, он взлетел по скобтрапу  на
смотровую площадку, укрепленную  между  ветвями  растущей  рядом  с  домом
гигантской сосны. Ткнулся бровями в окаменевшую резину окуляров,  завертел
кремальеру стереотрубы, догоняя ускользающую  цель.  Чуть  тронул  барабан
наводки на резкость, и  между  делениями  угломерной  сетки,  на  удалении
километров в пяти вырисовалось  некое  сооружение,  медленно  проплывающее
курсом с востока на юго-запад  на  высоте  около  километра.  Более  всего
наблюдаемый   объект   напоминал   земной   дирижабль,    однако    земное
происхождение, по известным причинам, заведомо исключалось.
     Первым  ощущением  Шульгина  было  такое  прозаическое  чувство,  как
досада. Оттого, что опять ломается налаженный образ жизни, возникает масса
новых вопросов и проблем. Только что все было так обычно  и  спокойно.  Не
обернись он в эту сторону - стоял бы сейчас под тугими обжигающими струями
и ни о чем бы не думал.  Вот  уж  воистину  -  умножая  знания,  умножаешь
скорби...
     Шульгин выдернул из зажима трубку телефона.
     Пока разбуженные тревожным звонком колонисты одевались и  карабкались
наверх,  через  всю  наличную  оптику  всматривались   в   артефакт,   он,
неторопливо удаляясь, растаял в блистающей синеве.
     Но увидеть все успели достаточно.
     Обмен мнениями состоялся уже внизу, в библиотеке.
     - С точки зрения теории вероятности - полный бред, - говорил Шульгин,
прижимая к горячему печному кафелю окоченевшие  кисти  рук.  -  Сначала  -
пришельцы двух видов, теперь еще и местная цивилизация. Да так  просто  не
может быть...
     - Теория тут ни при чем, - возразил Левашов, - и  допускает  все  что
угодно. Не обязательно, при вероятности один на  миллион,  делать  миллион
попыток. Может выйти и с первого раза...
     - Точно, - кивнул Берестин. - Особенно если не придавать специального
значения собственной исключительности. В  большой  войне  для  конкретного
индивида  вероятность  быть  убитым  первым  равна  единице,  деленной  на
численность действующей армии, даже двух - своей и неприятельской,  однако
"счастливчик" выявляется сразу же, и никого, кроме  него  самого,  это  не
удивляет...
     - В вашей теоретической подготовленности я  не  сомневаюсь,  -  вновь
ваговорил Шульгин, - но меня больше занимает практика - обнаружили они нас
или нет?
     - Вряд ли... Белое на белом, среди леса, да и далеко, в общем-то.
     - Главное - мы их обнаружили...
     - А техника у них не фонтан. Дирижабль... Движки как бы не паровые  -
дымят здорово. И скоростишка не больше полусотни в час...
     - Это еще ни о чем не говорит, - возразил Левашов. - Ты у нас мог  бы
увидеть телегу на лесной дороге, а делать из этого выводы...
     - Тут есть разница, мне кажется. Телегу увидеть можно, а вот  паровоз
Стефенсона - вряд ли.
     - Стоп, ребята! Делать-то что будем?
     Шульгин словно опомнился от охватившего всех возбуждения.
     - Думаю, спешить нам особо некуда. Ну - аборигены. Ну -  полетели  по
своим делам. Впервые, заметим, за полгода. Вполне  возможно,  еще  полгода
вторично не прилетят. Так что позавтракать мы вполне  успеем.  А  потом  и
продолжим военный совет в Филях.
     К  середине  дня  появилась  программа   действий,   лаконичная,   но
чрезвычайно емкая.
     1. Ввести военное положение.
     2. Принять меры к обороне форта на случай внезапного нападения.
     3. Развернуть широкие  разведоперации  на  предельный  радиус.  После
получения хоть какой-нибудь  достоверной  информации  о  разумных  жителях
планеты вернуться к вопросу о практических действиях.
     ...У колонистов опять появилась жизненная цель, в  атмосфере  планеты
повис призрак новой опасности, сулящей острые ощущения и начисто снимающий
настроения чуть апатичного эпикурейства. С жаром, может  быть,  даже  чуть
преувеличенным, все с головой погрузились в заботы и идеи,  размножающиеся
со скоростью цепной реакции.
     Лариса, единственная из всех, сохранила благоразумие. Присутствуя  на
совете четырех мужчин, с которыми ее свела судьба, она смотрела на  них  и
слушала со странным чувством. Каждый  из  них  был  старше  ее  на  добрый
десяток лет или близко к  тому,  и  все  же  они  производили  впечатление
азартных,  не  способных  задуматься  о   последствиях   своих   поступков
мальчишек. Решать проблемы, для которых следовало бы собрать  чуть  ли  не
сессию ООН, походя, за завтраком, отнюдь не забывая при этом закусывать  и
даже слегка выпивать. А с другой стороны - быстрота  и  четкость  принятия
решений в ситуации, к которой у них не  было  и  не  могло  быть  никакого
навыка. Она достаточно много занималась историческими документами и  имела
представление, как, какими путями и  способами  разрешались  те  или  иные
критические ситуации. И не могла не признать, что ее друзья  выглядели  не
худшим образом.
     Пользуясь предоставленными ей правами, она  тоже  приняла  участие  в
беседе и сказала, как думала, о том, что вряд ли они имеют основания брать
на себя сложнейшее и ответственнейшее дело, способное  изменить  весь  ход
мировой истории - контакт с иной цивилизацией. И даже если в  прошлом  они
уже в такой контакт вступали, то это ничего не меняет,  там  ведь  встреча
произошла не по их вине и выбору, а по инициативе  инопланетян.  А  сейчас
дело другое, можно подождать, подумать,  каким  образом  организовать  эту
встречу  с  разумными  обитателями  планеты,  может  быть,  самим   и   не
соваться...
     Она хотела что-то  еще  продолжить  в  том  же  роде,  но  замолчала,
споткнувшись о холодный и как бы сожалеющий взгляд  Берестина.  Он  вообще
среди всех присутствующих казался ей самым непонятным и жестким человеком.
     - Милая девочка, - тихо сказал Берестин. - Ты  всерьез  считаешь  или
просто повторяешь трепотню своих старших коллег, что только они там, -  он
дернул головой вверх и в сторону, - имеют прерогативу  делить  события  на
важные для мировой истории и неважные? И что есть люди,  которым  по  чину
положено совершать исторические  поступки,  и  -  остальные,  которым  это
заказано? То есть - герои и быдло? Так эта теория уже в начале нашего века
признана несостоятельной и в корне реакционной. И мы  здесь  все  привыкли
считать,  что  от  каждого  может  зависеть  все.  Исторические   поступки
совершаются каждым, и без мыслей  о  том,  как  бы  не  нарушить  какие-то
инструкции и табели о рангах...
     Лариса, несколько оторопевшая от неожиданно  серьезного  и  будто  бы
даже угрожающего тона Берестина, сразу не нашла, что ему  ответить.  Помог
ей Шульгин, незаметно, но  резко  ударивший  Берестина  носком  сапога  по
щиколотке.
     - Видишь ли, Лариса, мы как бы представляем разные  научные  школы...
Это как в медицине. Ученики академика Амосова говорят: в  любом  случае  и
обязательно резать. А последователи Аничкова не  прибегают  к  ножу  ни  в
каких обстоятельствах...
     - Как историк-дипломат, ты поможешь нам на более  поздних  этапах,  -
сказал Левашов.
     - Вот-вот, - поддержал его Новиков. - Сперва найдем, с кем  и  о  чем
разговаривать, а там и тебе карты в руки.
     - Красивые женщины в дипломатии - неподражаемы...  -  Шульгин  поднял
глаза к потолку и вытянул губы в трубочку.
     Лариса не выдержала и рассмеялась.
     - Ну вот и слава богу. (Берестин, как заметил Новиков, стал  довольно
часто в последнее время употреблять это  присловье.  Будто  демонстративно
отбросил некие привычки и традиции). Тогда давайте  займемся  делом  Лично
мне не терпится  отправиться  на  поиски  братьев  по  разуму.  Вдруг  они
встретят меня с распростертыми объятиями и я тут же начну сеять среди  них
доброе, вечное, а если выйдет, то и разумное...



                                    13

     По своему маршруту Берестин шел один.
     Настоящая  мужская  работа  сжимать   тугие   обрезиненные   рукоятки
фрикционов и гнать десятитонную броневую машину через белое  безмолвие  по
двенадцать и более часов в сутки. В плечах и руках -  весь  этот  стальной
вес и пятьсот лошадей дизеля, а транспортер идет, как глиссер, выхлестывая
из-под гусениц снежные фонтаны, а то вдруг ухает в забитую снегом  лощину,
погружается вместе с башней, как подводная лодка, и  жутко  рыча,  стреляя
выхлопами, выползает вновь на поверхность. Да если  еще  идти  с  открытым
лобовым люком, чтоб лучше видеть, - ледяной ветер хлещет в лицо,  обжигает
щеки и садится инеем на черный ребристый шлем.
     И можно думать.  О  чем  хочешь.  Можно  об  инопланетянах,  космосе,
проблемах контактов и  априорной  гуманности  разумов,  достигших  высокой
степени развития.
     Можно и о женщинах. Конкретно об одной, Ирине, а то и о других  тоже.
Например, о Ларисе. Которая непонятно что нашла  именно  в  Олеге.  Не  то
чтобы Берестин считал его хуже других, а все равно странно...
     И еще много о чем удается  передумать,  гусеничным  следом  рисуя  на
поверхности планеты гигантский расходящийся сектор.
     И, конечно, он смотрел. Вперед  по  курсу  и  по  сторонам.  Валгалла
раскрывала перед ним свои пейзажи, еще не виденные никем из землян.
     Тот уголок планеты,  который  они  успели  освоить,  был  изумительно
красив, но колонисты довольно  поверхностно  изучили  лишь  несколько  сот
квадратных километров,  прилегающих  к  форту  и  берегам  реки  вверх  по
течению, а сейчас Берестин каждый день проходил  двести,  а  то  и  триста
километров. По вековым заснеженным лесам, где деревья стояли  так  плотно,
что только вдоль ручьев и по водоразделам рек  удавалось  находить  дорогу
для транспортера.
     С заслоняющих небо крон срывались снеговые шапки, и в  воздухе  долго
потом висел искрящийся  туман.  Грохот  мотора  многократно  отражался  от
деревьев и относов на излучинах рек, распугивая всякую местную живность на
много километров вокруг, и Берестину попадались  только  свежие  следы  да
недавние лежки, и еще иногда удавалось увидеть тяжелый медлительный  полет
белых свиноподобных птиц - возможно, просто крылатых свиней,  на  которых,
наверное, в другое время можно было бы славно поохотиться.
     Курсограф рисовал на голубой ленте запутанную  ломаную  линию,  вдоль
которой  Алексей  отмечал  места  ночевок  и  приметные  детали   рельефа.
Картографам еще предстоит  масса  работы,  если  им  доведется  когда-либо
посетить Валгаллу.
     От блеска  снега  и  бесконечно  повторяющегося  мелькания  древесных
стволов сильно уставали глаза, и даже ночью, во сне, он видел  все  те  же
бегущие полосы - черные на белом.
     Иногда он выезжал на открытые пространства, но как бы велики ни  были
эти поляны, все равно, по сторонам и впереди Берестин видел все тот же лес
и только его. Уже не верилось, что он когда-нибудь кончится.
     На ночевки он  останавливался  уже  в  сумерках,  выбирал  подходящее
место, расчищал до голой земли площадку, зажав  фрикцион  и  раз  двадцать
крутнув транспортер на месте, потом разжигал костер и готовил горячий ужин
(обедал обычно всухомятку, заглушив на полчаса двигатель).
     Таял снег в котелке, трещали в огне сырые дрова, он  сидел,  протянув
руки к костру, и с наслаждением ощущал, как постепенно  отходят  скованные
многочасовым напряжением мышцы.
     На сотни километров вокруг не было ни  одной  человеческой  души,  ни
одного живого огня. Кроме вот этого, перед глазами.
     Вода в котелке закипала, и он вытряхивал туда  содержимое  консервной
банки или сыпал промерзшие пельмени, неторопливо  и  вдумчиво  ел  горячее
варево, а  потом  долго  пил  огненный  чай,  пахнущий  дымом  и  далекими
тропическими странами, поглядывая в кружку, в которой плавали  разваренные
чаинки, попадались мелкие угли и чешуйки золы.
     Первую кружку он  выпивал  с  огромным  количеством  сахара  -  сахар
снимает усталость и обостряет зрение, потом закуривал трубку  или  длинную
темно-зеленую бразильскую сигару, и дальше пил чай уже без сахара,  смакуя
тонкий  вкус.  Употреблял  он  исключительно  натуральный  цейлонский,  не
гранулированный и ферментированный, а в листе.
     Спиртное Берестин позволял себе только в исключительных случаях, как,
например, в тот день, когда пять часов подряд, на двадцатиградусном морозе
менял порванную гусеницу и лопнувший от удара в гранитный валун ленивец.
     Отужинав,  глушил   дизель,   задраивал   люк,   влезал,   непременно
раздевшись, в спальный мешок и минут двадцать-тридцать, пока не начинал на
выдохе идти пар изо рта  в  стремительно  промерзающем  броневом  корпусе,
читал при свете потолочного плафона. И, наконец,  укрывшись  с  головой  в
двойной пуховый мешок, засыпал.
     Утром не менее двух часов занимало приготовление завтрака,  осмотр  и
техобслуживание машины, заправка горючим (почти все боевое отделение  было
загружено бочками с соляром) - и снова вперед.
     Но в конце концов лес однажды кончился, как кончается все, и плохое и
хорошее на этом свете, распахнулась перед глазами бескрайняя, понижающаяся
к юго-востоку лесостепь, и по мерзлому, чуть прикрытому тонким слоем снега
грунту БТР понесся не хуже легкового автомобиля.
     Окрестный пейзаж, с голыми стволами теперь уже  лиственных  деревьев,
словно нарисованными разбавленной тушью на рыхлой серой бумаге,  напоминал
старые японские картины из серии "112 станций Токайдо".
     Летом, наверное,  здесь  совсем  великолепно,  думал  Алексей.  Холмы
покрывает трава и яркие цветы; скрытые сейчас  под  снегом  многочисленные
речки и озера ярко голубеют под солнцем,  а  вокруг  пасутся  бесчисленные
стада каких-нибудь антилоп или даже бизонов.
     Может быть, имеет смысл поставить здесь, на границе  между  тайгой  и
прерией, новую базу,  пригласить  с  Земли  добровольцев-единомышленников,
приступить к систематическому освоению "прекрасного нового мира"...
     Но почему же эта, по всем признакам, благодатная местность совсем  не
населена аборигенами? Может быть, здешние края аналогичны  Сибири,  Канаде
или американским Великим равнинам до их освоения. Но ведь летают же  здесь
зачем-то местные дирижабли! А вдруг им  посчастливилось  заметить  аппарат
отчаянных, впервые проникших на край  света  землепроходцев,  вроде  наших
Амундсена  и  Нобиле?  Тогда  надежды   на   встречу   становятся   крайне
гипотетическими. А горючего остается максимум на  трое  суток  пути.  И  -
точка возврата.
     Все решилось вдруг,  для  Берестина  почти  уже  неожиданно.  Слишком
размагнитил его многодневный бесцельный поиск.
     Сразу после полудня, когда Алексей  пересекал  пологую,  без  единого
дерева или любого другого укрытия лощину, дизель тянул одну и ту же низкую
ноту, когда плавное раскачивание транспортера  стало  нагонять  дрему,  он
совершенно случайно поднял глаза выше обычной  линии  обзора  -  и  увидел
идущий встречным курсом дирижабль.
     До него оставалось совсем немного, может, чуть больше  километра,  и,
конечно же, пилоты Берестина заметили, наверное - давно.
     Спасла его случайность, и только во вторую очередь - быстрая реакция.
     Дирижабль чуть опустил нос -  весь  он  был  тускло-синего  цвета,  а
носовая часть и гондола почему-то оранжевые, - и  от  массивной  угловатой
гондолы отделился цилиндрический темный предмет. За ним потянулась  полоса
белесого не то дыма, не то пара.
     В долю секунды Берестин понял,  что  предмет  (бомба?  ракета?)  идет
прямо на него. Алексей рванул рычаги фрикционов враздрай и до пола  вдавил
педаль газа. Оглушительно взревел двигатель,  БТР  крутнулся  на  месте  и
прыгнул под прямым углом влево. Над головой скользнула тень  дирижабля,  а
справа - там, где еще клубился  взрытый  гусеницами  снег,  с  шипением  и
свистом возник шар кипящего пламени. Ни грохота,  ни  удара,  обычных  при
взрыве бомбы, Берестин не ощутил. Да и не до того ему сейчас  было,  чтобы
анализировать, что именно на него бросили. Главное, что аборигены  нанесли
удар первыми. Ничем не спровоцированный удар. И сразу - на поражение.  Без
положенного предупреждения и выстрелов в воздух.
     Ждать повторения стал бы только дурак или толстовед из самых заядлых.
     Сбивая колени об острые углы брони, Берестин  перебросил  тело  через
кожух коробки передач вправо, на место башенного стрелка.
     Дирижабль разворачивался, молотя воздух лопастями двух разнесенных на
решетчатых фермах винтов.
     Алексей, наваливаясь  всем  телом,  вывернул  ствол  пулемета  вверх,
воткнулся глазами в оптику прицела и, когда неуклюжая туша четко  застряла
между перекрестиями, вдавил ребристую кнопку  спуска.  В  свое  время  его
долго учили всем видам огня по воздушным целям: скоростным,  низколетящим,
по вертолетам, парашютистам... Стреляли и по мишеням, и по конусам,  и  по
чучелам... Из оружия личного и группового, леща, с колена и стоя.
     Гулкий грохот заполнил стальной объем башни, остро запахло  сгорающим
порохом. Рукоятки пулемета били в ладони, и  Алексей  знал,  что  тяжелые,
черно-желто-красные пули все идут в цель.
     Металлическая лента стремительно уползала в приемник, а дирижабль все
летел, бесформенный, как грозовое облако (Алексей успел подумать - вот для
чего ему такая раскраска: чтобы маскироваться в вечно пасмурном  небе),  и
все не загорался и не падал.
     Берестин на волосок  снизил  прицел,  от  гондолы  полетели  щепки  и
клочья, и одновременно оболочка лопнула почти по всей ее длине.  Дирижабль
резко пошел вниз, раскачиваясь и дергаясь - оттого, наверное, что  газ  из
вспоротого брюха выходил неравномерно, а широкие  лоскуты  ткани  работали
как рули и парашюты.
     Гондола с треском ударилась о землю, и ее накрыло огромное скомканное
полотнище.
     С парабеллумом в руке Берестин спрыгнул на снег...


     Пройдя  большую  излучину,  снегоход,  не  встречая  больше   никаких
препятствий,  словно  действительно  вниз  под  горку,   как   с   детства
представлял себе направление на юг Левашов, заскользил по ледяному панцирю
реки, между едва заметных вдоль берегов полосок леса, свободно  разгоняясь
до стокилометровой скорости.
     Провожая Левашова, Шульгин веселился:
     - Не дальняя разведка, а прямо тебе пикничок! Если и не  на  обочине,
то в поисках оной...
     Да, не сравнить с тем, что достается сейчас Сашке и Алексею,  подумал
Левашов. Теснота, грохот, тряска, вонь солярки и дизельных  выхлопов...  А
здесь  -  панорамные  окна,  мощная  печка,  просторный  сален  с  мягкими
креслами, газотурбинные двигатели... И не потому он выбрал этот  пижонский
"Сноуберд", что для реки такая штука в самый раз,  а  наоборот  -  маршрут
подгонял под технику. Если бы не Лариса, решил Олег, я бы  тоже  пошел  на
броневике. А куда денешься, если нош к горлу: или  берешь  меня  с  собой,
или, мол, возвращаюсь в Москву насовсем... Отчего это  бабы  всегда  могут
ставить такие условия? Чего, казалось бы, проще - сказать в  ответ:  ну  и
как знаешь. Нет, не дает что-то так ответить...
     Но тем не менее, несмотря на  все  свои  рефлексии,  Олег  был  очень
близок к тому, что называется счастьем. Свистят за  спиной  турбины,  лыжи
едва касаются твердого наста, солнце бьет через дымчатый козырек, рядом  -
тревожащая душу и неравнодушная  к  тебе  девушка,  сидит,  откинувшись  в
полотой чаще кресла, на губах у нее тень улыбки. И она только с  тобой,  и
так будет долго...
     Счетчик едва успевает отбивать километры. И день, и два, и еще.  Река
тянется и тянется  без  конца.  Иногда  ее  сжимают  стометровые  скальные
обрывы, потом она вновь выбегает на равнины, титаническая река,  Амур  или
Амазонка здешних краев, и невозможно представить, где и в какое  море  она
впадает.
     Первые сутки Левашов еще чувствовал  некоторую  скованность.  Все  же
впервые они с Ларисой оказались настолько одни, почти  как  в  космической
капсуле. И были у него перед походом сомнения: как поведет  себя  выросшая
на московских асфальтах и избалованная прошлой жизнью девушка? В  плавании
на "Ермаке", и тем более