то  "Валгаллы".  Некоторые  сомнения
оставались в отношении времени.
     - Ночью я бы запросто год вычислил, а днем...
     Ночи, однако, ждать не пришлось. Ровно через семнадцать  минут  после
этих слов вахтенный робот доложил,  что  встречным  курсом  на  расстоянии
двадцать миль движется плавающий объект. Скорость сближения  сорок  четыре
узла.
     - Ну и поздравляю! Что мы в двадцатом веке - гарантировано. У объекта
скорость двадцать четыре, поскольку у нас двадцать. Минут через пятнадцать
скажу с точностью до десятилетия. Прошу  всех  в  рубку.  Кому  интересно,
конечно...
     Интересно было всем.  Момент,  как  ни  крути,  вполне  исторический.
Определяющий,  можно   сказать.   Пока   Воронцов   вводил   в   компьютер
соответствующие команды, объекты сблизились  на  расстояние,  достаточное,
чтобы сработала система опознавания. То есть оптические,  радиолокационные
и  прочие  комплексы  внимательно  рассмотрели  цель,  передали   все   ее
характеристики в память компьютера,  который  соотнес  их  с  информацией,
содержащейся в "Джене" и иных справочниках военных флотов за текущий  век.
На  полутораметровом  цветном  экране  появилось  отчетливое   изображение
идущего с легким креном темно-серого четырехтрубного крейсера,  а  бегущая
строка  сообщила:  "Великобритания.  Легкий  крейсер  типа  "Сидней".  Год
постройки 1913, водоизмещение 5400 тонн, скорость 26 узлов, вооружение - 8
152-мм орудий,  1  76-мм,  2  торпедных  аппарата.  Анализируемый  образец
наиболее  соответствует  фотографии  крейсера  "Девоншир"  из  справочника
Германского Главморштаба за 1916 год".
     - Ну вот и все, судари  мои...  -  со  странной  интонацией  произнес
Новиков. - Поздравляю. С новосельем. Здесь будем жить, значит...
     - А почему вдруг шестнадцатый? - с сомнением  и  даже  разочарованием
спросил Берестин.
     - Да потому, что крейсер предвоенной постройки,  фотография  сделана,
скорее всего, после зачисления в строй, справочник  готовился  тоже  перед
войной и вышел в шестнадцатом... - пояснил Воронцов. Несмотря на  то,  что
изображение на экране рисовало корабль во всех деталях и  подробностях,  и
сам Воронцов и, следуя его примеру, остальные  предпочли  выйти  на  крыло
мостика,  посмотреть  на  артефакт  "живьем",  через   нормальную   оптику
биноклей.
     На самом деле "артефакт" - первый  материальный  объект  из  ставшего
реальным  прошлого.  Подтверждающий,   кстати,   не   только   подлинность
межвременного перехода, но и то, что  попали  они  в  настоящее,  то  есть
собственное прошлое, а не какое-нибудь параллельное.
     Вряд ли в иной реальности гоняют по морям  крейсера,  один  к  одному
соответствующие нашим справочникам.
     Воронцов хотел послать рассыльного с вахты за оригиналом  германского
"Ярбуха", но с ходового мостика крейсера замигал ратьеровский фонарь.
     - Просят показать флаг, - прочитал сигнал Воронцов и приказал поднять
американский. -  Что  они  там  дальше  молотят?  Ага...  Ваше  имя,  порт
приписки, пункт назначения...
     - Чего это они? - удивился Берестин. - Война вроде кончилась...
     - Еще не факт, - сквозь зубы бросил Воронцов. - Отвечаем:  "Валгалла,
Сан-Франциско, идем в Стамбул..."
     И тут же выругался. Запоздало, потому что сигнальщик уже  защелкал  с
невероятной скоростью шторками сигнального фонаря.
     -  Черт!  Как  же  это  я?..  Будет  нам  Стамбул,  если  год   здесь
действительно шестнадцатый... Надо бы - Лиссабон, что ли...
     Крейсер сблизился с "Валгаллой" меньше, чем, на милю, с его  мостика,
снизу вверх, рассматривали пароход в бинокли пять или  шесть  офицеров,  у
лееров вдоль борта столпилось десятка три матросов.
     Наверное, их удивлял вид проносящегося  мимо  огромного  белоснежного
лайнера, безмолвного и пустынного, как  "Летучий  голландец",  ибо  тесная
группка людей на мостике выглядела  не  то,  чтобы  жалко,  а  слишком  уж
несоизмеримо  с  размерами  и  назначением  трансатлантика.  Да  вдобавок,
наверняка кто-то  из  штурманов  тоже  сейчас  листает  справочник,  чтобы
выяснить,  что  это  за  "Валгалла"  такая   прет   полным   ходом   через
непротраленные до конца воды.
     - Нет ли у вас свежих газет? - просигналил крейсер.
     - Сожалею, но мы уже третью неделю в море, -  ответил  Воронцов  и  в
свою очередь  спросил  с  чисто  американской  бесцеремонностью:  -  Прошу
разрешить спор штурмана с капитаном, кто вы - "Сидней" или "Девоншир"?
     - Сочувствуем, но мы "Саутгемптон". Счастливого  плавания!  -  ратьер
мигнул в последний раз, и крейсер,  отваливая  влево,  остался  за  кормой
"Валгаллы".
     - Слава те, господи, - то ли в шутку,  то  ли  всерьез  перекрестился
Воронцов. - Обошлось...
     - А если бы нет?
     - Приказали  бы  остановиться,  высадили  досмотровую  партию...  Как
минимум, выяснить, кто из нас сумасшедший... И в самом деле, там  союзники
Дарданеллы штурмуют, полсотни линкоров и крейсеров садят по фортам  прямой
наводкой, вся морда в кровавых соплях, а мы в  Стамбул,  да  еще  с  кучей
оружия на борту...
     -  Слушай!..  -  Новиков  вдруг  воззрился  на  Воронцова  в   полном
изумлении. - Откуда у тебя вообще этот Стамбул выскочил? Мы о  нем  вообще
хоть раз говорили? Почему действительно не Марсель, не Лиссабон?
     Воронцов поцокал языком, почесал затылок, вздохнул  сокрушенно,  явно
придуриваясь.
     - Точно не говорили? Вот черт, а я совершенно был  уверен,  оттого  и
вырвалось. Нет, ты меня не разыгрываешь? И в Стамбул честно не собирался?
     Новиков в который уже раз убедился, до  чего  хитрый  и  злокозненный
мужик достался им в  товарищи.  Прямо  Хулио  Хуренито  какой-то.  Великий
провокатор из одноименного романа Эренбурга.
     - Может, ты заодно скажешь, что бы мне, к примеру, могло понадобиться
в том клятом Стамбуле? - стараясь попасть в тон, небрежно так  осведомился
Андрей.
     - Ну, я бы сказал, что если уж всерьез устраиваться в этом вот  мире,
так начинать надо непременно оттуда. А  откуда  же  еще?  С  Владивостока,
конечно, тоже можно, но эффект не тот...
     - Вы что, сговорились? - недобро прищурившись,  спросил  Левашов,  по
воле случая оказавшийся единственным слушателем их  ильфовско-бабелевского
диалога. Остальные на  противоположном  крыле  мостика  болтали  о  чем-то
своем.
     -  Да  тут,  понимаешь,  совершенно  случайно  все  получилось.   Сам
удивляюсь и думаю, чего это мы вдруг про одно и то  же  заговорили?  А  ты
тоже так думаешь? - Воронцов не  знал  о  содержании  недавней  беседы  и,
ерничая, не подозревал, какие болезненные струны задевает.
     Не давая Левашову завестись по новой, Новиков увлек его и Воронцова к
основной группе.
     - Не здесь об этом говорить. Время обеденное, и дамы  наши  продрогли
на ветерке. Пошли-пошли, перекусим, а там и мнениями обменяемся...
     Воронцов все же сначала вернулся в  рубку,  лично  убедился,  что  на
полсотни миль вокруг океан чист, и лишь отдав необходимые указания ходовой
вахте, не спеша и по привычке высматривая хозяйским  глазом,  нет  ли  где
какого беспорядка, направился в малую кают-компанию.
     ...Как ни старался  Новиков  спокойными,  логически  обоснованными  и
базирующимися  на  огромном  фактическом  материале  доводами   разубедить
Левашова, ничего не  получилось.  Упершись,  Олег  любое  свое  возражение
сводил все к тому же: отцы и деды революцию делали и защищали, только  она
позволила России превратиться в великую и процветающую державу - "от  сохи
до космических полетов" - и раз народ  революцию  поддержал,  идти  против
него нравственно и юридически преступно. И ссылался  на  графа  Игнатьева,
графа же Алексея Толстого и еще многих дворян и  интеллигентов,  принявших
революцию.
     - А тем более, если мы, такие как есть, станем сейчас  против  народа
воевать, с нашими биографиями и нашими нынешними  возможностями...  Это...
Даже не знаю, как назвать. Мало, что  предательство,  так  и  подлость  же
какая! Против народа, против крестьян голодных и  раздетых  -  современным
оружием! Не может быть, что все они  не  правы  были,  а  ты  один  сейчас
прав...
     Остальные в спор пока не вмешивались. По  разным  причинам.  Ирина  и
Сильвия считали, что не имеют в  данном  случае  права  голоса,  Наташа  -
потому, что молчал, смутно улыбаясь, Воронцов, Шульгин и так знал, чем все
кончится, а вот почему не поддержала Олега Лариса, оставалось загадкой.
     - Чего это  тебе  именно  моя  правота  или  неправота  далась?  -  с
печальным вздохом ответил на страстную тираду Андрей. - Ты там, где  мы  с
Алексеем и Димом побывали, не был. Сам ничего не видел. Но не в наших  же,
в конце концов, впечатлениях дело. Вон Лариса не так давно Конквеста всего
прочла, "Русскую смуту" Деникина, еще много чего. У нее спроси.  Говоришь,
народ красных поддержал? Не  так  уж,  чтобы...  Смогли  бы  двести  тысяч
офицеров против ста шестидесяти миллионов пять лет  воевать?  А  махновцы,
антоновцы, зеленые просто и красно-зеленые казаки, кронштадтские моряки  -
не народ, выходит?
     Дальше. Сколько после двадцатого года жертв в том самом народе  было?
Начиная с деда воронцовского? Солженицын пишет - шестьдесят миллионов! Ну,
пусть десять, пусть  пять,  -  согласился  он,  увидев  протестующий  жест
Левашова.   -   И   война   Великая,    она    же    Отечественная!    Еще
двадцать-тридцать... Так? А  не  стоит  ли,  чтобы  этих  жертв  не  было,
чуть-чуть в другую сторону пострелять? Те, кто  вместе  с  Марковым  нашим
Перекоп штурмовали, знали, на что шли. Крым взяли и уж покуражились!  Куда
там  фашистам.  Пацанов-юнкеров,  женщин,   отставных   генералов-стариков
тысячами из пулеметов рубили и в  рвы  сваливали.  Спроси  у  Алексея,  он
расскажет...
     В чем хочешь меня обвиняй - от снобизма до цинизма и так далее, но  я
уверен - если с красной  стороны  на  десяток  тысяч  больше  погибнет,  в
"последнем и решающем", а взамен этого  сорок  миллионов  уцелеет,  в  том
числе сотни тысяч самых образованных, честных, умных, каких  и  сейчас  на
нашей бывшей Родине дефицит страшенный - никто не прогадает.  А  твой  так
называемый "народ" - в кавычках говорю, потому  что  ты  к  нему  зачем-то
причисляешь наиболее темную и неосмысленную часть, вместо того,  чтобы  по
лагерям гнить и на  колхозной  барщине  вкалывать,  заживет  не  так,  как
очередной дядя в очередном докладе повелит, а по способности...  Сиречь  в
меру ума, воли и квалификации... Хочешь, дам Аверченко  почитать?  У  него
про это простыми словами сказано.
     Левашов всегда старался избегать  длительных  дискуссий  с  Новиковым
именно потому, что тот ухитрялся находить такие обороты  речи  и  повороты
сюжета, что возражать по существу ему не  получалось.  Хуже  того,  Андрей
обладал способностью заводить оппонента в такие дебри, что  тот  полностью
терял нить,  сначала  спорил  с  мало  относящимися  к  вопросу  посылками
Новикова, а потом и с самим собой.
     И чем больше Олег ощущал свою правоту, тем  сильнее  в  нем  закипало
глухое раздражение от  бессилия  ее  доказать,  а  потом  это  раздражение
трансформировалось в неприязнь к  Андрею.  Иногда  довольно  длительную  и
стойкую.
     Вот и сейчас... Очевидно уже, что Новиков  подводит  его  к  какой-то
одному ему видимой точке, чтобы завершить спор очередным  макиавеллиевским
пассажем, наверняка для него, Олега, унизительным.
     По коротким репликам, а главное, по выражению лиц друзей он  понимал,
что все они на стороне Андрея. А иначе и быть не могло.  Берестину  больше
всего на свете хочется еще повоевать, а поскольку профессионалу  повторять
уже раз отгремевшие кампании нет никакого интереса, вот он и возмечтал!  В
роли вождя победоносного Белого воинства въехать, чем  черт  не  шутит,  в
Кремль на белом коне!
     Воронцов, став крупным судовладельцем, конечно,  предпочитает  единый
капиталистический "свободный мир", без  границ,  противостоящих  блоков  и
классовой  борьбы,  а  на  судьбы  народов   ему   наплевать.   Опять   же
репрессированный дедушка-белогвардеец?
     С Сашкой все ясно - авантюрист, и этим все сказано.
     Значит, в любом случае он остается в одиночестве.  И  даже  Лариса...
Она-то почему медлит? Или ей как историку просто интересно посмотреть иную
линию событий? Да и предыдущая жизнь в СССР получилась у  нее  слишком  уж
невеселая...
     Левашов почувствовал,  что  у  него  задергались  губы  и  внезапная,
иррациональная злость пополам с отчаянием - совсем не только от  проигрыша
в не первом уже споре на  подобные  темы  -  охватывает  его,  и  нет  сил
удержать себя в руках.
     С ним сейчас  происходило  нечто  похожее  на  аффект,  вроде  как  у
Александра  Матросова  или,  к   примеру,   народовольцев,   из-за   почти
абстрактной, недоказанной и недоказуемой идеи кладущих  "на  алтарь"  свою
единственную и неповторимую жизнь.
     Новиков понял это слишком поздно.  Хотя  ведь  должен  был  понимать,
давно видел, что Левашов от непосильных нагрузок, глубокого, неважно,  что
неоправданного, чувства  вины  за  случившееся  -  мол,  если  бы  не  его
устройство, ничего и не случилось бы - находится на грани острого невроза,
чтобы не сказать хуже.
     Левашов опустил руку в карман и сказал неожиданно тихо:
     - Не наигрались еще с судьбами людскими?  Все  вам  мало?  Так  лучше
сразу поставить на всем точку... -  все  увидели  на  его  ладони  золотой
портсигар Ирины.
     Раньше других поняв, что это может означать, Ирина  подалась  вперед,
будто в попытке остановить, да так и замерла.
     - Включу  сейчас,  и  вышибет  нас  куда-нибудь  в  палеозой,  там  и
экспериментируйте...
     Элементарная ошибка произошла в мозгу Левашова. По-научному выражаясь
-  дистресс.  От  невозможности   найти   компромисс   между   "личным   и
общественным", между старой дружбой, судьбой компании и  судьбой  "мировой
революции"...
     Одно движение пальца, и...
     Спас положение Шульгин. В который уже раз. Да никто другой и не  смог
бы ничего  сделать.  Это  как  с  самоубийцей,  балансирующим  на  карнизе
небоскреба. Одно неосторожное слово, жест спасителей - и все!
     Сильвия была слишком далеко, Ирина - прямо у него перед глазами, даже
намек с ее стороны на попытку помешать мог вызвать непроизвольную  реакцию
Левашова. А Шульгин успел. Как и тогда,  с  пришельцами  в  Москве.  Никто
ничего не понял, только  Олег  с  недоумением  уставился  на  свою  пустую
ладонь, с которой испарился роковой пульт.
     - Знаешь, Олег,  -  совершенно  невинным  тоном  сказал  Сашка,  едва
заметно улыбаясь, - а я ведь знаю приемлемый выход...
     Все уже давно привыкли к его фокусам, но сейчас даже Новиков выглядел
удивленным. Правда, удивило его не то, как Шульгин  сумел  изъять  опасную
игрушку, а то, что с сигареты, которую он манерно, двумя пальцами поднес к
губам, в процессе акции не свалился довольно длинный столбик белого пепла!
     Левашов перевел взгляд со своей ладони на  Сашкины  руки,  одну  -  с
сигаретой, другую - спокойно лежащую на льдисто поблескивающей крахмальной
скатерти. И  неожиданно  рассмеялся,  не  совсем,  впрочем,  нормально,  с
каким-то повизгиванием. Но кризис, судя по всему, миновал.
     Берестин сунул в  опустевшую  ладонь  Олега  фужер.  Тот  машинальным
движением сжал пальцы, еще раз посмотрел на свою руку,  будто  по-прежнему
недоумевая по поводу  случившегося,  залпом  выпил,  не  поняв  даже,  что
именно, после короткого размышления переломил длинную  хрустальную  ножку,
обломки положил на тарелку.
     - Что ты сказал? Какой выход?
     Все дружно сделали вид,  что  ничего  не  произошло,  что  застольная
беседа продолжается без короткого перерыва, чуть не поставившего крест  на
всех надеждах и планах.
     -  Да  совершенно  простой,  оттого  и  гениальный.  Ты  уверен,  что
большевики правы, народ за них, миллионы мужиков и пролетариев переполнены
энтузиазмом. "Не спи, вставай, кудрявая..." - напел он несколько  фраз  из
соответствующего марша. - О'кей!  Мы,  -  Шульгин  округлым  жестом  обвел
салон, причем сделал  это  так  виртуозно,  что  как  бы  отсек  от  круга
единомышленников  Сильвию,  Ирину  и  Ларису,  не  желая  брать  на   себя
ответственность  за   их   политическую   позицию,   -   мы   убеждены   в
противоположном: как раз подлинный народ означенных большевиков  хотел  бы
видеть в гробу, но в этом желании  или  окончательно  не  разобрался,  или
надеется, что их скинут без его непосредственного участия. Вся беда в том,
что когда разберется - поздно будет... Вот я  и  предлагаю  джентльменское
пари. Я, Андрей и прочие желающие играют белыми. Как бы в шахматы.
     Ты, хоть один, хоть со своими единомышленниками,  -  взгляд  Шульгина
мельком коснулся Ларисы и вновь уперся в глаза Левашова, - играй красными.
Лично никто из нас в боях участвовать не будет, но имеет  право  оказывать
любую помощь своим... фигурам. Техническую, финансовую, идейную. И  ты,  и
мы играем в открытую, пользуемся на равных всеми возможностями "Валгаллы".
Ограничение одно - не раскрывать планы партнера своим... подшефным... Ну и
берем  на  себя  обязательство  максимальной   гуманизации   конфликта   -
соблюдение концепций, недопущение массового террора и так далее.  Если  ты
действительно прав и сумеешь  победить  -  виват!  Начнешь,  если  угодно,
строить "гуманный социализм"...
     Лицо Шульгина вдруг приобрело задумчивое выражение. Он поднял глаза к
потолку и зашевелили губами. Через несколько секунд расплылся в улыбке:
     - Во! Умозаключение. Если социализм, как говорил вождь, это учет,  то
гуманный социализм - это учет с человеческим лицом!
     Все расхохотались от неожиданности.
     - Нормально, - одобрил сентенцию Воронцов. -  Развиваем  дальше.  Раз
учет - ведущая государственная  идея,  то  главу  новой  советской  России
следует именовать "Генеральный бухгалтер". Обещаю в  случае  твоей  победы
всячески способствовать в получении этого титула...
     - В случае ИХ победы, - вступил со своей  репликой  Берестин,  -  нас
скорее всего ждут Соловки...
     - Но поскольку Олег наш друг  и  гуманист,  то  позволит  на  тех  же
Соловках и под тем наименованием  "СЛОН"  создать  в  лагерных  интерьерах
этакий северный Лас-Вегас... Намного раньше  настоящего.  От  туристов  со
всего мира отбоя не будет...
     Начинался уже обыкновенный, традиционный треп, и  на  нем  бы  все  и
закончилось, потому что и у Новикова и у Шульгина  наготове  были  идеи  в
развитие уже сказанного, но помешала Сильвия,  по  англо-саксонской  своей
природе не понимавшая славянского юмора.
     - И чем же такая идея отличается от того, чем мы здесь занимались?  -
спрошено было невинным, даже наивным тоном.
     Эта "дочь Альбиона" с каждым днем все теснее вживалась в  компанию  и
все больше интересовала Новикова. Как личность,  разумеется,  ни  в  каком
другом смысле. Его всегда привлекали женщины, чей  ум  не  уступал  их  же
красоте. Сочетание, увы, крайне  редкое,  но  если  уж  встречающееся,  то
дающее пищу глубоким психофилософским построениям. Вот и Сильвия:  она  не
только изумительно быстро адаптировалась к совершенно  новому  кругу,  она
стала  незаметно,  но  для  психолога  весьма  отчетливо  претендовать  на
лидерство  в  дамской  его  половине.  Словно  новая  жена  в  гареме   со
сложившейся иерархией.
     "Ирина-то будет на  ее  стороне,  -  прикидывал  Андрей,  -  тут  все
понятно, а Наташа с Ларисой пока сообразят, в чем  дело,  может  оказаться
поздно. Слава богу, что мы вырвались из изолятора Замка  и  Валгаллы.  Там
женское соперничество могло бы иметь разрушительный эффект. А  на  воле  -
пусть. Даже полезно - добавить перчика, чтобы не закисали".
     Сильвия спросила и  теперь  ждала  ответа,  прищурив  свои  бирюзовые
глаза, постукивая тонкими пальцами  с  припорошенными  золотыми  блестками
ногтями по обтянутому палевой замшей брюк бедру.
     Сегодня