му жить надоело. Иорданцы, афганцы, опять же чеченцы. Не наша это
забота.
   В общем, ты давай на свою позицию, - сменил тему Тарханов.  Он  снова
посмотрел в бинокль, оценивая расстояние. Время еще было, хотя теперь  -
в обрез.
   Как раз  хватило  покурить.  Не  торопясь,  но  глубокими  затяжками,
поскольку каждый думал, а не в последний ли раз.
   И вот, наконец, голова колонны вышла на дистанцию прямого выстрела.
   - Давай, Вадим. Пожили, и хватит. Первым не стреляй. А когда я начну,
работай  по  обстановке.  Выбивай  командиров,  если  различишь,   самых
прытких, кто вперед рваться будет, пулеметчиков и гранатометчиков,  само
собой.
   Главное - бдительности не теряй. Пару раз стрельнешь, меняй  позицию.
И за моими командами следи.
   - Учи ученого!
   Доктор явно храбрился, в серьезном деле  он  не  бывал,  но  то,  что
держался с веселым возбуждением, майору понравилось.
   Тарханов отложил бинокль, вдавил в плечо приклад пулемета.
   Прицел стоял на 800 метров. Он подвел мушку  к  груди  возглавлявшего
колонну усатого человека, выглядевшего командиром, уж больно  решительно
он шагал, положив руки на висящий поперек груди автомат, и слишком хорош
был его почти новый черно-желтый камуфляжный комбинезон.
   Сергею показалось, что  он  слышит  даже  хруст  щебня  под  высокими
десантными ботинками. Хотя быть этого не могло.
   Кажется, боевик вдруг что-то  почувствовал,  вскинул  голову,  и  они
встретились взглядом. Так это или нет, думать уже было  некогда,  теплый
спусковой крючок подался легко, словно бы сам собой.
   Пулемет, как привык это делать за десятки лет  своей  военной  жизни,
загрохотал и задергался, подпрыгивая на сошках, и майору пришлось  цепко
сжимать рукоятку, придавливая вдобавок приклад сверху левой рукой.
   Длинная очередь, как он и  целился,  свалила  сначала  лидера,  потом
ударила в плотную массу тел, спешащих, тяжело дышащих под грузом  оружия
и амуниции, смрадно потеющих, мечтающих преодолеть,  наконец,  последний
подъем и устроить привал.
   С лязгом дергался перед глазами Тарханова затворный рычаг, звенели  о
камни разлетающиеся гильзы, а там, внизу, лег  на  дорогу  и  третий,  и
четвертый ряд.
   "Как скошенные", - всплыла в памяти банальная фраза.
   Тяжелые пули со стальным сердечником  протыкали  сразу  по  несколько
тел.
   Наконец  понявшие,  что  происходит,  боевики  с  криками  отпрянули,
смешались, метнулись в стороны, а бежать им особенно-то и некуда, или на
стену, или в пропасть, чудо, а не позиция!
   Натуральные Фермопилы.
   Майор расстрелял первую ленту в  полминуты,  мгновенно  перебежал  ко
второму пулемету. Теперь он выпускал, очереди по пять-семь  патронов,  с
рассеиванием в глубину.
   Разогнул палец, который начала сводить судорога, только когда увидел,
что стрелять больше не в  кого.  Десятка  два  тел,  раскинув  руки  или
скрючившись в позе эмбрионов, ничком  и  навзничь  валялись  на  дороге.
Выжившие успели залечь, расползтись за камни,  слиться  с  пейзажем  или
убежать назад, за ближний поворот.
   Тарханов вытянул пулемет  из  амбразуры,  откинулся  на  спину,  сел,
зашарил по карманам, ища портсигар.
   - Порядок, командир, - крикнул ему Ляхов с вершины  выступающего  над
обрывом утеса. - Толково приложил. Скоро не полезут.
   - Ты наблюдай, наблюдай, - ответил майор. В ответ хлопнул один, потом
второй выстрел винтовки доктора.
   - С Новым годом! - разобрал Тарханов азартный выкрик и  не  понял,  к
кому он относился, к ним самим или к неприятелю.

ГЛАВА ВТОРАЯ

   Вот уж, действительно, с Новым годом!  Майор,  пользуясь  передышкой,
налил воды из фляжки в ладонь и вытер потное, закопченное лицо.
   Старый год для Тарханова, по зрелом  размышлении,  прошел,  в  общем,
неплохо.  Главной  своей  удачей  майор,  естественно,  считал  то,  что
словчился попасть в спецкорпус  войск  ООН  по  принуждению  к  миру  на
Ближнем Востоке. Тут и старый приятель  помог,  служивший  адъютантом  у
большого начальника в "Арбатском" военном округе, да и  прежние  заслуги
тоже, однако прежде  всего  -  фортуна,  почти  всю  жизнь  к  Тарханову
благосклонная.
   Настолько  благосклонная,  что  временами  это  даже   настораживало.
Сколько уже боевых друзей погибло и на  чеченских  войнах,  и  в  других
"горячих точках" от Югославии до Афганистана, а он воюет десятый год,  и
все как заговоренный.
   Выпустился из Рязанского училища аккурат весной девяносто четвертого,
с тех пор  так  и  воюет.  Ордена  скоро  некуда  будет  вешать,  звание
подполковника на подходе.
   Как пел один хороший бард в девяносто шестом, в Грозном, будто  прямо
про него:
   Служил я не за звания И не за ордена, Не по  душе  мне  звездочки  по
блату.
   Но звезды капитанские я выслужил сполна, Аты-баты...
   Россия нас не балует  Ни  славой,  ни  рублем,  Но  мы  ее  последние
солдаты, А значит, будем... покуда не помрем, Аты-баты...
   Как он ни пытался, не мог вспомнить пропущенное слово.
   С головой что-то или просто не до этого?
   Да, те времена были совсем никудышные, но и тогда  выжили,  а  теперь
грех жаловаться, денежки приличные из ооновской кассы  капают,  по  пять
штук баксов каждый месяц.
   Но вот этот Новый год начинался  (а  Старый,  естественно,  кончался)
как-то не так.
   Вместо  того  чтобы,  приодевшись  в  приличный  штатский  костюмчик,
отправиться в подходящий  ресторан  в  обществе  лишенной  предрассудков
спутницы или хотя бы  собраться  с  друзьями  на  холостяцкой  квартире,
Тарханову  пришлось  нудиться  на  забытом  богом  блокпосту   в   горах
Антиливана, чуть севернее стыка сирийско-ливанско-израильской границ.
   На то она и военная служба, конечно, и жаловаться  на  ее  лишения  и
тяготы уставом возбраняется, однако не до такой же степени!
   Мало того, что он оказался здесь единственным офицером  и  новогодний
бокал, точнее, алюминиевую крышку от термоса предстояло поднимать  разве
что вместе с собственным  отражением  в  зеркальце  для  бритья,  так  и
дизель-генератор в довершение всего сдох аккурат в двадцать ноль-ноль по
московскому времени.
   Починить его моторист в ближайшее время не обещал, значит, и  надежду
посмотреть по телевизору  новогоднюю  программу  из  России  или  Европы
придется оставить. Зато восковая церковная свеча на  столе  из  предмета
дизайна сразу превратилась  в  утилитарный  источник  довольно  тусклого
света.
   Тоска, короче говоря.
   Однако через час ситуация вроде бы изменилась  в  лучшую  сторону.  В
очередной раз подтвердив истину, что не стоит раньше времени  впадать  в
уныние, каковое, по православным канонам, является смертным грехом.
   Дежурный сержант пригласил Тарханова к телефону, и, вместо ожидаемого
голоса командира бригады или начальника  штаба,  майор  услышал  веселый
(начал уже праздновать,  очевидно)  голос  бригадного  лекаря,  капитана
медслужбы Вадима Ляхова:
   - Приветствую вас, господин майор, в сей предпраздничный момент.  Чем
изволите заниматься? Уже наливаете или только готовитесь?
   Услышав абсолютно нецензурный ответ, медик жизнерадостно рассмеялся.
   Хорошо ему зубы  скалить,  русские  медсестрички-фельдшерицы  вокруг,
готовые разделить с красавчиком доктором не только стол, но  и  постель,
опять же спирта казенного вволю, можно и напрямик пить, и разведенным  в
меру, и всевозможными коктейлями потешиться.  Да,  наверное,  шампанским
Вадим тоже отоварился, в рассуждении спаивания тех же сестричек. Небось,
в город мотается когда захочет.
   - Не поверишь, командир, я почти в  аналогичной  ситуации.  В  данный
момент пребывая в дыре с ветхозаветным наименованием Хам, тридцать верст
южнее  славного  города  Баальбека.  Сложный  медицинский   случай   тут
образовался, вот  меня  и  вытребовали  для  консультации.  Консультация
произведена, и пациент определенно будет жить, но вот на обратном пути у
моего "Урала", не скажу плохого слова, с тормозами что-то  приключилось,
ночью без них по  горам  ездить  как  бы  нежелательно,  и  ни  в  какое
цивилизованное место я теперь не успеваю.
   Пить  же  в  одиночку,  а  равно   с   собственным   шофером   считаю
безнравственным. И  женщины  местные  к  гяурам  относятся  без  всякого
пиетета. А если бы и  отнеслись  с  оным,  то  подверглись  бы  побиению
камнями. Такая вот диспозиция. Так, может, ты бы подъехал, а? Твой шофер
моему поможет, а мы посидим, вмажем по чуть.
   Все есть и почти уже стол накрыт. Ты же, при общеизвестной лихости  и
знании ТВД ,  часа  за  полтора  свободно
успеешь... Так как?
   Предложение было дельное. И успеет Тарханов не за полтора часа  даже,
а максимум за час, ехать тут всего ничего.
   - Шайдулин, готовь машину,  -  крикнул  он,  откинув  полог  палатки,
водителю. Отдал начальнику поста, средних  лет  прапорщику,  необходимые
указания, бросил на заднее сиденье вездехода обычный в поездках пулемет,
и через десять минут  "УАЗ",  хрустя  ребристыми  покрышками  по  щебню,
повлек майора навстречу скромным радостям походной жизни.
   Военврач  Ляхов  Тарханову  в  общем  нравился,  хотя  трепачом   был
первостатейным и не всегда умел вовремя остановиться. Несмотря на то что
медик всего год назад пришел в войска с гражданской  службы,  парень  он
был нормальный. Чувствовался в  нем  истинный  офицерский  шик,  который
просто так перенять у окружающих или сымитировать было  невозможно.  Это
должно быть врожденным, что сам Ляхов и подтвердил при случае, упомянув,
что три поколения его предков служили по военной части,  только  вот  он
каким-то образом отклонился от родовой стези, да и  то,  как  оказалось,
только временно.
   Его можно было бы назвать обычным пижоном, если  бы  не  великолепная
естественность  манер  и  небрежность,  с  которой  Ляхов   носил   даже
мешковатую полевую форму. В армейскую жизнь военврач  вписался  легко  и
быстро, причем почти сразу же приобрел репутацию человека находчивого  и
в отношениях с начальством независимого.
   В бригаде большой популярностью пользовались истории о  том,  как  он
унизил, заставив  публично  просить  у  себя  прошения,  тертого  жизнью
начпрода, а также  о  том,  как  Ляхов  обеспечивал  рыбалку  столичного
генерала на Тивериадском  озере.  И  с  иностранными  офицерами  капитан
держал себя крайне достойно благодаря умению  пить,  не  пьянея,  чистый
медицинский спирт и свободно говорить по-английски.
   Все эти подвиги  веселили  офицеров,  но  командование  относилось  к
доктору с недоверием и даже некоторой опаской.
   Вдобавок врач был великолепным стрелком,  что,  исходя  из  привычных
стереотипов, для представителя столь мирной профессии казалось несколько
странным.
   Тарханов никогда бы не поверил, если бы не видел сам и  неоднократно,
что из обычного "СКС" с открытым  прицелом  на  четыреста  метров  можно
навскидку попасть первым выстрелом в консервную банку.
   Поэтому ничего  странного  не  было  в  том,  что  Тарханов  и  Ляхов
подружились, в той мере, как это возможно для  военных  людей,  по  роду
службы встречающихся раз в неделю-другую, а то и реже.
   Вадим ждал майора на окраине селения. Его тяжелая санитарная  машина,
украшенная по  бортам  большими  красными  крестами  и  соответствующими
надписями на русском,  арабском,  английском  и  иврите,  пряталась  под
кронами старых, перекрученных временем фиговых деревьев.
   Светилась синяя маскировочная лампочка над приоткрытой задней дверкой
фургона. Дымился костер, вдалеке  шумел  водопадик  на  реке  Литани,  в
прохладном горном воздухе отчетливо пахло только что приготовленным  "ин
леге артис"  бараньим шашлыком.
   - Привет, привет, с наступающим вас, ваше высокоблагородие,  -  Ляхов
крепко пожал Тарханову руку, потом  приобнял  за  плечи.  Действительно,
медик уже принял предварительно сколько-то  граммов  спиртика,  судя  по
запаху, но был практически трезв.
   - У нас впереди целых двадцать пять  минут  для  проводов  старого  и
неограниченно - для обмытия нового, две тыщи четвертого года. Так что  -
прошу.
   В машине-автоперевязочной  было  уютно.  Напоминало  каюту  парохода.
Горели  яркие  плафоны,  опущенный  с  потолка  на  блестящих   шарнирах
операционный стол накрыт со всей возможной в походных условиях роскошью.
Окна задернуты кремовыми занавесками, шелестел кондиционер,  портативный
телевизор показывал московский предновогодний концерт.
   - Красиво живете, ребята. Знать бы раньше, сам бы в медицину подался,
- сообщил Тарханов, бросая на  откидной  диванчик  берет  и  расстегивая
поясной ремень с тяжелой кобурой. - И поспать есть где  с  комфортом,  и
выпивка всегда под руками, и куда пригласить девочку - ноу проблем...
   - Кто на что учился... Однако не знаю, так бы тебе здесь  понравилось
в ситуации,  для  которой  данное  помещение  изначально  предназначено.
Многие бравые воины  элементарно  в  обморок  грохаются,  одним  глазком
взглянув.
   Впрочем, не будем о грустном. Садись, и - по первой!
   Проводили и встретили, короче, как полагается.  Послушали  новогоднее
поздравление президента, пустили в черное небо зеленую  ракету  под  бой
Кремлевских курантов, посмотрели, как люди празднуют Новый год в  разных
европейских столицах. Пили умеренно, поскольку служба  есть  служба,  но
дело же не в том, сколько, а в какой компании и с каким настроением.
   Плохо только, что санитарочек и фельдшериц в распоряжении доктора  не
оказалось.
   Кстати, о "докторе".
   Когда они только что познакомились, медик вручил  Тарханову  визитную
карточку, на которой изящным шрифтом-рондо,  золотом  по  картону  цвета
слоновой кости было изображено на трех языках:
   "Вадим Петрович Ляхов, капитан, доктор  медицины",  вместо  адреса  -
номер полевой почты штаба бригады.
   Насчет "доктора медицины" майор и полюбопытствовал, когда  это,  мол,
успел он диссертацию защитить, и отчего  в  таком  случае  не  руководит
кафедрой в каком-нибудь университете или Военно-медицинской академии.
   Ляхов взглянул на него с насмешливым уважением.
   - Все крайне просто, мон шер ами. Люди простые  по  давней  нашенской
традиции именуют меня именно доктором, что равнозначно  в  их  понимании
лекарю. Люди более образованные,  вроде  вас,  непременно  интересуются,
доктором каких именно наук я являюсь. Вот для тех и других сразу  сие  и
написано.
   Что, впрочем, не слишком и  далеко  от  истины,  ибо  нечто,  могущее
претендовать на статус диссертации,  я  таки  написал  и  даже  подал  в
соответствующие инстанции. А поскольку наш кандидат  наук  соответствует
забугорному доктору, то так вот-с...
   - Сколько же вам лет, "доктор"?
   - Мне, увы, давно уже двадцать восемь.
   Тарханов лишь насмешливо хмыкнул, поскольку ему уже стукнуло тридцать
два.
   Так с тех пор они и начали приятельствовать, встречаясь от  случая  к
случаю, и почти всегда в ситуациях, не самых подходящих для  безмятежных
развлечений.
   Как вот сейчас, например.
   Они досидели за шашлыком, напитками и  кофе  часов  до  четырех  утра
местного времени, то  вспоминая  столичную  и  провинциальную  жизнь  на
родине, то возвращаясь к более насущным жизненным реалиям.
   Заговорили о  том,  что  неплохо  бы,  получив  очередное  жалованье,
выкроить  пару  деньков  и  закатиться,  скажем,  в  Тель-Авив,  кутнуть
по-настоящему.
   Потом Тарханов начал собираться.
   - Давай еще по сто грамм, и буду трогаться. Пора мне. Начальство тоже
скоро выползет из-за столов и непременно начнет  названивать,  требовать
доклада.
   - Подожди. Мне тоже тут больше ловить нечего. Машина готова.  Поехали
вместе.

***

   ...Тарханов  наполнял  патронами  расстрелянные  ленты  "ПК".  Ляхов,
спустившись вниз со своей позиции, возился со вторым пулеметом. При этом
он, возбужденный, болтал без перерыва:
   - Смотри, майор, потратили всего  триста  выстрелов,  а  положили  не
меньше полусотни. Я где-то читал,  что,  по  американским  подсчетам,  в
настоящее время  в  сухопутных  боях  средней  интенсивности  на  одного
выведенного из строя неприятеля  расходуется  120  тысяч  пуль.  Значит,
больше трех миллионов мы уже сэкономили. По прошлым меркам на  небольшую
войну, вроде англо-бурской, хватило бы...
   Ляхов даже начал  пересчитывать  это  дело  в  рубли  и  копейки,  но
Тарханов довольно резко его оборвал, хотя и понимал причину  возбуждения
товарища. У всех нервы  проявляются  по-разному.  Конечно,  не  полсотни
террористов они положили, а человек тридцать от силы, но и это много.
   И то,  что  после  такого  внезапно-сокрушительного  удара  банда  не
рванула в панике назад, а наоборот, перегруппировалась и явно собирается
атаковать снова, майору очень не нравилось.
   Он ошибся и в оценке  сил  противника.  Решил,  что  их  всего  около
пятидесяти, а оказалось - минимум втрое больше. Скверно, одним словом.
   - Успокойся, док. Разговорился... Лучше водочки прими, пару  глотков,
только не больше. И не высовывайся, упаси Бог. Сейчас они придут в  себя
и дадут! Сотни две стволов у них есть.
   И снова замурлыкал, не слишком музыкально, ту самую песенку. Дошел до
забытого места, опять запнулся.
   Неожиданно Ляхов подхватил:
   - И значит, надо выстоять, покуда не помрем, Аты-баты...
   - Чего? Ты тоже эту песню знаешь?
   - Нет, по логике текста догадался, - усмехнулся доктор,  и  майор  не
понял, шутит он или так и есть на самом деле.
   А насчет предстоящего огневого налета Тарханов немного ошибся.  Перед
тем как начать очередную атаку, с той стороны  выдвинули  за  подходящий
камень парламентера.
   Без всякого мегафона, приложив ко рту сложенные воронкой ладони,  тот
закричал на приличном русском языке:
   - Эй, земляки! Уходите. Пропустите нас. Вас не тронем.  Здесь  делить
нечего. Захотите, дома будем разбираться. Ждем пятнадцать  минут.  Потом
не жалуйтесь!
   - А ну, Вадик, залепи этому попугаю, - попросил Тарханов, потому  что
фланговая позиция Ляхова вполне это позволяла.
   Капитан  сдвинулся  метра  на  три  в  сторону,  засек   расположение
кричавшего и выстрелил. Попал, разумеется. Чуть ниже левого уха.  Так  и
брызнуло!
   И вот тут с той стороны действительно дали.
   Гулкиехлопкиштурмовыхвинтовок,частоетарахтение   пистолетов-пулеметов
многократно отражались от сжимающих ущелье  скал,  сливаясь  со  звуками
ударов сотен пуль о камни и тоскливым воем рикошетов.
   Спустя  несколько  минут  эта  какофония   дополнилась   раскатистыми
очередями крупнокалиберного  "браунинга"  или  "гочкиса",  на  удивление
быстро снятого с вьюков, собранного и установленного на позиции.
   Этот вой, визг и грохот сами по себе вызывали  непреодолимое  желание
закрыть голову руками и как можно плотнее втиснуть  тело  в  щель  между
валунами.  А  ведь  весь  этот  концерт  означал,  что  каждый  кубометр
пространства  исполосован   сотнями   сгустков   горячего   металла,   и
ничтожнейшего из них, даже отбитого  пулей  осколка  кремня  достаточно,
чтобы навсегда поставить в жизнях офицеров преждевременную жирную точку.
   Получилось, что паники вызвать у противника не удалось, он отнюдь  не
обратился  в  бегство,  напротив,  отвечает   с   вызывающими   уважение
хладнокровием  и  твердостью  духа.   Тарханов   подумал   об   этом   с
разочарованием, но и только.
   Первый вариант плана не сработал, будем переходить ко второму.
   Ляхов же вообще поначалу ни о чем  не  думал,  полностью  поглощенный
борьбой с собственной вегетатикой и спинным мозгом. Сказать, что  Ляхову
было страшно в банальном смысле - это сказать совершенно не то.
   Страшно ему было, к примеру, когда он  занимался  скалолазанием.  Вот
там - страшно, до мерзкого ощущения щекочущего холода в животе  и  ниже,
когда висишь над бездной без страховки, цепляясь  кончиками  пальцев  за
трещины в стене.
   А  здесь  -  нечто  совсем  другое,  с  чем  сталкиваться   пока   не
приходилось.
   Но  чем  дольше  длилась  стрельба,  а  он  оставался  невредим,  тем
отчетливее  осознавалась  простая  мы