанцию навроде "Маяка" и запустить  в  продажу  бытовые
радиоприемники, хотя бы класса трехлампового "Рекорда" поначалу.
     А  где-то  во  Франции  жил эмигрировавший в девятнадцатом году инженер
Зворыкин, который через два года  изобретет  первый  телевизор.  Неплохо  бы
разыскать его, вернуть на родину и кое-чем помочь.
     Югороссия  стремительно  вступала  в эпоху модернизации, похожей на ту,
что пережили в следующий исторический период Эмираты или шахский Иран.
     И никого не интересовало, откуда что берется. Уставшие  за  бесконечные
военные  годы,  жители  Севастополя  и  всего  Крыма  просто радовались, что
кончились скудость и нищета, что снова, как "при царе", все есть и все можно
купить. Бумажных денег и золота здесь обращалось столько, что  при  малейшей
деловой  смекалке  за пару месяцев можно было сколотить приличное состояние.
Практически ни на  чем,  кроме  сообразительности  и  легкого  коммерческого
риска. Что же касается ранее невиданных предметов обихода, так за первые два
десятилетия  века на человечество обрушилось столько новшеств, от самолетов,
радио и ядовитых газов до безопасной бритвы "Жиллет" и граммофона без трубы,
что оно по привычке естественным образом воспринимало все что угодно,
     Потому и тяжелый мотоцикл с сидящей за  спиной  Шульгина  Анной  никого
особенно  не  удивил. Цеплялись за них взгляды в основном завистливые, точно
такие же, что провожали бы на улицах брежневской Москвы парочку  на  "Хонде"
или "Судзуки", упакованную в крутую фирму.
     Покрутившись  по  улицам,  показав  себя  и  посмотрев  на людей, Сашка
остановился возите известного ему уютного приморского ресторана.
     Кухня там была очень приличная. На  эстраде  играл  оркестрик  из  двух
скрипок  и  виолончели,  далеко  внизу  синело  море, посетителей по причине
отдаленности от  центра  было  ровно  столько,  сколько  требовалось,  чтобы
заведение  не  выглядело  прогорающим.  Девушка  много  смеялась,  оживленно
поддерживала беседу, но Сашка чувствовал в ней внутреннюю напряженность.  Он
не  знал,  о  чем  разговаривали с младшей подругой опытные и оттого немного
циничные дамы. Просто ощущал, как  Анна  нервничает.  Догадывается,  что  он
собирается   с   ней  объясниться?  Или,  наоборот,  боится,  что  этого  не
произойдет?
     Да и самому  Шульгину  было  немного  не  по  себе.  Слишком  давно  не
приходилось  испытывать  серьезные чувства к красивой и одновременно наивной
девочке. Пожалуй, со старших классов школы.
     Он даже не совсем уже помнил, как с такой  следует  себя  вести.  Может
быть,  поэтому  и старался при каждом удобном случае уехать от Анны подальше
для выполнения очередного "особо важного задания".
     Обед закончили мороженым, кофе и рюмочкой коньяку. (Слава Богу, что ГАИ
здесь еще не существовало.) Шульгин подозвал официанта, типично  ярославская
внешность  и  ухватки  которого говорили, что в прошлые времена он наверняка
трудился половым в одном  из  московских  трактиров.  Расплатился  хрустящей
десятирублевкой с портретом генерала Маркова (новые, свободно конвертируемые
банкноты  Югороссии,  номиналами  и  цветом соответствующие дореволюционным,
несли на себе изображения павших в боях героев белого движения).
     Выехали на приморское шоссе, вместо будущего асфальта покрытое  кое-как
прикатанным  щебнем. Разогнаться на нем было невозможно, да оно и к лучшему.
Виды вокруг открывались  настолько  красивые,  что  на  тридцатикилометровой
скорости  ими  только  любоваться,  не опасаясь на крутом серпантине улететь
вниз и не жмурясь от встречного ветра. Справа  -  море,  слева  ~  покрытые
густым  синевато-зеленым  лесом  склоны  гор. Редко-редко встретится на пути
телега или пароконный экипаж. И вдруг -  как  вестник  прогресса  -  дымит
навстречу  открытый  двадцатиместный  автобус  из  Ялты.  Пассажиры  -  как
марсиане в круглых очках-консервах, выдаваемых фирмой вместе с билетом.
     Руль упруго толкался в обтянутые черной кожей ладони.  напоминая  Сашке
совсем  другие  времена,  когда  они с друзьями гоняли к морю на единственно
доступных любителям двухколесной езды классных мотоциклах - двухцилиндровых
"Явах".
     Не доезжая Симеиза, Шульгин повернул налево по  неприметной  просеке  в
дремучем буковом лесу.
     Сразу  стало прохладно, густо запахло прелыми прошлогодними листьями. У
подножия высоченных, двух- и  трехобхватных  деревьев  затаился  зеленоватый
полумрак, хотя солнце только еще собиралось садиться за ближний хребет.
     Он решил провести уик-энд (не последний ли в жизни?) на даче не слишком
знаменитого,   но   вполне   состоятельного   петербургского   писателя,  не
разграбленной во время недолгого правления коммунистов в девятнадцатом  году
по  причине  удаленности и от Ялты, и от Севастополя, а сейчас находящейся в
доверительном  управлении  зависимого  от  Шульгина  по  некоторым  причинам
ялтинского градоначальника.
     Дорога   пошла   по   узкому   скальному   карнизу,  шириной  едва-едва
достаточной, чтобы могли разъехаться два экипажа, слева  склон  уходил  вниз
отвесно  на  сотню  и  больше метров, крутизна подъема моментами становилась
такая, что даже мощный мотор тянул  только  на  второй  скорости,  а  частые
повороты серпантина стали нервировать и Шульгина.
     Анна  же  постоянно  закрывала глаза и тихонько взвизгивала на особенно
крутых виражах.
     "Богатый мужик был, однако, - думал Сашка. - Не считая самой  дороги,
сколько нужно было за одну перевозку стройматериалов заплатить..."
     Он  заранее  предупредил  о своем приезде, и, когда "БМВ" остановился у
крыльца, навстречу вышел  пожилой  мужчина  в  выцветшем  мундире  чиновника
лесного ведомства.
     -  Александр  Иванович? Давно жду. Дом в полном порядке, насколько это
сейчас возможно. Отдыхайте. Я вернусь в понедельник утром. Пожелаете  уехать
раньше,  заприте  двери  на  висячий замок, а ключик соизвольте положить под
крыльцо. - Он показал, куда именно. - Провизию ваши люди привезли, сложили
в чулане возле кухни и в леднике, дрова напилены и  наколоты.  Если  угодно,
печку могу растопить. А в гостиной камин-с...
     -  Благодарю,  мы  сами.  -  И  протянул  полусотенную.  Сторож  или,
возможно, даже и лесничий с достоинством, но проворно сунул ее в карман.  Не
передумал  бы  пускающий  девчонке  пыль  в глаза богатей. За такие услуги и
трешки за глаза довольно.
     Смотритель забрался в  запряженные  грустной  соловой  лошадью  беговые
дрожки,  чмокнул  губами,  встряхнул вожжи и, сопровождаемый тихим клацаньем
подков по кремнистой гальке, удалился под сень начинающего зеленеть леса.
     Внутри высокой ограды из дикого камня, на участке примерно в  тридцать,
выражаясь по-современному, соток, стоял аккуратный белый двухэтажный домик с
широкой  деревянной верандой по фасаду, двумя балконами по торцам и ведущими
на них деревянными лестницами с резными перилами.
     И глухая тишина, нарушаемая  лишь  шумом  ветра  в  кронах  разлапистых
реликтовых сосен, араукарий и ливанских кедров.
     Между тяжелыми стволами деревьев затаилась мгла. такая, как на картинах
Васнецова  и  Шишкина,  тем  более  что  солнце почти село, ощутимо потянуло
холодом с гор, и не понять сразу, озноб пробежал по  коже  от  естественного
понижения температуры или от сказочного пейзажа вокруг.
     В  высокой  траве  угадывались  следы  бывшей  здесь,  наверное, еще до
четырнадцатого  года  крокетной  площадки,  на  серых  покосившихся  столбах
поскрипывали  под ветром никому давно не нужные качели и "гигантские шаги" с
оборванными веревками.
     - Вот, Аня, целые сутки мы здесь одни. Море мне, признаться,  надоело.
Подышим  горным воздухом, погуляем в чаще, поохотимся, если придется... - С
этими словами Шульгин отстегнул от мотоцикла твердые  кожаные  пеналы,  где,
кроме пятизарядки "браунинга" с патронами, имелся и модернизированный "ППС",
и  еще  кое-что,  нужное  в  хозяйстве  в  это  неспокойное время. - Пойдем
посмотрим, что тут для нас приготовлено...
     Шульгин понимал, что с психикой у него, как и  у  всех  вообще  друзей,
давно  не порядок, однако проще было уступить явным проявлениям неврастении,
нежели бороться с ней дополнительными усилиями воли. Поэтому  он  обошел  по
периметру территорию усадьбы, внимательно отмечая все места, откуда возможно
внезапное  вторжение неприятеля. Вряд ли в Крыму имеются сейчас специалисты,
которые способны были засечь его внезапный отъезд и проследить  маршрут,  но
чем черт не шутит?
     Сашка  достал  из  седельных  сумок  моток  тонкой проволоки, изготовил
несколько  растяжек  поперек  ведущей  к  даче  дороги  и  подвесил  к   ним
фотоимпульсные  гранаты.  Такие  же  ловушки  он устроил на наиболее пологих
выходах с обрыва. Если кто-нибудь ночью попытается  проникнуть  на  террасу,
ослепляющий и оглушающий шок ему обеспечен.
     С  некоторым  даже  самоуважением  Шульгин  подумал, что у него хватает
здравомыслия ограничиться  только  этим,  а  не  окружить  виллу  настоящими
боевыми фугасами.
     Но  все же... Разве можно так жить, постоянно готовясь убивать или быть
убитым? То ли дело безмятежные годы до начала космической заварушки.  Пришел
бы  он сейчас домой из своего института, выпив по дороге пару кружек пива, а
там...  Ну,  в  самом  лучшем  случае  сел  к   телевизору,   надев   старые
тренировочные штаны, и принялся бы смотреть программу "Время" или "Ленинский
университет  миллионов".  Соседские  мужики могли позвать чинить застучавший
клапанами "Запорожец" и в гараже еще вмазать по стаканчику. А если  бы  жена
вернулась из театра не в духе...
     И  вот  это  была  вся  его  жизнь?  И такой бы тянулась до пенсии и до
могилы?
     Шульгин вдруг вспомнил, как в новогоднюю ночь 1980 года они  с  Андреем
решили  записать  свой  прогноз на пять лет вперед. С обычными у футурологов
разделами: "Внешняя политика", "Внутреннее положение  в  стране",  "Техника"
вообще  и "Военная техника", "Научный прогресс", "Личная жизнь"... Написали,
заклеили в конверты и спрятали, договорившись вскрыть на встрече восемьдесят
пятого.  Не  успели  немного...  А  что  он  там   предсказывал?   Медленное
экспоненциальное движение, никаких открытий, никаких прорывов, осложнения на
Ближнем  Востоке  и  в  Иране, серое растительное существование без надежд и
озарений... А про них  самих?  Он  не  предвидел  ничего,  кроме  возможного
продвижения  по  службе на одну-две ступеньки... Ну, еще, кажется, собирался
засесть за докторскую. Так все и было, пока за полгода до назначенного срока
не покатилось так стремительно, что, действительно, ни в сказке сказать,  ни
гонораром оплатить...
     Он  вернулся  к  веранде,  где оживленная и энергичная Анна уже сложила
костер из валяющихся вокруг в изобилии сухих до звона  сосновых  сучьев.  По
мере  того как гигантские реликтовые деревья продолжали, обгоняя друг друга,
стремиться к небу, нижние ярусы ветвей отмирали и сами собой падали вниз, на
покрытую полуметровым слоем хвои землю.
     Только яркие языки пламени дали понять, как незаметно и  быстро  вокруг
потемнело. Все же апрель - не июль.
     Смешно,  но  Шульгин боялся того, что сегодня, по всем расчетам, должно
было случиться. Он привык к  совсем  другой,  безответственной,  только  ему
принадлежащей  жизни,  и  связать  сейчас  себя  чем-то вполне конкретным по
отношению к этой наивной девочке...
     Стоит ли? Он начал, чтобы отвлечься и дать себе время для  размышлений,
собирать  дрова  в  пределах  освещенного дрожащим оранжевым пламенем костра
круга. Натаскал целую кучу, достаточную, чтобы поддерживать огонь  до  утра.
Сел  на  обрубок  бревна,  прикурил  от  головешки. Анна тут же пристроилась
рядом, привалилась спиной к его плечу.
     Словно на танцах в девятом  классе,  он  сделал  инстинктивную  попытку
отстраниться.
     - Шашлык будем жарить? - спросил Сашка, чтобы о чем-то говорить.
     -  Если  хочешь, - ответила Анна. Ей было хорошо. С замиранием сердца
она тоже ждала неизбежного. Только, в отличие от Шульгина, связывала с  этим
неизбежным какое-то немыслимое счастье.
     - Значит будем.
     Пока  на шампурах трещала молодая замаринованная в сухом вине баранина,
спереди лица обжигал сухой жар костра, а спины холодил выползающий  из  леса
сырой  туман,  они сидели обнявшись, и Шульгин неизвестно зачем рассказывал,
как в семьдесят четвертом году  чуть  не  замерз  в  тайге,  заблудившись  в
поисках  далекого леспромхоза. Он тогда работал на "Скорой помощи". Поступил
вызов. Пять человек тяжело пострадали от взрыва самогонного аппарата.  Шофер
Серега Слесарев тоже был навеселе и свернул не на ту просеку...
     Вряд  ли  девушка понимала смысл долгого занудного рассказа с ничего не
значащими для нее реалиями неизвестной жизни. Да и  не  вслушивалась  скорее
всего.  После  двух  рюмочек  коньяку  она развеселилась, шашлык, которого в
предыдущей  жизни  ей  есть  не  приходилось,  тоже  был   восхитителен,   о
коммунистической  Москве,  где  они  с  матерью голодали два года, совсем не
вспоминалось.
     Главным было твердое  мужское  плечо  рядом,  стиснувшая  поляну  ночь,
пляшущие  языки  пламени  над  голубовато-алыми раскаленными углями и смутно
белеющая стена дачи напротив, где в уютной спаленке на втором  этаже  должно
случиться "то самое"...
     Выскользнув  из-под  Сашкиной  руки,  Анна вроде бы по неотложному делу
убежала в дом, с электрофонариком поднялась по винтовой лестнице в спальню и
разобрала постель. Чтобы, когда придет время, не отвлекаться.
     Хотела  было  вернуться  обратно,  а  потом  вспомнила  уроки   Натальи
Андреевны и подумала: "Зачем?"
     Быстро  сняла  так и не ставшую по-настоящему привычной одежду, достала
из сумки длинную шелковую ночную рубашку.
     Легла в просторную мягкую постель, придвинула к изголовью  табуретку  с
керосиновой  лампой  и стала ждать, закинув руки за голову и глядя в высокий
дощатый потолок.
     Должен же он догадаться... Если придет в ближайшие десять минут -  все
будет хорошо.

Глава 13
     Ситуация  с  "Валгаллой"  парадоксальным образом зеркально отражала то,
что произошло в четырнадцатом году с "Гебеном" и "Бреслау". Английский  флот
пропустил  тогда  из  Средиземного  моря  в  турецкие проливы два германских
крейсера исключительно с целью  осложнить  военное  положение  России  и  не
позволить  ей  в  первые же месяцы войны захватить Босфор и Константинополь.
Это было названо  британским  адмиралтейством  "стратегической  ошибкой",  в
результате  которой  Черноморский флот вместо активных операций был вынужден
два с лишним года тратить все свои силы на защиту внутренних коммуникаций  и
безуспешные  попытки  перехватить  "Гебен", который один по огневой мощи был
равен всей русской бригаде линкоров, а по скорости превосходил любой из  них
почти  вдвое.  Оставаясь под немецким командованием, крейсера формально были
проданы Турции. "Валгалла" же, находясь в Черном море,  наоборот,  считалась
собственностью  Воронцова  и  плавала  под  флагом САСШ, так что и Колчак, и
врангелевский МИД имели полное право отвергать любые  претензии  британского
верховного  комиссара  в  Стамбуле.  Да,  некоторые  российские учреждения и
частные лица фрахтуют означенный пароход для перевозки тех или иных  грузов,
однако  никакой  ответственности  за  поведение  его  капитана и владельца в
открытом море не несут  и  нести  не  могут.  Вот  если  он  нарушит  законы
Югороссии,   находясь   на   ее  территории,  то,  безусловно,  будет  нести
определенную, означенную  законами  ответственность.  Но  ни  в  каком  ином
случае. Все, возможно, и справедливые, претензии следует адресовать только и
исключительно госдепартаменту Северо-Американских Соединенных Штатов.
     На  всякий  случай  нота,  впрочем,  довольно мягкая (правительс