и
исчез.
     - Что тут они затевают? - спросил Рычагов.
     - Вот сейчас и посмотрим.
     Действительно, буквально  через  минуту  по  вагону  словно  пронесся
леденящий ветер. Скрипя заказными сапогами, отсвечивая руном  шпал,  глядя
сверляще, возле столика возник старший лейтенант госбезопасности.
     - Хотите больших неприятностей? - резким,  жестяным  голосом  спросил
он, явно привыкший, что сам  факт  его  появления  вселяет,  как  минимум,
трепет.
     - Нет, - честно ответил Берестин.
     - А будут.
     - Отчете же?
     - Вам приказано!
     - Нам ничего не приказано. И не  может  быть  приказано,  потому  что
здесь ресторан, а не Лубянка. Это к слову. Нас попросили. Мы не  снизошли.
Что дальше?
     Чекист, похоже, обалдел от невиданной наглости. И, возможно,  даже  в
чем-то усомнился. Но поскольку к тонким душевным движениям не  привык,  то
быстро взял себя в руки.
     - Предъявите документы!
     - Знаете, лейтенант,  не  мешайте  нам.  Идите,  займитесь  делом.  -
Берестин отвернулся от него и взял за ножку бокал.
     Очевидно,  чекист  попал  в  ситуацию,  выходящую  за   пределы   его
компетенции. И убыл - за консультацией или подкреплением.
     - Может, не стоит, товарищ командарм? - осторожно спросил Рычагов.
     - Ничего, сиди и не вмешивайся.
     События  развивались.  Вновь   появился   давешний   старлейт   -   в
сопровождении капитана того же ведомства и еще какого-то штатского.
     - Вот, - торжественно сообщил старлейт, указывая на Берестина.
     Капитан был моложе, но строже. И либеральничать не намеревался.
     - Встать! Вы задержаны!
     - 01 Это интересно. Ваши полномочия?
     Капитан положил руку на кобуру.
     - Остальное - у меня в купе. Прошу!
     Под конвоем Берестин с Рычаговым  вышли  в  коридор,  через  гремящую
площадку перешли в соседний  вагон,  и  капитан  довольно  грубо  втолкнул
Алексея в полуоткрытую дверь.
     - А теперь - документы!
     Алексей спокойно протянул удостоверение. И с  удовольствием  смотрел,
как  капитан  его  раскрывает.  Челюсть  у  него  не  отвисла,  но   глаза
округлились.
     - Товарищ командарм...
     - Всем выйти! - резко сказал Берестин. Никто ничего не  понял,  но  и
тон его, и вид капитана словно вымел остальных из купе.
     - Товарищ командующий... Я не знал, меня не предупредили...
     - Фамилия, должность?
     - Капитан Лавров,  старший  уполномоченный  при  протокольном  отделе
НКИД.
     - Ну и что? Что за цирк вы устроили?
     - В поезде едет немецкая военная делегация. По программе у них ужин.
     - Сколько их?
     - Четыре человека.
     - И ради этого вы позволили себе?!..
     - Товарищ командующий, я не знал... Мне приказано обеспечить  условия
и не допустить...
     - Для этого надо  выгнать  из  ресторана  больше  двадцати  советских
людей? В том числе двух генералов, четырех полковников?  Да  и  остальные,
наверное, не менее уважаемые товарищи!
     - Я не знал... - тупо повторил капитан.
     - Вы - кретин. Это  даже  не  оскорбление,  а  диагноз.  И  должность
участкового в Верхоянске - самое лучшее, на что вам следует  рассчитывать.
Причем с вашей точки зрения, я непростительно гуманен. Учтите это. Если  у
меня будет время, я о вас не забуду. Можете кормить своих немцев на  общих
основаниях. Или в купе им подавайте. Сам, раз такой  заботливый!  О  нашем
разговоре доложите по команде. И если вы еще не в  курсе,  знайте,  что  с
завтрашнего дня ваше ведомство распускается. Кончилась лафа с  бериевскими
цацками, - Берестин показал  на  полковничьи  знаки  различия  капитана  и
нашивки на рукавах. - У меня все.
     Он вышел в коридор, оставив окаменевшего капитана в купе. Рычагова до
сих пор блокировали два сотрудника, хотя руками и не трогали.
     - Пошли, товарищ генерал, - благодушно сказа Берестин. - А то  у  нас
кофе остынет. Если уже остыл - потребуем свежего за их счет...
     В ресторане было пусто. Только минут через двадцать пришедшие в  себя
нкидовцы и их кураторы привели наконец своих немцев, скромно усадили их  в
дальний угол вагона, не забывая время от времени пугливо озираться.



                                    5

     Белостокский выступ,  образовавшийся  в  результате  Освободительного
похода 1939 года, представлял  чрезвычайно  удобную  позицию,  если  бы  с
началом   войны   Красная   Армия   решила   провести    восточно-прусскую
наступательную операцию по образцу августовского  наступления  1914  года.
Ударом на северо-запад отрезалась вся группа армий "Север" и  при  удачном
развитии  событий  выход  к  Балтике  и  захват  Данцига  сломали  бы  все
стратегические планы гитлеровского командования.
     Но  на  такой  вариант  Берестин  в  силу   известных   обстоятельств
рассчитывать никак не мог.
     В прошлый раз этот треклятый выступ стал, пожалуй,  главной  причиной
разгрома Западного фронта. Почти двадцать  стрелковых  и  механизированных
дивизий оказались отрезаны танковыми клиньями немцев,  под  Волковыском  и
Новогрудском  схвачены  тугой  петлей  окружения  и   через   две   недели
героических и безнадежных боев - вслепую, без знания обстановки, без связи
с высшим командованием, а на пятый  день  войны  уже  и  без  боеприпасов,
горючего и продовольствия -  эти  двадцать  дивизий,  почти  триста  тысяч
вооруженных людей, перестали существовать. В других условиях они могли  бы
совершить многое.
     ...Под крыльями Р-5 долго тянулись  сплошные  массивы  леса,  кое-где
прорезанные нитками дорог. Беловежская пуща. Берестин  смотрел  сейчас  на
великолепно-дикий вид внизу не  как  турист  (хотя  и  посещал  эти  места
туристом), а как и положено командующему, рекогносцируя незнакомый театр в
предвидении грядущих сражений.
     Весь этот огромный район - почти тридцать тысяч квадратных километров
- пересекают всего три мощенные булыжником дороги,  и  их  мощно  намертво
блокировать незначительными силами, все остальные оттянув для действий  на
флангах фронта, там, где вторая и третья танковые  группы  немцев  нанесут
главные удары. Если бы это в свое  время  понял  Павлов...  А  он  вытянул
дивизии в нитку вдоль границы, и две армии, третья  и  десятая,  сразу  же
оказались в глубоком вражеском тылу, и уже им пришлось отступать  по  трем
узким дорогам в безнадежной попытке выскочить из захлопнувшейся мышеловки.
Пешком, под непрерывными атаками с воздуха...
     В небо прямо по курсу  воткнулись  шпили  двух  гигантских  костелов,
красного и белого, форпостов католичества на границе православного мира, и
самолет покатился по траве аэродрома. Здесь Маркова по протоколу встречали
командарм-10 генерал-майор Голубев с чинами штаба.
     Город с  тех  пор,  как  его  видел  Берестин  в  семьдесят  девятом,
изменился мало. Не было, конечно,  новых  зданий,  зато  он  увидел  много
старинных, не  сохранившихся  после  войны  и  придававших  городу  особую
прелесть. Белый костел, построенный совсем недавно,  в  тридцать  восьмом,
сверкал свежей штукатуркой. А  центральная  улица,  Липовая,  была  совсем
такая же, и на месте стоял отель  "Кристалл".  Алексей  подумал,  что  его
поселят в нем, лучшего в городе  не  было,  но  кортеж  проскочил  дальше,
свернул за угол и через глубокие арки с  филигранными  чугунными  воротами
въехал во двор "Восточного  Версаля"  -  дворца  графов  Браницких.  Здесь
помещался штаб десятой армии.
     Многое во дворце  осталось  так,  как  было  при  поспешно  сбежавших
хозяевах, по крайней  мере,  в  тех  помещениях,  которые  Берестин  успел
увидеть. Ему отвели две богато обставленные комнаты  на  втором  этаже,  с
окнами в парк и огромным балконом.
     Приказав   собрать   на   двадцать   часов   старших   командиров   и
политработников армии, Алексей остался один. Вышел на балкон. Да, к  концу
века от всего дворцового великолепия действительно оставалась жалкая тень.
Нрав был экскурсовод. Парк, запущенный, конечно,  за  два  года,  выглядел
прелестно со  своими  прудами,  искусственными  водопадами  и  гротами,  с
аллеями, посыпанными желтым песком и толченым кирпичом, шпалерами деревьев
и кустарников, подстриженных самым причудливым образом,  с  яркой,  совсем
еще  свежей  майской  зеленью,  первыми  цветами  на  клумбах.  Здесь   бы
действительно отдыхать и наслаждаться жизнью, а не воевать.
     Берестин вынес из комнат  позолоченное  кресло  с  выгнутой  спинкой,
поставил его так, чтобы склоняющееся к закату солнце не било  в  глаза,  и
раскрыл большой блокнот с именной бумагой, подбирая в уме слова, с которых
начнет совещание. За кустами довольно мерзко кричали  бывшие  графские,  а
ныне рабоче-крестьянские павлины.
     У Алексея выработалась уже довольно стройная  и  эффективная  техника
взаимодействия с личностью Маркова. Сейчас ему  надо  расслабиться,  почти
забыть о себе самом,  посмотреть  вокруг  чужими  главами,  будто  впервые
увидев окружающий мир, представить себя Марковым и только им,  и  начинать
писать. Рука сама изложит все, что должен сказать  командующий,  и  в  той
именно форме, что принята сейчас. А потом нужно будет снова переключиться,
чтобы пройтись по готовому тексту уже только своей рукой.
     В нижнем беломраморном зале с мозаичным паркетом и лепными  плафонами
на потолке  собралось  больше  полусотни  человек.  Генералы,  полковники,
полковые и бригадные комиссары.
     Опять все - бывшие уже раз покойниками. К этому  Берестин  привыкнуть
так и не смог. Пусть он был свободен от любых предрассудков, почти  усвоил
теорию прямых, обратных и многослойных временных потоков, не душой понять,
как давно умершие люди могут жить рядом с ним, он не  сумел  до  сих  пор.
Относиться  ко  всему  происходящему,  как  к  прокручиваемой  второй  раз
кинопленке, у него не  получалось,  допустить  идентичность  окружающих  с
погибшими сорок лет назад - тоже. Принять, что  это  другие  люди,  другая
временная линия и другая история  -  затея  теряла  всякий  смысл.  Только
великолепная  психическая  и  психологическая  упругость  спасали  его  от
шизофрении.
     Может, из-за этих именно  душевных  качеств  и  подошел  он  на  роль
агента-исполнителя?  За  краткий  срок  второй   раз   посещает   прошлое,
встретился с  гостями  из  будущего,  да  плюс  с  тремя  расами  разумных
инопланетян - и ничего...
     Отвлекшись от  своих  мистических  размышлений,  которые  со  стороны
выглядели как суровая сосредоточенность полководца,  Алексей  взглянул  на
сидящих перед ним и ждущих его слов командиров иначе.  Как  на  безусловно
живых людей, которыми ему положено командовать в неотвратимой войне.
     То, что все здесь собравшиеся уже один раз умерли за  родину,  делало
им честь, но не принесло славы. Многим просто не  повезло  или  пострадали
они через чужую глупость. Но многие и сами виноваты. Будто забыли  они  за
последние четыре года все, чему учились всю предыдущую  военную  службу...
Как может военный человек, всю жизнь прослуживший  в  армии,  уверовать  в
бессмысленную до идиотизма доктрину: "Малой кровью, на чумой  территории"?
Сколь бы высока ни была трибуна, с которой данная истина  провозглашается!
Уверовать всего через двадцать лет после окончания первой и на втором году
второй мировой войны, имея  представление,  что  такое  германская  армия,
каков немецкий солдат и немецкая техника, и зная правду о  своей  армии  -
всю правду, а не то, что  так  упоительно  подается  на  парадах  показных
маневрах и в кинофильмах типа "Если завтра война".
     Можно понять, когда страшно человеку оспорить высочайше  утвержденную
теорию - ведь это значит пойти вслед за  тысячами  других  в  лагеря  и  к
стенке, умереть с клеймом врага народа. Но ведь молча, для себя,  в  своей
дивизии можно же и нужно делать то, что требует долг и здравый смысл?  Или
уже  и  этого  нельзя?  Неужели  русский  человек  неисправим   и   только
смертельная опасность, грань национальной катастрофы в состоянии пробудить
в людях героизм, талант, гражданское мужество? А во  всех  других  случаях
ему проще и приятнее без рассуждений, без попытки сохранить в себе здравый
смысл и совесть выполнять указания любого, кто прорвался к кормилу власти,
как бы преступны или просто глупы эти указания ни были?
     Разберутся ли когда-нибудь историки и психологи в этой загадке первой
половины века?
     Все это приходило Берестину в голову и раньше, и по  другим  поводам,
но то были вполне отвлеченные мысли или пустопорожний интеллигентский треп
за рюмкой или чашкой кофе, а сейчас перед ним была реальность. Вот  они  -
подлинные  статисты  величайшей,  может  быть,  в   истории   человечества
трагедии.  Виновники  и  жертвы  небывалой  расплаты  миллионов  людей  за
бессмысленную верность тирану, узурпировавшему святую идею.
     Почему при проклятом, сгнившем на корню самодержавии его верные слуги
могли понять опасность, исходившую от самого помазанника  божия,  находили
силы спорить с государем и верховным главнокомандующим, доказывать ему его
же  бездарность,  грозить  отставкой?  Как  тот  же  генерал  Брусилов   в
шестнадцатом году: "В случае же, если  мое  мнение  не  будет  принято  во
внимание,   я   буду   вынужден   считать   мое   пребывание   на    посту
главнокомандующего не только бесполезным, но и вредным. Прошу меня в таком
случае  сменить".  Такие  слова  говорил  Брусилов  дарю   публично,   что
зафиксировано в протоколах высочайшего совещания в Ставке  28  марта  1916
года.  Или  здесь  дело  в  том,  что  вольности  дворянства  предполагали
известную независимость внутри этого круга, или насколько  очевидной  была
истина, что честь в любом случае дороже и  положения,  и  самой  жизни,  и
только  дальнейший  прогресс,  социальный   в   культурный,   отмел   этот
феодально-помещичий пережиток? Или, наконец, все дело в  том,  что  четыре
года мировой и пять  лет  гражданской  настолько  повыбили  всех  наиболее
честных и отважных с обеих сторон, что некому стало на практике  воплощать
нравственные императивы?
     Под влиянием таких мыслей новый командующий в начал свое  выступление
перед командным и политическим составом третьей и десятой армии.
     Представившись и вкратце сообщив  о  себе  основные  сведения  -  где
служил и воевал, чем командовал, Берестин-Марков сразу перешел к сути.
     - Генерал Павлов смещен  за  то,  что  поставил  округ  фактически  в
катастрофическое положение. Любому из вас, если он достоин своего звания и
положения,  это  должно  быть  очевидно  при  первом  взгляде  на   карту.
Независимо от того, что говорят политические деятели (все поняли, кого  он
имел в виду, и содрогнулись), мы с вами люди военные. Должны  исходить  из
того, что война может начаться в любой день и час, и делать все каждый  на
своем  месте,  чтобы  встретить  врага  во  всеоружии.  И  материально,  и
морально. А к чему готовитесь вы? - Он обвел взглядом зал, остановился  на
средних лет плотном генерале с  наголо  бритой  головой.  Указкой,  словно
рапирой, нацелился ему а грудь. - Вот вы...
     - Командир девятого армейского корпуса генерал-майор Леденев.
     -  Очень  приятно.  -  Берестин  знал,   что   девятый   АК   занимал
стокилометровую полосу на юго-западном фасе выступа. -  Немцы  делают  вот
что... - Берестин двумя взмахами указки  изобразил  направление  ударов  с
севера, от  Сувалков,  и  с  юга,  от  Седльце,  отрезающих  обе  армии  и
смыкающихся далеко в тылу группировки,  восточнее  Волковыска.  -  Что  вы
станете делать, имея в виду, что у противника и так двойное  превосходство
в силах, а на направлениях главных ударов будет и десятикратное? Садитесь.
Но каждый  из  присутствующих  может  поставить  себя  на  место  генерала
Леденева. Да и на своих местах радости у вас будет мало.  И  пусть  каждый
ответит сам себе... - Алексей почувствовал,  что  начал  говорить  слишком
возбужденно, и сбавил тон. - Я сейчас не собираюсь устраивать военную игру
или командно-штабные учения. Времени на это нет. Я хочу, чтобы все усвоили
простую мысль - если война начнется завтра, мы ее уже почти проиграли.  Не
нужно путаться моих слов. Нужно осознать положение дел и не  теряя  дня  и
часа начать действовать. Я смотрю, товарищ увлеченно меня конспектирует, -
он повернулся к полковнику с орденом Ленина. - Назовите себя, пожалуйста.
     - Начальник особого отдела десятой армии полковник Лобанов. -  Взгляд
у полковника был неприятный. Особенно с точки зрения Маркова.
     - Если вы конспектируете,  чтобы  сообщить  куда  следует  о  вредных
мыслях и пораженческих настроениях командующего, то  не  советую.  Времена
несколько изменились. Ну, честно?
     Лобанов молчал, только дергался мускул на щеке.
     - Не хотите отвечать - настаивать не буду. Но имейте в виду,  не  тем
занимаетесь. В таком качестве вы мне не нужны. Автономия  ваша  кончилась,
будете бороться со шпионами и диверсантами на фронте, а не  выискивать  их
среди своих товарищей. Вместе с начальником особого отдела третьей армии и
командирами погранотрядов завтра приказываю прибыть в  Минск.  В  двадцать
два ноль-ноль. Садитесь.
     По залу прошел легкий гул. Полковник сел - красный и потный
     - Для того, чтобы избежать катастрофы, - продолжил Берестин, -  мы  с
вами должны сейчас забыть все, что до этого говорилось о  грядущей  войне.
Война будет тяжелая и долгая. Враг сегодня сильнее нас, и именно  сознание
этой  неприятной,  но  объективной  истины  должно  мобилизовать  нас   на
предельное напряжение воли и  решимости  победить.  Наступать  мы  сейчас,
конечно, не в состоянии. Поэтому красные пакеты в ваших сейфах  немедленно
по возвращении  уничтожьте.  Цель  у  нас  теперь  одна  -  стратегическая
оборона. Но оборона не значит, что немец будет нас бить, где хочет, а мы -
"стоять насмерть". Стоять насмерть нужно только тогда, когда  это  диктует
обстановка или прямой приказ.  А  в  любом  другом  случае  нужно  умно  и
грамотно наносить  врагу  максимальный  ущерб,  насколько  можно  сберегая
собственные силы. А иначе вас раздавят, пройдут по вашим  трупам  и  будут
бить  следующих.  Необходимо  создать  мощные   группировки   на   главных
направлениях, встречать противника на самых выгодных рубежах, не  путаться
прорывов и обходов, отсекать подвижные части от пехоты и тылов,  обходящих
- обходить в свою очередь. Если немцы прервут фронт, не стараться  догнать
его и снова стать "нерушимой стеной" перед острием удара, вы его танки все
равно не догоните, а войска  растеряете  и  пехота  вас  добьет.  В  таких
случаях надо  быть  готовыми  мгновенно  организовывать  фланговые  удары,
перерезать коммуникации, громить тылы. Танки без горючего сами  станут,  и
чем глубже прервутся, тем вернее погибнут... Я  говорю  вам  сейчас  почти
прописные истины. Вы должны бы мне сказать сейчас: товарищ командующий, мы
не лейтенанты, мы все это знаем, мы подробно разобрали на картах и макетах
все операции гитлеровской армии во Франции и Польше,  мы  давно  учли  все
ошибки  англичан  при  отходе  к  Дюнкерку,  мы  наизусть   знаем   приемы
Гудериана... Мы не сидели два года зря, готовясь к войне по речам товарища
Ворошилова да романам Шпанова и Павленко. И я бы с вами согласился.  Но  -
увы. Поэтому -  приказываю...  -  Он  начал  называть  номера  корпусов  и
дивизий, указывать им  новые  места  дислокаций,  рубежи  развертываний  и
прикрытий, диктовать наиболее неотложные мероприятия. Бегло, конспективно,
но четко.
     Наконец, часа через полтора, он закончил. Разрешил всем курить и  сам
достал папиросу. Присел на край стола, показывая,  что  официальная  часть
закончена.
     - Соответствующие приказы вы получите в  установленном  порядке  и  в
должное время, а сейчас я хотел бы, чтобы вы  все  уяснили  нашу  основную
стратегическую концепцию. Немцы во все  времена  очень  точно  и  детально
разрабатывали свои планы и диспозиции. Значит, наша задача - с первого дня
сломать все их расчеты. Они привыкли