рамм десять. На  не
слишком верных ногах побрел обратно.
   Отсюда их позиция на  перевале  была  почти  неразличима.  Камни,  за
которыми стояли пулеметы, сливались с общим  серо-рыжим  фоном  пейзажа,
бойниц и совсем не было видно. Но когда подошел поближе, то увидел,  что
валуны иссечены пулями сплошь, что  называется,  не  оставалось  на  них
живого места.
   Он медленно шел обратно по дороге смерти, вяло размышляя,  радоваться
ему, что выжил все-таки, или  горевать.  Отчего  вдруг  горевать  нужно,
Вадим не слишком понимал, но чувство было отчетливым.
   Над  головой  скользнули  почти  бесшумно  две  тускло-синие  тени  с
большими  белыми  шестиконечными   звездами   на   бортах.   Израильские
"Супер-Алуэтт"  с  турбовинтовыми  движками,  не  ревущими,  как  дизели
русских вертолетов, а глухо свистящими. Один пошел на посадку за  спиной
Ляхова, а второй ушел на восток.

***

   ... "Сикорский" долго гремел и трясся над горами, и Ляхов  постепенно
вернулся к ощущению реальности. Сугубо помогли еще несколько глотков  из
фляжки второго пилота. Тарханов лежал рядом на куче брезентовых чехлов и
был без сознания, но состояние его у Вадима опасения не вызывало.
   Буквально в самый последний момент капитан не уберегся. Один  осколок
мины, наверняка рикошетный, ударил его в левую бровь и наискось  ушел  к
затылку, но кости черепа не пробил, а второй распорол китель и не  очень
глубоко - длинную мышцу спины.
   Конечно, крови вытекло порядочно, с пол-литра, но  повязка  наложена,
тюбик   противошоковой   смеси   введен,   состояние,   как   говорится,
соответствует тяжести диагноза. Обойдется. Если, конечно, не  разовьется
от травмы отек мозга.
   Самое  интересное,  что  у  Тарханова  имелась   в   машине   тяжелая
каска-сфера, и, если бы он ее надел, был бы сейчас в полном порядке,  но
понятия офицерской чести не позволили.
   Как, мол, так, я буду в каске, а боевой товарищ - без.

***

   ...Пилот  не  стал  тянуть  до  военного  аэродрома,  имея  на  борту
тяжелораненого офицера,  а,  связавшись  по  радио,  посадил  машину  на
каком-то израильском гражданском, куда уже подали санитарные машины.
   Вдоль взлетно-посадочной полосы стояли крыло к  крылу  многочисленные
частные авиетки, двух, и четырехместные.  Помогая  выгружать  носилки  с
Тархановым, Вадим совершенно не обратил внимания, как из открытой дверцы
самолета человек в  пестрой  гавайке  и  ермолке-кипе  верующего  иудея,
успевший, очевидно, ухватить какие-то обрывки информации, несколько  раз
щелкнул Ляхова профессиональной камерой с телеобъективом.

***

   ... Большие штабы всегда вызывали у Вадима ощущение, близкое к  тому,
какое бывает после нескольких часов хождения по Эрмитажу  или  Лувру,  -
смесь усталой скуки и раздражения. И попадая  в  таковые  (штабы,  а  не
музеи), стремился по мере возможности поскорее оттуда удалиться. Благо в
его чинах и должности это случалось не слишком часто.
   Сейчас все было иначе.  Ляхов,  подкрепивший  алкоголем  и  без  того
обостренное пережитой  опасностью  чувство  самоуважения,  почти  совсем
успокоился и "вошел в меридиан", как выражаются моряки. Оттого  держался
уверенно и с достоинством, как и  подобает  человеку  нетщеславному,  но
вполне знающему цену себе и своему поступку и не собирающемуся эту  цену
умалять.
   Он хотел сначала заехать к себе в санчасть, умыться и переодеться,  а
потом уже являться "на  расправу",  но  сопровождающий  офицер  подрулил
сразу к двухэтажному кирпичному коттеджу справа от КПП.
   Неизвестно, как это вышло, но первым его  встретил  на  пороге  штаба
бригады начальник оного, подполковник фон Брайдер, отношения с которым у
Ляхова были сложные.
   С самого первого дня вступления Вадима в должность. Только-только  он
познакомился с личным составом, принял по  списку  штатное  имущество  и
погрузился в изучение оставленных ему предшественником документов, как в
кабинете раздался телефонный звонок.
   - Господин капитан, - услышал Ляхов голос оперативного дежурного.
   Следует отметить, что поскольку погон военврача 3-го ранга  отличался
от общеармейского капитанского только серебром плетения  и  ярко-зеленым
просветом, то никто  и  не  затруднялся  произносить  три  слова  вместо
одного. - Господин капитан, вам следует явиться в штаб и  расписаться  в
книге приказов.
   Прогулявшись пару сотен метров по центральной линейке от медпункта до
штаба,  Ляхов  вошел  в  остекленную  выгородку  дежурного,  полноватого
поручика, слишком пожилого для своего чина.
   - Что тут у вас?
   - Извольте расписаться. Согласно приказу начальника штаба вам следует
сегодня в двадцать два ноль-ноль заступить старшим городского патруля.
   - Че-его..? - нецензурно удивился Ляхов.
   -  Старшим  патруля,  -  терпеливо  повторил  поручик  Бойко.  -  Все
штаб-офицеры в очередь ходят в патруль.
   - Интересно, какой дурак это  придумал?  -  не  имея  в  виду  ничего
плохого, просто так вырвалось, поинтересовался Ляхов.
   - Если вам угодно - то я. На основании  устава  внутренней  службы  и
положения о статусе Экспедиционного корпуса на зарубежных территориях.
   Ляхов обернулся.  На  середине  лестницы,  ведущей  на  второй  этаж,
внушительно возвышался сам вышеупомянутый подполковник фон Брайдер.  Его
летний кремовый китель был туго стянут  застегнутым  на  первые  дырочки
ремнем, лицо выражало одновременно и уверенность в себе, и некую обиду.
   -  Прошу   прощения,   господин   подполковник   (еще   одна   тонкая
бестактность, в личном общении приставку "под" следовало опустить), но я
предполагал, что здесь виноват не иначе как  один  из  штабных  писарей.
Кому еще могло прийти в голову...
   - О чем вы? Я сказал - на основе Устава каждый старший офицер  должен
как минимум еженедельно состоять начальником  патруля.  Сегодня  -  ваша
очередь.
   Ляхов возликовал. Как сейчас  великолепно  можно  позабавиться,  жаль
только, что в присутствии  поручика,  всего  лишь  обер-офицера,  нельзя
говорить того, что он собрался сказать.
   - Прошу прощения, господин подполковник, не пройдем  ли  мы  в  более
уединенное помещение?
   - Зачем? Расписывайтесь в журнале - и приступайте.
   - Но все же...
   Когда, наконец, с трудом сдерживающий улыбку Ляхов увлек фон Брайдера
в  тупичок  коридора,  тон  его  стал  совсем  иным.  Жестким   и   даже
непочтительным, но только для понимающего  человека.  Тут  уже  сказался
пример отца - крупного чиновника-администратора.
   - Позволю вам напомнить, ваше высокоблагородие, что приказом военного
министра от такого-то года за таким  номером  категорически  запрещается
привлекать офицеров медицинской службы к нарядам, прямо не  связанным  с
исполнением ими своих профессиональных обязанностей.
   - Вы служите у меня в строевой бригаде, - сорвался Брайдер, - а то, о
чем вы говорите, относится к госпиталям и прочему.
   - Не имею возражений. Напишите мне только, пусть и в  журнале  -  "во
изменение и дополнение приказа  военного  министра  приказываю...  ".  И
распишитесь. Через две минуты  я  возглавлю  не  только  патруль,  но  и
похоронную команду, если потребуется.
   Естественно, все происшедшее мгновенно стало известно  всем  офицерам
бригады, отчего авторитет доктора  существенно  вырос,  а  подполковник,
отчего-то вообразивший, что подробности инцидента разгласил  сам  Ляхов,
затаил на него, выражаясь словами классика, "некоторое хамство".
   И вот сейчас Ляхов встретился именно с этим человеком.
   - Докладывайте, - мрачным тоном  предложил  фон  Брайдер,  когда  они
оказались  в  его  кабинете  с  огромной  рельефной  картой  Израиля   и
примыкающих территорий, исполненной двумя  солдатами  срочной  службы  в
обмен на досрочную демобилизацию.
   Ляхов доложил, показав на карте, где, что и как произошло.
   - Ну и какого черта вы во все это влезли?  Граница  нашего  района  -
вот, а воевали  вы  -  вот,  тем  самым,  вторгнувшись  на  сопредельную
территорию и создав предпосылки для дипломатического конфликта.
   - Не ко мне вопрос, господин подполковник. Насколько я знаю - капитан
Тарханов - комендант этой зоны, соответственно решение принимал он. Я же
в меру сил выполнял его приказы.
   - А он вам начальник, чтобы его приказы выполнять?  Что-то  в  других
случаях  вы  гораздо  лучше  помните  свои  права...  господин  военврач
третьего ранга. Насколько мне известно,  представители  вашей  профессии
вообще не имеют права принимать участие  в  боевых  действиях.  Согласно
Гаагской конвенции.
   - Согласно упомянутой вами конвенции, - начал заводиться Вадим,  -  в
боевых действиях не имеют права участвовать врачи-некомбатанты, то  есть
лица, носящие не военную форму той или  иной  воюющей  стороны,  а  лишь
нарукавную повязку с красным крестом либо с таковым  же  полумесяцем.  А
поскольку    медицинскому    составу    Российской    армии    присвоена
соответствующая форма, погоны, которые я имею честь носить,  а  равно  и
табельное  оружие,  то  в  случае  угрозы  как  находящимся  под   нашим
попечением раненым, так и нам лично мы имеем право участвовать в  боевых
действиях наравне с прочими военнослужащими.
   Что, впрочем, должно быть вам известно и без моего доклада.
   Неизвестно, чем бы закончилась эта "беседа", поскольку Брайдер  начал
заметно накаляться, а в гневе он иногда  умел  быть  страшным,  а  Ляхов
уступать не собирался, принадлежа к тому типу людей, которые  отнюдь  не
боятся собственного начальства больше, чем неприятеля. Но загудел зуммер
селектора.
   - Что? Так точно, подполковник фон Брайдер, господин генерал. Ляхов?
   Так  точно,  у  меня.  Да,  разговариваем.  Имею  к  нему   серьезные
претензии. Что?
   Так точно, понял, слушаюсь!
   Начальник штаба положил трубку, вытер пот со лба  обширным  клетчатым
платком.
   - Значит, это... Приехал заместитель комкора генерал Филиппов. Желает
вас видеть. Значит, так, что тут у нас - это наши дела, семейные. А  там
- смотрите. Не забывайте, по службе  к  вам  есть  серьезные  замечания.
Думаете, я не знаю, как ваши бойцы на  подработки  к  местным  торговцам
ходят? А начальник медснабжения корпуса на вас докладную писал по поводу
нерационального расходования казенного спирта. Так что  имейте  в  виду.
Однако если что, мы вас в обиду не дадим. Своих не сдаем. И рекомендации
будут самые благоприятные.
   - Слушаюсь, господин полковник. Душевно благодарен.
   В принципе, он был совсем неплохой человек, только зануден  моментами
и излишне самоуверен. А так, служить с ним было можно. Гадости если кому
и делал, так только по приказу свыше и без всякого удовольствия.
   Ляхов сейчас испытывал странное чувство. В  медицине  это  называется
"дежа вю". То есть как будто все происходящее с ним  уже  было.  И  этот
разговор с Брайдером тоже. Вадим знал,  что  и  кем  будет  сказано,  на
две-три фразы вперед. В зависимости от темпа разговора.
   Звонок от генерала он тоже предвидел и ничуть не удивился,  когда  он
прозвучал. Вернее, он-то удивился, но именно тому, что ждал его,  и  все
вышло именно так, как следовало.
   - Да, а что тут у вас? - вдруг заинтересовался подполковник,  обратив
внимание на саблю, завернутую в плащ-накидку  и  небрежно  брошенную  на
просторный деревянный диван в углу кабинета.
   Обычно такие диваны  стояли  на  железнодорожных  вокзалах,  в  залах
ожидания первого класса. Массивный, темно-желтого  дерева,  без  всякого
лака матово сиявший от более чем столетней полировки  суконными  штанами
пассажиров.
   Ляхов присмотрелся и с удивлением сотрудника Шлимана,  раскапывавшего
Трою, увидел, что и вправду на спинке дивана глубоко вырезан причудливый
вензель "ЮЗЖД" (то есть Юго-Западная  железная  дорога)  -  и  небольшой
двуглавый орел сверху. Выходит, кто-то во время оно исхитрился  привезти
сюда  этот  диван  из  самой  Одессы  или  любой  станции  между  нею  и
Екатеринославом.
   - Вы о чем, Юрий Манфредович? - прикинулся непонимающим Ляхов.
   - Вот это. Сабля?
   - А! Да так. Подобрал на поле боя. Типа трофей... Кстати, имею право,
- и Вадим привычно забубнил статьи уставов и конвенций, признававших  за
военнослужащими  использовать  подобранное  на  поле   боя   оружие   и.
снаряжение, отнюдь не относя данное деяние к статье "мародерство".
   Но Брайдера волновало совсем не это.
   Он вцепился в саблю, извлек ее из ножен, жадно осмотрел,  только  что
не обнюхав клинок,  и  вдруг  начал  читать  Ляхову  лекцию  об  истории
холодного оружия, вполне толково, хотя  и  монотонно  излагая  все,  что
накопила к этому времени мировая археологическая мысль.
   Вадим успел уловить разницу между египетскими, греческими и  римскими
пехотными и кавалерийскими мечами, узнал,  что  двуручных  мечей  вообще
нигде  на  вооружении  не  состояло,  а  если  где  в   музеях   они   и
экспонируются,  то  являются  копией  с  единственного,  впрочем,  давно
утерянного образца, изготовленного для театрализованного  карнавала  при
дворе короля Отгона Первого.
   Сабля же представляла собой тип так называемой гурды,  выкованной  из
натуральной дамасской булатной стали, ничем  не  уступающей  пресловутым
японским  мечам,  сиречь  "катанам",  которые  после  нескольких   тысяч
проковок могли рассекать наплывающий на них по ручью осенний лист.
   - Да вот, любуйтесь...
   Подполковник сначала легкими движениями заточил концом  клинка  синий
карандаш "Тактика" до тонкости  шила,  потом  подбросил  в  воздух  свой
носовой платок и попытался разрубить его в полете, но не попал.
   Не смутившись,  фон  Брайдер  сообщил  Вадиму,  что  такими  клинками
свободно можно подпоясаться.
   Подпоясаться тоже не удалось, но в крутую параболу сабля согнулась  и
выпрямилась без всякой остаточной деформации.
   Слегка балдея от потока информации. Ляхов приготовился выслушать  еще
и сравнительные характеристики арабских,  турецких,  русских  драгунских
сабель и шашек всех двенадцати российских казачьих  войск,  как  телефон
зазвонил снова.
   - А? Что? Да-да, идем. Просто завершали формальности.
   Брайдер раздраженно бросил трубку.
   - Да опять генерал этот, мать его туда, так, обратно и с перевертом в
центр мирового равновесия!  Поговорить  с  человеком  не  даст.  Слушай,
капитан, а я и не знал, что ты так здорово в оружии соображаешь.
   Это при том, что Вадим за последние  десять  минут  не  промолвил  ни
слова.
   - Вот  так  служишь,  служишь  с  людьми  и  вдруг  открываешь  их  с
совершенно новой стороны. Поехали  бы  мы  с  тобой  ко  мне  в  родовой
замок... Ну, это недалеко от Мальборка. Возле Минска. Я б  тебе  показал
коллекцию. Так что, саблю продашь?
   - В смысле? - оторопел Ляхов. Вроде как на  эту  тему  они  точно  не
говорили.
   - При чем смысл? Продашь, нет? Пятьсот шекелей даю.
   - Пардон, кригскамрад , я  пока
при деньгах, и меня генерал ждет. А вот если на хранение оставить...
   - Не хочешь? Зря. А оставить можно. Вот  здесь.  Подполковник  открыл
аляповато раскрашенный  под  дуб  железный  шкаф,  где  хранились  пачки
каких-то пыльных папок.
   - Клади, куда со всем этим, право...
   Ляхов сложил и шашку, и контейнер, и даже свою медицинскую  сумку  на
дно шкафа. Только винтовку оставил при себе.
   Брайдер  запер  дверцу  и  протянул  Вадиму  бронзовый,  с   широкими
фигурными бородками ключ.
   - Держи.
   - Да зачем, что вы, я и так, -  по-интеллигентски  стал  отнекиваться
доктор.
   - Бери, бери. Мало ли что. Будешь потом опять болтать не по делу.
   Ляхов сунул ключ в карман, щелкнул каблуками, отдал честь, второпях -
левой рукой, поскольку в правой держал винтовку, и заторопился к выходу.
***

   ...  Поскольку  Тарханов  был  срочно  отправлен  в  госпиталь,   вся
первоначальная слава досталась одному Вадиму.
   Обычно в строевых частях, расквартированных в метрополии, по  команде
передаются только рапорты, обрастая по пути резолюциями и комментариями,
упомянутые же в  рапортах  люди  остаются  на  своем  месте.  Но  сейчас
начальство решило отступить от установленных канонов.
   Вероятно, им, начальством, руководило  естественное  любопытство.  Не
каждый день и даже не каждый год полуштатские военврачи вступают в бой с
целым вражеским батальоном  (если  перевести  численность  разгромленной
банды в понятные категории) и побеждают без единой царапины.
   Проходя через приемную перед кабинетом генерала, он услышал  негромко
брошенную  каким-то   полковником-порученцем,   которых   немало   здесь
толпилось, фразу, заставившую его усмехнуться:
   - Хрен знает что! Подвезло этому лекарю. Лучше б из нас кто-нибудь на
его месте оказался...
   Наконец Ляхов  оказался  на  ковре  (в  буквальном  смысле,  красивом
багдадском  ковре)  посреди  огромного  кабинета   целого   гвардейского
генерал-лейтенанта, как был, в продранных на коленях бриджах  и  пыльных
сапогах, исцарапанных и потертых на носках до белизны о щебенку.  Только
китель, который Вадим перед боем снял, оставался  достаточно  чистым,  а
грязь,  кровь  и  пот  с  лица  он  успел  смыть  еще  на  аэродроме  из
водоразборной колонки.
   Доложившись, смотрел он на генерала независимо и как бы даже  дерзко,
памятуя о  словах,  услышанных  в  приемной.  И  продолжал  эксперимент,
пытаясь угадать, совпадет ли поведение  генерала  с  тем,  как  оно  ему
представляется.
   Сам он надеялся на награду, прямо  сейчас  извлеченную  генералом  из
сейфа.
   Правом награждать  отличившихся  на  поле  боя  командование  корпуса
обладало. До креста "За боевые заслуги" первой степени включительно.
   - Кто вы по должности, капитан?
   Вадим ответил.
   Генерал  негромко  выругался.  Ляхов   не   уловил,   удивленно   или
разочарованно.
   - Вот, - сказал  зам.командующего  сидящему  за  приставным  столиком
очень молодому и  симпатичному  подполковнику.  Тот  смотрел  на  Вадима
крайне доброжелательно, вроде даже подмигнул незаметно для  генерала.  -
Все у нас не по-людски. То бандиты именно на нашем участке  прорываются,
то доктор из себя заградотряд изображает. Как, доктор, страшно  было?  -
вновь обратился генерал к Вадиму..
   - Не знаю, господин генерал, не  понял  пока.  Тут  одним  словом  не
скажешь.
   - Ну-ну,  -  постучал  тот  пальцами  по  столу.  -  А  стрелять  где
научился?
   Стрелял-то ты лихо. Человек полтораста вы там положили?
   - Сто тридцать шесть только  убитыми,  -  подсказал  подполковник,  и
Вадим удивился,  кто  их  там  успел  посчитать,  и  словно  бы  впервые
ужаснулся огромности этого числа. Каких - не слишком важно,  -  но  ведь
людей же...
   По своей основной специальности он спас от смерти  вдесятеро  меньше.
Был бы верующим - вовек не отмолиться.
   И еще мелькнуло  -  такое  на  Героя  тянет.  Это  уже  из  знаний  о
прецедентах минувших войн. Во рту стало сухо, и в груди появилась мелкая
щекочущая дрожь. Неужели действительно Героя дадут? Это ж тогда  сколько
возможностей откроется! И по службе и вообще.
   Он понимал, что  мысли  эти  и  недостойные,  и  преждевременные,  но
избавиться от них уже не мог. Тем более,  что  не  кто  иной,  как  Петр
Великий некогда писал: "А ежели в армии окажется  человек,  награжденный
всеми без изъятия наградами, так  немедленно  надлежит  учредить  новую,
дабы никого не лишать побуждения к новым подвигам". То  есть  мечтать  о
крестах и орденах и стремиться к  их  получению  -  дело  не  только  не
зазорное, а, напротив, высочайше одобряемое.
   А на вопрос генерала он ответил:
   -  Стрелять  учился...  Как  придется.  В  детстве  отец   учил,   из
"монтекристо" ,  потом  в
спортклубе, потом упражнялся от случая к случаю.
   - Отец - кто?
   -  Старший  инспектор   кораблестроения     на   казенных
заводах в Гельсингфорсе.
   Генерал побарабанил пальцами по столу. Непонятно, в каком смысле.
   Устраивал ли его высокий социальный статус доктора или, напротив,  он
видел в этом определенные сложности в дальнейшем,  Вадим  сообразить  не
мог. Здесь ему  новоо