жность. Так даже интереснее.
     - Ты дачку имеешь в  виду?  -  спросил  он  с  простодушно-хитроватой
улыбкой. -  Так  дачка  ни  при  чем.  Он  мне  ее  только  за  участие  в
психологическом опыте обещал. А тут уже не  опыты,  тут  дела  по  другому
разряду проходят...
     - Не волнуйся. Дача вообще такая мелочь... Антон про нее  просто  для
подхода к теме сказал. Возможности у них неограниченные. И этика форзейлей
запрещает им торговаться или отказывать в просьбе тем, кто им помогает...
     - Я не собираюсь просить! - резко возразил Воронцов. - На флоте у нас
все четко. "Нет спасения - нет  вознаграждения".  Есть  такое  правило.  В
смысле, что без результата никакие затраты не компенсируются. И  наоборот,
разумеется. Вот я и спрашиваю: какая их цена? Мне лишнего не  надо,  но  и
задаром стараться... Один знакомый говорил: "Не то обидно, что за растрату
сел, а то, что по той же статье  в  десять  раз  больше  растратить  можно
было..."
     - Чего ты сам хочешь, милый? Миллиард долларов? Вечную жизнь?  Звание
адмирала Флота? Скажи мне, и все будет...
     Он готов был поклясться, что в голосе ее проскочили нотки  презрения.
И   в   глазах,   слишком   ему   знакомых,   читалось   нечто   брезгливо
снисходительное.
     Но откуда у нее вдруг такая щепетильность в вопросах  чести,  при  не
слишком почетной роли переводчицы, да  еще  и  вербовщицы  при  неизвестно
какие цели преследующих пришельцах? Да и раньше... Разве не она написала в
прощальном письме: "Пойми, что полудетские эмоции не могут заменить логику
взрослой жизни. Я должна думать  о  будущем,  и  есть  люди,  которые  его
гарантируют. Согласна, что это звучит  цинично  в  твоем  выдуманном  мире
белоснежных парусов и белых офицерских  перчаток,  но  увы,  возможно,  ты
теперь единственный обитатель своего мира. Прости и, если можешь, не  суди
строго. Впрочем, если тебе будет легче - назови меня меркантильной  дрянью
и успокойся. Позже ты меня поймешь. Надеюсь, с другой тебе повезет больше,
Целую тебя, мой верный рыцарь..."
     Ей, значит, тогда можно было так рассуждать,  а  теперь  она  же  его
осуждает за вопрос всего лишь.  Неужели  но  прошествии  времени  она  так
изменилась? Или, опять же, это он сам  так  ее  подкорректировал  в  своем
воображении?
     Допуская, что за его эмоциями пришельцы все же  следят,  он  распалял
себя такими мыслями, а на самом деле все прекрасно понимал.
     Она и вправду в нем разочарована. Оттого, что всю свою, наверное,  не
такую уж счастливую жизнь хранила в глубине памяти веру в него, Воронцова,
в его пусть несовременные,  для  других  и  для  нее  тоже,  романтические
представления  о  порядочности  и  чести.  В  те  самые  белые  офицерские
перчатки.
     Слабые люди - слабые, но не подлые - любят верить,  что  порядочность
все же существует. И, конечно,  увидеть,  что  и  его  сломала  неумолимая
логика жизни, ей неприятно. Как будто не она предала его  когда-то,  а  он
сейчас предает ее веру в него...
     Такой вот психологический этюд в желтых тонах.
     "Какою мерою мерите, такою и отмерится вам", - вспомнил он  слова  из
читанной ночью Библии. И успокаивающим жестом поднял руки ладонями вверх.
     - Ну ладно-ладно... О цене сговоримся. Верю тебе и им на слово. Что я
все-таки должен делать?
     - Поверь, Дим, я хочу тебе только добра. И вря ты злишься. Ты еще сам
не понимаешь, как тебе повезло. Тебя выбрали одного из миллиардов...
     - Ценю, Наташа, ценю. Все это ужасно ласкает  мое  самолюбие.  Я  так
нуждаюсь  в  признании.  Свои  не  ценят,  так  хоть   пришельцы   поняли.
По-хорошему, я давно уже  мог  и  начальником  пароходства  стать,  а  все
старпом. В капитаны самого малюсенького  кораблика  -  и  то  не  пускают.
Рылом-с, видать, не вышли...
     - Не обижайся, Дим. Не на что. Я тебя слишком хорошо знаю... Характер
у тебя не тот. А вот сейчас как  раз  он  и  пригодится.  Так  что  все  к
лучшему...
     - ...в этом лучшем из миров, - закончил он ее любимую поговорку.
     Ему вдруг трудно стало сохранять с ней взятый тон. С  некоторым  даже
удивлением вслушиваясь в себя, Воронцов все больше убеждался,  что  ничего
из прошлого не ушло и не забылось, и ее  глаза,  интонации,  тембр  голоса
имеют над ним такую же почти власть, как  и  прежде,  в  самые  счастливые
минуты их любви.
     И если б  не  было  всего  пережитого  -  тех  страшных  для  него  и
мучительных дней и месяцев, когда в своей тесной,  накаленной  тропическим
солнцем каюте он читал и перечитывал ее прощальное  письмо,  а  потом,  не
подавая вида, что с ним  творится,  должен  был  нести  службу,  шутить  и
смеяться чужим шуткам в кают-компании, вообще жить, хотя жить как  раз  не
очень хотелось, - сейчас ему не удалось бы  оставаться  внешне  спокойным,
ироничным, небрежно-самоуверенным.
     И как-то совсем не важно было, что перед ним сидела сейчас отнюдь  не
она сама, а лишь ее изображение.
     Наташа тоже почувствовала, что с ним происходит не совсем то, что  он
старается изобразить.
     - Дим, ты знаешь,  у  тебя  стали  теперь  совершенно  другие  глаза.
Суровые, злые даже, а все равно, если присмотреться, что-то в них осталось
прежнее...
     Воронцов вздохнул, сосчитал в уме до  пяти  Как  учили,  через  ноль.
Сказал тихо, без выражения:
     - Ладно. Давай лучше к делу. А про тебя и про меня ты  в  другой  раз
доскажешь...
     Наташа закусила губу и отвернулась.  Возможно,  чтобы  он  не  увидел
выступивших от обиды слез.
     - Ну хорошо, - наконец сказала она. -  Я  остановилась  на  том,  что
Книга дошла невредимой почти до наших  дней  и  вдруг  исчезла.  Очевидно,
навсегда. Сложность в том, что исчезла она в  июле  1941  года.  В  районе
северо-западнее Киева...
     Воронцов  тихо  начал  насвистывать  сквозь  зубы  старую  английскую
солдатскую песню "Лонг вей ту Типперери",  популярную  среди  мальчишек  в
пятидесятые годы.
     - Намек понял, - сказал он, обрывая свист. - Пойти и взять, только  и
всего...
     - Именно так. Не сочти за лесть, но ты один из  немногих,  кто  может
это сделать.
     - Да уж конечно. Дураков мало. А ты, случайно, не помнишь, что  имело
место  как  раз  в   июле-августе   сорок   первого   года   нашего   века
северо-западнее Киева? Как, впрочем,  и  западнее,  южнее  и  юго-западнее
тоже?
     - Ну, Дим! Если б это было так просто,  они  и  не  обратились  бы  к
тебе...
     - Ох, Натали, за что  я  тебя  всегда  уважал,  так  за  великолепную
невозмутимость духа. Подумаешь, июль сорок первого, стоит ли говорить... И
вообще, кому интересны переживания какого-то лейтенанта... Воронцова,  что
ли? С его дурацкими чувствами и бесперспективной биографией... До них  ли,
когда есть возвышенная цель.
     Очевидно, он немного перебрал, потому что Наташа теперь  смотрела  на
него с испугом, словно ожидая еще более обидных, бьющих наотмашь слов.
     - Прости, Дим, я не хотела... Это не я, это  они  так  говорят,  а  я
повторяла, не задумываясь... А ты все злишься на  меня,  никак  не  хочешь
забыть и простить...
     - Да нет, что ты, давно не злюсь.  Дело  прошлое.  Вырвалось  как-то.
Значит, говоришь, сорок первый. А где там искать, и как?
     - Я тебе все объясню,  -  заторопилась  Наташа,  не  скрывая  радости
оттого, что он,  кажется,  действительно  не  сердится  и  что  миссия  ее
благополучно подходит к концу. - Тебе и искать особенно не придется.  Тебя
высадят в нужное  время  и  в  нужном  месте,  соответственно  подготовив,
специальный детектор укажет координаты  контейнера,  ты  его  подберешь  и
вернешься...
     - Действительно, плевое дело. Они у тебя четко соображают. Подобрать,
пока дым не рассеялся, - и коду... С транспортом как?  На  машине  времени
сгоняю?
     - Зачем машина времени? Все гораздо проще. Замок сейчас находится вне
любых пространственно-временных координат. Любая точка из  него  одинаково
доступна. Выход в реальный мир можно открыть в любом месте пространства  и
в любом времени. Математически все это крайне сложно, ты не поймешь,  хоть
и сдавал высшую математику... - она улыбкой  постаралась  смягчить  оценку
его умственных способностей.
     - Я не претендую, - успокоил он ее, -  я  практик.  Но  выходит,  что
путешествия во времени вообще не будет?
     - Правильно. Представь, что перед тобой карта мира  и  на  ней  нужно
поставить точку карандашом. Главное  -  определить,  куда  ее  ставить.  А
какова  кинематика  движения  руки,  затраты  энергии,  механизм  переноса
частичек графита на бумагу - ты об этом и не задумываешься...
     - Оно так. Ну а как с парадоксами?
     - Да нет никаких парадоксов. Мир всегда только таков, как  есть  Если
ты побывал в прошлом, значит, этот факт имел место, как ты выражаешься,  и
в свое время уже оказал влияние на развитие событий.  Если  нет  -  то  же
самое.
     - Постой, Натали. Вот как раз тут и неясность.  Я  имею  определенные
знания о прошлом. Я пойду за вашей Книгой и  захочу  там  сотворить  нечто
противоположное тому, что уже случилось. Как тогда?
     - А разве ты можешь быть уверен, какую именно цепь причин и следствий
возбудит  твой  поступок?  Может,  как  раз  он  через  десятки  и   сотни
промежуточных событий и приведет к тому, что есть на самом деле?
     - Можно придумать такое,  что  ни  в  какие  ворота,  -  не  унимался
Воронцов, которому очень хотелось хоть в чем-то поставить в тупик  Наталью
с ее пришельцами.
     - Значит, у тебя ничего и не получится. Помешает  что-то...  Или  все
равно так или иначе ляжет в  общую  схему.  Все,  что  могло  случиться  в
прошлом - уже случилось, и именно так, а не иначе.
     - Ясно. Объяснение принимается, - кивнул Воронцов. - А  куда  в  этой
штуке лошадь запрягать, потом уточним,  -  к  случаю  вспомнил  он  старый
анекдот.
     В  общем-то  он  уже  до  предела  устал  от   бредовости   ситуации,
нравственных и технических  проблем,  парадоксов,  которых  не  бывает,  и
мучительно-прекрасных глаз своей визави, глядя в которые ему хотелось лишь
одного - встретиться и поговорить с ней наяву,  без  живых  и  электронных
посредников.
     Потому и сказал наконец то, что давно  собирался,  но  никак  не  мог
найти подходящего момента в разговоре.
     - В общем, хватит, Натали! Сделаем перерыв.  Я  дух  перевести  хочу,
воздухом  подышать,  рассеяться  и  расслабиться.  А  уж  потом  контракты
подписывать будем.
     Отметил,  как  удивленно  приподнялись  у  Наташи  брови,  усмехнулся
злорадно. Не ждали они от него такого пассажа,  определенно  не  ждали.  И
закончил фразу:
     - А ты пока со своими приятелями  посоветуйся,  подготовься  получше.
Потому что пока вы мне на два вопроса не ответите, дела не будет.  Я  и  в
худшие времена не предавался, сейчас - тем более...
     - Опять ты, Дим! Пожалуйста, спрашивай, что хочешь. Я готова ответить
на любой вопрос сейчас же...
     - Сейчас не надо. Куда спешить? Завтра и  ответишь.  Вопросы  у  меня
простые.  Что  именно  записано  в  пресловутой  Книге,  и  какие  причины
заставили обратиться именно ко мне и ни к кому другому. Вот и все.  Только
постарайся, чтоб ответы были... убедительные. Хорошо, дорогая?



                                    3

     ...Для  одного  человека  и  в  один  день  всего  случившегося  было
многовато. Следовало успокоиться и заставить себя как следует подумать.
     Воронцов вышел в коридор и прикрыл за собой дверь кабинета, сумев  не
оглянуться и не посмотреть, что за его  спиной  делает  Наташа.  Пусть  не
рассчитывают на легкую победу, психологи...  Воронцова  голыми  руками  не
возьмешь. Эксперимент - так для всех эксперимент.
     Куда идти - ему было совершенно все  равно  Дмитрий  уже  понял,  что
ничего сверх того, что ему захотят показать, он не увидит,  но,  с  другой
стороны, ему  было  интересно,  как  далеко  простирается  их  фантазия  и
технические возможности. Как если бы он  попал  в  некий  супердиснейленд,
отданный в его единоличное и полное распоряжение.
     Пройдя метров пятьдесят по длинному и узкому переходу  без  окон,  не
очень  ярко  освещенному  вычурными  хрустально-бронзовыми  бра,  Воронцов
толкнул первую попавшуюся дверь.
     За  ней  оказался  небольшой  холл  с  глубокими  креслами,   медными
пепельницами на гибких подставках, видеокомбайном "Сони" в углу  и  копией
(а возможно, и оригиналом) "Бульвара Капуцинов в Париже" на левой стене.
     Четыре ступеньки вели в уютный бар. Обтянутые коричневой кожей  стены
и стойка, сотни всевозможных  бутылок  на  подсвеченных  снизу  зеркальных
полках,  четыре  двухместных  столика  и  глубокий  эркер  с   абстрактной
металлической скульптурой посередине.
     Что-то в таком роде Воронцов и рассчитывал увидеть. Исходя из  своего
настроения и внутренней потребности. Так что удивлен не был. Вот если  бы,
открыв дверь, он попал на заседание парткома  родного  пароходства,  тогда
да...
     За стеклами эркера было уже совсем темно. Как-то неожиданно наступила
ночь. Ему казалось, что встреча с Наташей продолжалась не так уж долго,  а
оказывается  -  полный  световой  день.  Впрочем,   он   ведь   не   знает
географическую широту Замка и, соответственно, продолжительность дня.  Но,
судя по ощущению своих довольно точных биологических часов, он решил,  что
сейчас  должно  быть  около  семнадцати  по  времени   Москвы.   Проверить
правильность своего предположения Воронцов не мог, его кварцевый "Дельфин"
со вчерашнего дня показывал, по образному выражению старых штурманов, день
рождения бабушки.
     Он заказал себе рыбно-моллюсковый ужин, взял со стойки бутылку сухого
"Сент Эмильона" и, возвращаясь к столу, поплотнее  закрыл  входную  дверь.
Так спокойнее. Бесконечное пространство прилегающих  коридоров,  пустых  и
тихих, вселяло томительное чувство дискомфорта.
     Приступая к разделыванию омара, по  приобретенной  на  ночных  вахтах
привычке думать вслух Воронцов вполголоса сказал:
     - Надо что-то делать... - Тотчас вспомнил, что его наверняка слушают,
и  закончил  фразу  наскоро  придуманной  бессмыслицей:   -   Недоваренные
ракообразные опасны для здоровья...
     Тишину нарушил  резкий  звук  гонга.  Подняв  глаза,  Дмитрий  увидел
вспыхивающее над окном выдачи блюд алое табло: "Приносим извинения. Замена
произведена!"  Он  не  ожидал,  что  его  слова  будут  восприняты   столь
буквально.
     Новый омар был раза в полтора больше и наверняка соответствовал самым
строгим санитарным и кулинарным нормам.
     Доужинал Воронцов с аппетитом,  не  торопясь,  под  негромкую  музыку
камерного квартета.
     Изображая безмятежное состояние  духа,  перешел  в  холл,  вставил  в
приемник видеомагнитофона кассету с названием позабористее,  погрузился  в
пухлые подушки кресла и, сибаритствуя, закурил любезно приготовленную  для
него невидимыми лакеями десятидюймовую бразильскую сигарету.
     Но мозг его работал с бесстрастной четкостью. Время эмоций на сегодня
прошло.
     Следовало  представить  все  возможные   повороты   сюжета,   которые
подготовят ему пришельцы, определить  тональность  предстоящей  с  Наташей
беседы, заготовить два-три изящных парадокса,  которые  в  трудный  момент
позволят выиграть  время  и  перехватить  инициативу.  Проигрывать  он  не
собирался.
     Вполне прилично выспавшись за бесконечно длинную ночь в уже обжитом и
ставшем привычном номере, Воронцов встретил утро на балконе.  Не  будь  он
моряком, перевидавшим всякое, картина здешнего рассвета могла  бы  вывести
его из душевного равновесия.
     Слоистые сизо-серые тучи почти касались маслянистых, будто  застывших
волн.  Неподвижный  мглистый  воздух  гасил  любые  звуки.  Близкие  кроны
деревьев казались аппликациями, наклеенными на театральный задних.
     Постепенно  сиреневая  мгла  посветлела,  подошвы  туч   подкрасились
розовым, четче стала граница, разделяющая море  и  небо.  Где-то  там,  за
тучами, наверное, уже поднималось солнце, но здесь  по-прежнему  держалась
полутьма, словно в кубрике, освещенном лишь синей лампочкой над входом.
     Но солнце поднималось все выше, и ярче становился багряный отблеск на
тучах. Казалось, вот-вот лучи прервутся наружу, однако их хватило лишь  на
то, чтобы последним усилием высветить над горизонтом мрачно-торжественную,
густо-красную  полосу,  а  потом  она  померкла,  и   все   вокруг   залил
светло-пепельный мертвый свет.
     Тучи  глухо  сомкнулись,  и  по  листьям  деревьев,  по   траве,   по
выскобленному, как палуба парусника, настилу балкона  зашуршал  неизбежный
дождь.
     - Вешаться хорошо в такое утро, - со  знанием  дела  сказал  Дмитрий.
Перед новой встречей  с  Наташей  в  груди  ощущался  неприятный  холодок.
Примерно  как  в  день   выхода   на   боевое   траление.   Привычно,   но
непредсказуемо.
     Чтобы  взбодриться  и  обрести  подобающую   уверенность,   Воронцов,
прихватив взятый вчера в  той  же  лавке  -  взамен  забытого  в  кабинете
револьвера - короткий винчестер, вышел на берег моря и  долго  стрелял  по
голышам на пляже, убеждаясь, что рука тверда и глаз верен.
     Расстреляв две пачки патронов, распугав чаек на  берегу  и  ворон  на
стенах Замка, Дмитрий почувствовал, что готов к предстоящей борьбе умов.
     Тогда он разделся и вошел в обжигающе  холодную  воду,  соленую,  как
Индийский океан на экваторе.



                                    4

     ...На этот  раз  Наташа  появилась  в  строгом  темно-синем  костюме,
по-иному причесанная, к встреча сразу приобрела  суховатую  официальность,
будто и не было  вчерашней  взаимной  растерянности  и  плохо  скрываемого
волнения в ее голосе.
     "Подрегулировали эмоциональный блок, - подумал Воронцов. - Тем  лучше
для меня, только неясно, какой они с этого планируют иметь выигрыш".
     - На первый твой вопрос  я  отвечу  сразу,  -  сказала  Наташа  после
нескольких протокольных фраз. - А на второй - несколько позже.
     - Как знаешь, - согласился Дмитрий, подвинув кресло к самому  экрану.
Теперь их разделяло не более  полутора  метров.  И  он  мог  наблюдать  за
тончайшими нюансами ее мимики и выражения глаз.
     - Тогда слушай. Содержание Книги одинаково важно и  для  них,  и  для
нас. В ней - полный рабочий  дневник  экспедиции.  Что  это  такое  -  сам
понимаешь.
     - Еще бы, - кивнул Воронцов. - Вроде вахтенного  журнала.  Понимаю  и
сочувствую, но не более того...
     -  Подожди.  Кроме  дневника,  там  же   записаны   практически   все
древнерусские летописи IХ - ХIII веков, вплоть до монгольского  нашествия,
духовная и светская литература... Ты же знаешь, что кроме "Слова  о  полку
Игореве" до нас не дошло ничего. А там могли быть шедевры, по сравнению  с
которыми "Слово"... - она замялась, подбирая сравнение.
     - Как записки фронтового корреспондента рядом с "Войной и  миром",  -
помог ей Воронцов.
     Наташа посмотрела на него с сомнением.
     - Неожиданное сопоставление. Но в принципе... Отчего бы и нет?
     - Вот именно. Только не по адресу вы  обращаетесь.  Вам  бы  филолога
найти, библиомана настоящего. Тот бы так рванул - втроем не удержишь. А  я
что? Признаюсь, хоть и стыдно, я и "Слово" до конца не читал. "Лепо ли  ны
бяшешь, братие..." Так, что ли?  Вот  и  все  мои  познания.  Умом  я  все
понимаю, но голову ради этого в петлю совать не стал бы.
     И не так уж он кривил душой, говоря это. Как  всякий  актер,  которым
поневоле вынужден быть человек, поставленный  руководить  другими  людьми,
Воронцов мог убедительно имитировать только те  чувства,  которые  хоть  в
малой мере находили отклик в глубине его  натуры.  Иначе  фальшь  была  бы
видна любому мало-мальски проницательному зрителю.
     - Не буду спорить, -  продолжал  он,  -  если  эти  тексты  ввести  в
обращение, определенная польза для отечественной культуры будет. Но какая?
И для кого? Для десятка интеллектуалов, жаждущих тем  для  диссертаций?  А
еще для кого? Как будто ты  не  зна