со  всеми  нужными  специями  и
потом долго, истово хрустели клешнями, высасывали лапки и поедали  нежные,
бело-розовые шейки, пахнущие укропом и тмином.
     Много говорили - как встарь, ни о чем и обо всем сразу.  И  казалось,
ничего еще не было и молодость не прошла. Даже Сашка отключился  от  своих
вечных проблем и снова блистал своеобразным  остроумием,  составившим  ему
сомнительную славу еще во время оно.
     Он вообще был своеобразным парнем, нынешний старший научный сотрудник
института судебной психиатрии. Бросала и заносила его сложная натура  так,
что не расскажешь сразу. То он в студенческие еще годы вдруг оказывался  в
академическом  отпуске  и  прибивался  к  эстрадной  студии   сомнительной
репутации, то, разочаровавшись в искусстве или в своем месте в  искусстве,
что точнее, восстанавливался  в  вузе  и  поражал  наставников  рвением  и
способностями. Вместо аспирантуры выбрал по распределению Хабаровск и  три
года гонялся по тайге за чудом уцелевшими шаманами, надеясь выведать у них
некие тайны  сверхчувственного.  И,  по  слухам,  что-то  такое  вроде  бы
выведал. Возвратившись в Москву, взял себе жену из театра на Таганке и  до
сих пор не мог найти из этого положения  разумного  выхода.  И  много  еще
всякого с ним происходило. Хотя теперь он, кажется, остепенился.
     Впрочем, Новиков  не  обольщался  видимым  благообразием.  Он  всегда
помнил, что черного кобеля не отмоешь добела. И ждал...
     Наконец, с раками покончили, умыли  руки  и  приступили  к  главному.
Намечена была на сегодня серьезная игра. Классика - до утра, по гривеннику
вист.
     Шульгин распечатал новую, специально  для  этого  случая  припасенную
холоду, выбросил лишние карты, со слегка  нарочитой  сноровкой  старинного
пароходного шулера стасовал, раздали - дело пошло.
     Пулька сегодня складывалась на редкость  увлекательно  и  удачно  для
Новикова. Мизера,  как  им  и  положено,  ходили  парами,  какие  нужно  -
игрались, а прочие ловились, то и дело возникали комбинации неожиданные  и
даже поразительные, вроде девятерной без трех у Шульгина при его ходе.  Ну
и тому подобные коллизии, понять, оценить  и  насладиться  которыми  может
только истинный поклонник игры.
     Попутно Левашов продолжал свои многолетние попытки склонить  Шульгина
бросить размеренную и, по его же словам, исчерпавшую себя жизнь и  перейти
к нему на танкер судовым врачом. Сашка в принципе был не против,  но,  как
всегда, его что-то удерживало. На этот раз - жена.
     - Есть у меня отчетливое ощущение, что в мое  долгое  отсутствие  она
обязательно загуляет... - вздохнул он, делая снос.
     - Если ей замечется, она и так загуляет.  Не  далее,  как  завтра.  В
Кисловодске, - пожал плечами Новиков.
     - Это совсем другое пело. Здесь от меня ничего не  зависит,  а  кроме
того, развлечься на курорте - это даже естественно... Если  же  я  уйду  в
моря, ей придется заниматься этим в домашних условиях, что аморально.  Тем
более, от меня же потребуется снабжать ее и ее приятелей деньгами, чеками,
импортным барахлом, то есть финансировать грехопадение. Не вижу  интереса.
И не думаю, что прелести дальних странствий  окупают  такой  вот  семейный
расклад...
     Шульгин был, пожалуй, единственный человек, которого Новиков  никогда
до конца  не  понимал,  невзирая  на  многолетнюю  дружбу.  Он  не  мог  с
уверенностью определить, когда Сашка  говорит  серьезно,  а  когда  валяет
дурака. И причина была до удивления простая.  Не  интересуясь  психологией
специально, Шульгин как-то,  от  нечего  делать,  проштудировал  взятый  у
Новикова трактат о  логических  связях  высших  порядков,  и  эта  отрасль
схоластики  настолько  его  увлекла,  что  с  тех  пор  он  неумеренно  ею
злоупотреблял. А общеизвестно, что если один из собеседников умеет строить
вторые, третьи и так далее связи, а другой об этом его умении знает, то из
замкнутого  круга  антиномий  им   уже   не   выбраться   никогда.   Любое
предположение становится равно истинным и ложным. И самым мучительным было
то, что Новиков в силу навязчивой идеи не мог  избавиться  от  потребности
разобраться, когда же Сашка говорит то,  что  на  самом  деле  думает  или
чувствует.  Сейчас,  в  частности,  он  может  быть  прав,   спасаясь   за
нравственность  своей  "кобры"  и  выдвигая  это  за   причину,   мешающую
отправиться в плавание.  Но  ни  один  порядочный  человек  о  своей  жене
говорить так в  обществе  не  станет,  следовательно,  он  валяет  дурака,
маскирует истинную причину нежелания плавать. Но,  зная,  что  собеседники
именно так и воспримут его слова, он вполне может позволить  себе  сказать
правду, в которую никто  не  поверит,  тем  самым  облегчив  себе  душу  и
заставив друзей доискиваться до истинной причины, не пускающей его в моря.
И эти построения можно продолжать до бесконечности...
     Левашов, к его счастью, в такие тонкости не вдавался, поэтому  только
мотнул головой, не отрывая глаз от карты:
     - Ну и зря. Бабы все одно как пожелают, так и  сделают.  А  мы  скоро
переходим на регулярную японскую линию, и ты бы  вволю  попрактиковался  в
языке. Может, повидал бы наконец живых ниндзя...
     Шульгин не успел ничего ответить. Новиков  удачно  разыграл  третьего
валета, взял необходимую седьмую взятку, и тут в прихожей мерзко заквакало
устройство, заменявшее Левашову дверной звонок. Он  сделал  эту  штуку  от
нечего делать  и  часто  развлекался,  наблюдая  за  реакцией  застигнутых
врасплох   отвратительными   звуками.   Были   случаи,   когда    чересчур
впечатлительные  гости,  особенно  женского  пола,  навсегда  после  этого
прекращали с ним дипломатические отношения.
     - Кого это там принесло? - пробурчал Левашов. -  У  нас  все  дома...
Открой, - кивнул он Новикову, ближе всех сидевшему к двери в прихожую, - а
я пока раздам..
     Андрей записал себе законную четверку и пошел открывать.
     За порогом стояли двое мужчин, прилично, даже респектабельно  одетых.
Один - лет пятидесяти, плотный, коренастый, очень похожий на  Баниониса  в
"Мертвом сезоне", второй, что помоложе, больше напоминал Лапового.  Андрей
сразу отметил это странное двойное сходство,  раньше  даже,  чем  произнес
отразивший его недоумение вопрос:
     - Чем обязаны?
     Младший сделал шаг вперед, как бы стараясь оттеснить Новикова и войти
в прихожую, но Андрей инстинктивно заслонил ему путь и повторил вопрос, но
уже в более простой форме.
     Тогда вперед выдвинулся старший и, делая любезную улыбку,  отчетливо,
как диктор телевидения, произнес:
     - Простите, пожалуйста, здесь проживает Седова Ирина Владимировна?
     Новиков обычно играл в преферанс, а не в  покер,  но  лицом,  тем  не
менее, владеть умел. В долю секунды он, как водитель в аварийной ситуации,
осознал и оценил обстановку.
     - Как вы сказали? Седова? Вроде есть что-то такое... -  И  крикнул  в
глубину квартиры: - Олег! Тут твоей соседкой  интересуются...  -  А  когда
появился Левашов с картами в руках, торопясь его предупредить, повторил: -
Вот ребята твою соседку спрашивают. Она же Седова, да?
     Левашов, привыкший на лету подхватывать предложенные  обстоятельства,
подыграл точно.
     - Есть такая. Седова. Вон в той комнате живет. Подселили, чтоб их,  а
я себе думал комнату оттяпать...
     Посетители словно бы растерялись.
     - А она дома? Можно ее увидеть? - И снова попробовали  мимо  Новикова
проникнуть в квартиру.
     - Не, ребята, - ответил Олег, становясь рядом с Новиковым. - Нету ее.
С утра умелась. А куда - она не докладывает...
     Гости растерялись еще больше, стали переглядываться, молодой зачем-то
полез в карман, потом, словно спохватившись, вытащил руку.
     - Она какая из себя? Высокая, лет  двадцати  семи,  красивая  светлая
шатенка, правильно? - спросил старший.
     - Правильно, правильно, только нету  ее,  я  же  сказал.  Может,  что
передать?
     - Нет, спасибо, не надо. Мы лучше позже зайдем...
     - А куда позже, первый час, - показал часы Новиков. - Она уже  где-то
в другом месте ночует,  -  и  усмехнулся  соответственно.  -  Если  завтра
только, после работы...
     - А где она работает?
     - А кто ж ее знает? Мы с ней и не разговариваем почти. Гордая... Так,
поздороваемся, если на кухне встретимся, и все. По науке где-то  трудится.
А может, вовсе и не по науке, может,  официанткой  в  "Национале"...  Дома
редко ночует. Ладно, ребята, если у вас все - привет. А то дела стоят... -
Левашов показал карты и подмигнул.
     Новиков развел руками и невежливо захлопнул дверь.
     Секунду или больше друзья молча смотрели друг на друга.
     - Ходят... хрен их носит... - громко и зло сказал Новиков, в надежде,
что за дверью его услышат. - То грузины, теперь еще эти... -  и  медленно,
разборчиво выругался.
     - А тебе что? Пошли они все... - Левашов ваял его за рукав и  потянул
в комнату.
     - С кем вы там зацепились? - начал Шульгин, но, увидев лицо Новикова,
замолчал.
     Левашов повернул  регулятор  громкости  магнитофона,  резко  прибавив
звук, перенес одну из колонок  на  подоконник  и  прислонил  диффузором  к
стеклу. Вторую направили в сторону двери, стол же оказался как  раз  между
ними.  Эти  меры  безопасности,  широко   освещенные   в   соответствующей
художественной литературе,  вполне  могли  оказаться  или  ненужными,  или
бесполезными, но ничего другого в голову ему не пришло. А даже  ненадежные
предосторожности все равно лучше никаких.
     Шульгин,  с  интересом  наблюдая  за  манипуляциями  Левашова,   ждал
продолжения.
     Новиков взял у него из рук сигарету, несколько раз глубоко затянулся.
     - Беня, - сказал он тихо, возвращая сигарету, - Беня,  мине  сдается,
что у нас горит сажа...
     Он говорил это, а думал сразу о многих  вещах  одновременно.  О  том,
например, что особенно и не удивлен, сказал  же  он  когда-то  Ирине,  что
"наверху" могут не одобрить ее поведения. И о том, что  судьба,  или  рек,
или предназначение, или нечто их заменяющее  наверняка  существует,  иначе
отчего же именно сегодня - не раньше и не позже! - он  оказался  здесь?  И
как раз в той компании, которая единственно  и  подходит  для  всего,  что
теперь предстоит. И что нужно все объяснить  ребятам,  причем  так,  чтобы
"гости", даже если и слышат их сейчас, ничего не поняли и не  заподозрили.
И как вообще использовать те  несколько  часов,  которые  еще  есть  в  их
распоряжении...
     Он повернулся к Левашову и сказал:
     - Твоя сдача, так и раздавай. - И  пока  Олег  бросал  карты,  словно
между прочим обратился к Шульгину: - Что-то я давно ничего интересного  не
читал. То ли  дело  раньше  книжки  попадались...  Помнишь,  про  философа
греческого...
     Шульгин кивнул.
     - Вариант "Никомед", что ли?
     - Вот-вот. "Одиссей покидает Итаку" и тому подобное...
     Новиков имел в виду бесконечный авантюрный роман, который он писал  в
студенческие годы, единственными благодарными читателями которого как  раз
и были  Левашов  и  Шульгин.  Роман,  возможно,  и  не  отличался  особыми
художественными  достоинствами,  но  был  переполнен  самыми  невероятными
приключениями, погонями, побегами и преследованиями, большая часть которых
происходила в городе, сильно напоминающем Москву. Герои тоже  походили  на
автора и  его  читателей,  да  вдобавок  каждое  сюжетное  хитросплетение,
маршруты головоломных погонь друзьями подробно разбирались  и  обсуждались
на предмет  их  правдоподобия  и  практической  исполнимости,  порой  даже
проигрывались на местности, если возникали сомнения. Роман этот служил  им
неплохим  развлечением.  И   теперь   Андрею   достаточно   было   назвать
соответствующую главу или ситуацию, остальное в пояснениях не нуждалось.
     Само  же  название  романа  и  его  глав  проистекало  из  тогдашнего
увлечения друзей античной историей я философией.
     Левашов закончил сдавать, и Новиков, как ни в чем не бывало, взял  со
стола свои карты, развернул их привычным веером.
     - Раз собрались, так надо  играть.  Вот...  -  Он  выбросил  на  стол
бубновую даму. - С ней все понятно? Как следует из  правил,  дама  бьется,
своя и чужая... - и положил рядом с ней  короля  и  валета,  со  значением
показав их друзьям.
     - Тут уж ничего не поделаешь, правила. И выход, я понимаю, один...
     -  Если  правила  не  устраивают,  их  надо  менять,  так?  -  лениво
поинтересовался Шульгин, хотя в  глазах  у  него  уже  посверкивали  искры
разгорающегося азарта.
     - Иногда за это бьют подсвечниками... - вставил Левашов.
     - Трус в карты не играет. Поэтому главный вопрос - на что именно  эти
правила стоит поменять?
     -  Лично  мне  всегда  импонировали  шахматы,  -  сказал  Новиков.  -
Возвышенная, спокойная игра, все чинно, благородно... Особенно одна штука.
Гамбит называется.
     Левашов усмехнулся, встал из-за стола, словно в сомнении, выглянул  в
прихожую, потом вернулся.
     - Это изящно. И может сработать. Но пульку надо  закончить  до  утра.
Завтра некогда будет. У меня по программе пикничок намечается.  Натурально
- на обочине. На правой. Не  доезжая  известной  дачи.  Так  что  желающих
приглашаю поучаствовать... - Левашов тоже увлекся импровизацией,  стараясь
говорить так, чтобы друзьям все было ясно, а для любого постороннего слова
звучали вполне обыденно.
     - Обязательно, - кивнул Шульгин. - Женщины за нами, техника ваша...
     - Тогда я лучше прямо  сейчас  домой  пойду.  Потом  доиграем.  Спать
хочется... - сказал Новиков. Вытащил из кармана ключ от своей  квартиры  и
протянул Левашову. Отдал и показал три пальца. Левашов глянул  на  часы  и
кивнул. Потом взял со стола пачку сигарет. Покачал ее на ладони.
     - Не зря я всю жизнь не любил курящих женщин. Вечно с ними через  это
всякая мура происходит...
     Новиков понял, что он имеет в виду универсальный блок Ирины,  в  виде
портсигара, который так и остался у Левашова после той февральской ночи. И
что Олег считает, будто по этому  блоку,  очевидно,  излучающему  какой-то
сигнал, пришельцы и вышли  на  квартиру  именно  Левашова.  Действительно,
ничего другого придумать было нельзя. И поняв  это,  Новиков  обрадовался,
Значит, логика пришельцев хотя бы в первом приближении поддается  анализу.
И  еще  -   их   технический   уровень,   судя   по   этому,   отнюдь   не
сверхъестественен. Неважно, каков принцип, но эффект сопоставим с  земными
аналогами. Примитивная пеленгация. По-другому Ирину найти они не могут.
     "Пока не могут", -  уточнил  он  свою  мысль.  Не  застав  ее  здесь,
убедившись, что пеленгация подвела, они даже чисто человеческими способами
за несколько дней могут пройти по всей цепочке ее биографии и выяснить все
- и нынешнюю фамилию, и адрес. Так что  времени  практически  нет.  Дебют,
миттельшпиль, эндшпиль - играть надо все сразу, и все в цейтноте.
     - Если б та дама вовремя не бросила курить, было б еще хуже, -  подал
вдруг голос о чем-то своем задумавшийся Шульгин, не отрывая глаз от  листа
бумаги, на котором он  уже  несколько  минут  выписывал  колонки  двух-  и
трехзначных чисел.
     - Тогда вообще говорить было бы не о чем... - пожал плечами Левашов.
     - Хватит, ребята, - подвел черту Новиков.  -  Оставим  сослагательное
наклонение до  спокойных  времен.  "Одиссею  действительно  пора  покидать
Итаку".
     Это была условная фраза из его романа, после которой  там  начинались
самые захватывающие события.
     Андрей сунул в нагрудный  карман  пачку  сигарет,  похлопал  себя  по
карманам, проверяя, на месте ли спички, и пошел к двери, считая,  что  все
сказано. Но Шульгин не был бы сам собой, если бы и тут не ввернул одну  из
своих двусмысленностей.
     - Пусть только Одиссей будет повнимательнее, а то как бы Пенелопа  не
оказалась Цирцеей.
     - Я всегда говорил, что с классикой у тебя слабо.  Пенелопа  осталась
на месте, Одиссей поехал спасать Елену. А это две большие разницы...
     - Ну-ну, тебе виднее... - Шульгин изобразил на лице усмешку  в  стиле
Арамиса, с которым одно время  себя  отождествлял.  -  Только  с  этими...
дамами всегда есть шанс ошибиться.
     Андрей промолчал, вскинул к плечу сжатый кулак и вышел.
     Он прошел через пустынный и темный двор. Ветер шумел в  кронах  тесно
обступивших дорожку старых берез, ветви раскачивались  перед  единственным
горящим фонарем,  и  по  асфальту  метались  изломанные  тени.  Никого  не
встретив, Андрей пересек проспект  и  почти  вбежал  в  приземистую  шайбу
станции метро. В вестибюле и на эскалаторе  было  пусто,  снизу  по  шахте
тянул ровный поток пахнущего резиной воздуха.  "Тот  час,  когда  в  метро
закроют переходы..." - сказал он вслух  и,  прыгая  через  три  ступеньки,
побежал по слишком медленно ползущему эскалатору.
     ...Минут через десять после ухода Новикова из квартиры вышел Шульгин.
Только он пошел не вниз  по  лестнице,  а  вверх.  Поднялся  на  последнюю
площадку, взятым у Левашова ключом открыл чердак и, подсвечивая фонариком,
долго шел по хрустящему шлаку среди стропил, подпорных столбов, дымоходов,
оставшихся  от  времен  печного  отопления,  каких-то  ящиков,  измазанных
известью бочек, обломков мебели и прочего хлама, скопившегося чуть ли не с
довоенных времен. По крайней мере, четверть века назад, когда  они  играли
здесь в героев "Тарантула", все на этом чердаке было так  же.  Он  пересек
почти  бесконечную  в  темноте  длину  дома,  с   трудом   отжал   щеколду
заржавленного замка, открыл толстую дверь и очутился в  первом,  выходящем
совсем на другую улицу подъезде.
     Специально припасенной тряпкой он обмахнул пыльные туфли и  не  спеша
пошел вниз, чтобы на углу поймать такси.


     ...Улица была узкая, запущенная, словно бы и не столичная совсем. Под
ногами тускло отсвечивала брусчатка мостовой, поблескивали изогнутые плети
трамвайных рельсов. Вдали, между крышами, косо висел узкий серн  растущего
месяца. Ободранные и грязные фасады домов начала  века  в  ночной  темноте
приобрели даже  некоторое  мрачное  величие.  Насколько  доставал  взгляд,
никаких признаков жизни не замечалось в их многоэтажных громадах,  и  лишь
одно окно слабо светилось на третьем этаже в середине  квартала.  Невольно
хотелось узнать: кто там живет,  отчего  не  спит,  что  делает  при  едва
светящейся лампе, а может, и при свечах? При взгляде на такое  окна  тянет
на размышления.
     Новиков остановился на перекрестке. Влево и вправо тянулся еще  более
узкий и  глухой  переулок.  "Не  Москва,  а  прямо  тебе  трущобы  старого
Чикаго..." - подумал Андрей. Его  вдруг  охватило  чувство  необыкновенной
остроты и реальности  существования.  Пронзительное  до  озноба.  Чувство,
которое у большинства горожан давно и окончательно задавлено стремительной
монотонностью городской беспросветной жизни, когда годы  мелькают  так  же
быстро,  как  недели,  и  нет  ни  времени,   ни   повода   "остановиться,
оглянуться".
     Ведь это именно он, Андрей Новиков, стоит здесь  и  сейчас.  Он  жив,
полон сил, он  чувствует  и  мыслит.  Есть  только  он,  и  это  мгновение
настоящего... Именно с ним и сейчас все это происходит - то, чего  никогда
еще и ни с  кем  не  случалось.  Он  задумал  и  проводит  немыслимую  для
нормального  человека  операцию,  начал  и  ведет  борьбу   против   целой
суперцивилизации и, что самое смешное, твердо намерен выиграть. Пусть  там
дальше что  угодно  случится,  но  этого  вот  длящегося  мгновения,  ради
которого, наверное, и стоит шить, никто у него не отнимет.
     Подобные вспышки удесятеренного ощущения жизни и самого  себя  бывают
почти у каждого человека, хотя и вызываются разными  причинами.  У  одного
это тихое шуршание опадающих листьев в березовой роще, у другого дым углей
и запах шашлыка на берегу озера Рица, третий вообще постигает,  что  и  он
жил, только на смертном одре.
     Из подворотни раздался тихий свист и вернул Новикова к прозе текущего
момента. Андрей шагну