Есть  реальности,   которые   мы   в   силах
смоделировать, но не сможем удержать. Если мы создадим, войдем в них,  как
в сюжет и пространство кинофильма, но не заставим иллюзорную  жизнь  стать
адекватной  нашей  грубой  материальности,  то  рухнем,  как  в  пропасть,
проваливаясь сквозь снежный мост... И есть ряд реальностей, в  которых  мы
сможем существовать без всякого, вроде бы, усилия,  но  постепенно  начнем
растворяться в них, как кубик сахара в кипятке, ибо нет  там  для  нас  ни
почвы, ни материала.
     Незаметная, но неминуемая деградация и развоплощение.
     Но, к счастью, существуют  гипотетические  реальности,  конгениальные
именно нам! В них можно будет плыть, как в морской воде, или  бежать,  как
по тонкому, но достаточно прочному льду.  Это  будет  жизнь  в  постоянной
радости преодоления, изнурительный, но ведущий к  вершинам  самореализации
труд... Примерно в такой мир и собирается приоткрыть нам дверцу Антон.
     Если... Если прямо сейчас не вмешается другая,  по  отношению  к  нам
злая  и  черная  сила.  Для  которой  как  раз  и  непереносима  ситуация,
обрисованная выше. Ибо это только начало! Нет, дело даже не в  нас  лично,
если бы только мы - пятеро мужиков землян - были такие  вот  титаны  духа,
проблемы бы не было. Это вообще генетическое свойство хомо сапиенсов, а мы
просто засветились сейчас, невольно встряв в игры недоступного ранее людям
уровня. И возникла опасность, что, опираясь на наш опыт и знания, на арену
выйдут "экстрасенсы" уровнем куда как выше. Которые смогут сыграть в "игру
реальностями" на равных...
     Мы с Сашкой сейчас словно в луче прожектора. Как зайцы под фарами,  и
охотник уже поднял к плечу дробовик...
     Вот только моего ума не хватало,  чтобы  представить,  как  "выстрел"
будет выглядеть на практике.
     Но и не представляя деталей, я отчетливо услышал,  что  рядом  тикает
часовой механизм "адской машины". Сиречь бомбы, выражаясь по-современному.
     Как  давеча  в  библиотеке,  у   меня   снова   пробежал   по   спине
отвратительный холодок. А Антон, он тоже предчувствует, или точно знает?
     - Ладно, старик, - сказал я, не позволяя голосу дрогнуть.  -  Ты  нас
убедил. Мне даже сдается, что линять отсюда лучше прямо сейчас.
     - Боюсь, что ты прав. Заводи мотор и  гони...  Подняться  на  борт  и
выйти в море вы еще успеете.
     - И что дальше? - спросил  Сашка,  решивший  даже  сейчас  не  терять
куража. Однако я заметил, что он подобрался, как перед боем.
     - Дальше я помашу вам с  берега  платочком  и,  вернувшись  в  Замок,
включу режим переброса. Синхронно с аппаратурой корабля. И  все...  Заводи
мотор, Саша, по пути договорим.
     Не знаю, имело ли дальнейшее отношение к  действиям  недоброжелателей
наших, или само так получилось, но в ближайшие минуты погода словно  сошла
с ума. Мы еще не выбрались на ведущую к "порту"  дорогу,  а  мелкий  дождь
превратился в жуткий ливень, порывы штормового ветра били в  лоб  с  такой
силой, что "джип" едва полз вперед на второй передаче. Если бы дорога была
не щебеночной, а простой грунтовкой,  там  бы  мы  и  засели,  а  по  этой
Шульгин, лежа грудью на руле и чудом угадывая колею сквозь стену рушащейся
с неба воды, кое-как ухитрился довезти нас  до  места.  Сверкающая  огнями
"Валгалла" возникла впереди, словно  земля  обетованная  перед  авангардом
бредущих через Синай евреев. А небо над нами  стали  разрывать  чудовищные
молнии. С громом, от которого даже "джип" приседал, испуганно вздрагивая.
     "Вот жахнет сейчас по машине или по кораблю - и все,  Митькой  звали,
не про Воронцова будь сказано", - пришло мне в голову, которую  все  время
хотелось втянуть поглубже в плечи.
     - Это что, то самое началось? - крикнул я Антону. Не знаю, услышал ли
он меня,  но  в  фиолетово-белом  свете  молнии  мне  показалось,  что  он
неопределенно пожал плечами.
     Брекватер более-менее прикрывал "Валгаллу" от идущих с океана  черных
и окантованных  гребнями  пены  волн,  но,  разбиваясь  о  внешнюю  стенку
волнолома, они обрушивали потоки воды на  гладкий,  ничем  не  огражденный
настил пирса. Только потому, что Сашка вплотную прижался к борту парохода,
нас не смыло к чертовой матери.
     К трапу мы пришвартовались, как  глиссер,  со  сверкающими  фонтанами
из-под колес.
     Только  на  верхней  площадке  трапа  я  позволил  себе  вздохнуть  с
облегчением, вытереть мокрым рукавом еще более мокрое лицо.
     В ходовой рубке  было  совсем  хорошо,  тепло  и  тихо,  успокаивающе
светились многочисленные шкалы и циферблаты  приборов  на  длинной  панели
управления, и хоть через заливаемые дождем и брызгами лобовые стекла рубки
ничего не было видно, изогнутый голубоватый экран давал яркое и отчетливое
изображение, словно за бортом  не  бесновалась  штормовая  ночь,  а  стоял
обычный, хоть и пасмурный день.
     Не тратя времени на выражение эмоций по поводу погоды, хотя  о  такой
погоде поговорить стоило, я спросил Воронцова, сможем ли мы  прямо  сейчас
выйти в море?
     - Отчего нет? Если б  ветер  боковой,  тогда  труднее,  ворота  бухты
узковаты, а сейчас запросто. Триста тысяч  лошадей  все-таки,  а  волнение
пока только пять баллов.
     - Вот и поспеши, а то, неровен час,  и  ветер  переменится,  и  волна
разгуляется... - посоветовал Антон.
     Воронцов приступил к своим судоводительским обязанностям, а мы втроем
отошли в дальний правый угол рубки, чтобы ему  не  мешать  и  получить  от
Антона  последние  наставления.  И  пока  "Валгалла"  тяжело  и   медленно
выгребала к середине бухты, занося корму, мы их получили. Не все нам сразу
было понятно, но переспрашивать и уточнять мы не стали, в  соответствующее
время и в нужной обстановке успеем вспомнить и разобраться.
     Было в его поучениях что-то от дзен-буддизма. Туманно, непонятно,  но
глубина и мудрость высказываний неоспоримы.
     И только в самом конце этого  странного  прощания  я  спросил  Антона
открытым текстом, не беспокоит ли его, что и в новом, подаренном нам  мире
мы начнем слишком активно вмешиваться в ход событий и опять приведем Землю
не туда?
     - Ничуть. Отныне это абсолютно внутреннее ваше дело. Вы  оказались...
не ко двору здесь, на главной, если можно так выразиться, сцене, а на той,
- он неопределенно махнул рукой, - да  ради  бога,  делайте,  что  сочтете
нужным для блага человечества. - Улыбка при  этих  словах  обозначилась  у
него такая, сочувственно-снисходительная. - Я тебе даже больше скажу.  Чем
активнее вы станете заниматься своими личными - в самом широкая  смысле  -
делами, тем лучше для вас и всего остального мира. -  Округлым  жестом  он
обозначил, как я понял, минимум галактику. - Эта линия чистая. С нами и  с
агграми, как я говорил, не пересекающаяся... - и тут меня пронзила еще  не
слишком отчетливая, но крайне интересная мысль. Впрочем, об этом позже.
     А из его дальнейших слов вытекало однозначно: способные вы ребята, на
все способные, но лучше пока в сторонке постойте. Во избежание.  Детки  вы
еще, и надо в детский садик вас.  Огороженный,  за  ненадежностью  простой
колючей проволоки,  барьером  пространства-времени.  А  уж  там  резвитесь
вволю. Нос кому разобьете или глазик выковырнете -  не  беда,  до  свадьбы
заживет.
     "Валгалла", вздрагивая от ударов прорывающихся  сквозь  узкие  ворота
волн,  постепенно  набирала  ход.  Воронцов  бросил   рукоятку   машинного
телеграфа на "средний ход", палуба завибрировала от вырвавшейся на свободу
мощи турбин, знакомые контуры холмов заскользили назад, и - все!
     Берег, Замок, хорошо или плохо прожитая жизнь - за спиной, в прошлом.
     Впереди только перепаханная  ветром  беспредельность  океана,  где-то
там, очень далеко, не слишком реальный европейский берег и какая-то другая
жизнь. В которой существуют, ни  о  чем  не  подозревая,  сотни  миллионов
людей. Переживших мировую войну и понятия  не  имеющие,  что  очень  скоро
появятся среди них еще несколько  "чужеземцев",  способных  тем  или  иным
способом вмешаться в судьбу каждого  из  них,  вольно  или  невольно,  как
получится.
     - Однако, будем  прощаться,  -  сказал  Антон.  Повинуясь  внезапному
порыву, мы все  по  очереди  обнялись.  Чтобы  это  не  выглядело  слишком
сентиментально, безжалостно похлопали друг друга по плечам и спинам.  -  В
общем, гоните полным ходом на ост, а я вернусь к себе и сделаю, как  надо.
Утром, надеюсь, будете в своем времени...
     Он толкнул дверь рубки и скрылся  в  просеченной,  дождевыми  струями
мгле. Исчез, будто за борт прыгнул.
     "И вот все об этом человеке", - как любила говаривать Шехерезада.
     Знать  бы  только,  действительно  все,   или   так...   До   особого
распоряжения...



                                    2

     ...То, что  творилось  вокруг,  смело  можно  было  назвать  жестоким
штормом. Ураганом, сильнейшим из  тех,  что  когда-то  приходилось  видеть
Воронцову в своей уже довольно долгой жизни моряка. И если  бы  "Валгалла"
была обыкновенным кораблем, в самом лучшем случае она вышла бы из поединка
со стихией без стеньг  и  шлюпок,  с  покореженными  леерными  стойками  и
раструбами вентиляторов,  с  выбитыми  стеклами  и  смятым  фальшбортом...
Океанская волна, обычно такая мягкая и ласковая -  когда  выкатывается  на
песок кораллового пляжа - разгулявшись и озверев, бьет по  судну  с  силой
парового молота, ломая и разрывая  металл,  что  твой  картон.  Не  только
пассажирские лайнеры, но и  несокрушимые  крейсера  и  линкоры  отнюдь  не
всегда возвращаются в родной порт, повстречавшись с  настоящим,  добротным
ураганом или тайфуном. А если и возвращаются, то подчас напоминают русские
броненосцы, уцелевшие после Цусимы.
     Но "Валгалла" - совсем другое дело! Не зря Воронцов сконструировал  и
изготовил ее с применением самых новых, прочных и, естественно,  немыслимо
дорогих  материалов:  особых  марок  стали,  титана,   кевлара,   карбона,
металлокерамики, с двойным и тройным усилением набора и  обшивки.  Слишком
хорошо он знал, какие неприятности подстерегают в море, и  предпочитал  не
рассчитывать на свою личную удачу, тем более что в предстоящих странствиях
вряд ли мог надеяться на помощь со стороны спасательных служб, спутниковую
связь, стационарные и плавучие доки, мощные судоремонтные заводы и  прочие
достижения конца века.
     И сейчас "Валгалла" прорывалась сквозь чудовищные  волны,  вздрагивая
от ударов, то зарываясь в воду до самого мостика, то зависая на  гребне  и
перекрывая рев ветра воем обнажающихся винтов. Как раз в такие моменты, не
выдерживая собственного веса,  лопались  по  миделю  корпуса  американских
"Либерти" и отечественных эсминцев "семерок".
     "Валгалла" же упорно шла на ост, прямо в лоб урагану, и  в  рубку  не
поступало ни одного тревожного сигнала от контролирующих состояние корпуса
и механизмов  датчиков.  Даже  ход  удавалось  держать  вполне  приличный,
двадцатиузловый, правда, при полном напряжении машин.
     "Это даже хорошо, -  думал  Воронцов,  -  сразу  испытать  корабль  в
экстремуме, по крайней мере буду знать, на что можно рассчитывать. Лишь бы
выдержали крепления люков и турбины..."  И  вновь,  не  доверяя  приборам,
требовал докладов от роботов, несущих вахту.
     Но ему-то сейчас было  лучше  всех,  он  занимался  любимым  делом  и
представлял себе реальную обстановку на борту и вокруг.  А  непривычным  к
таким приключениям пассажирам, особенно тем, кто вышел в море в первый раз
в жизни, приходилось несладко.
     Успокоители боковой качки действовали весьма  эффективно,  но  против
килевой они были бессильны, да  вдобавок  "Валгалла"  то  плавно  взмывала
вверх на высоту  шестиэтажного  дома,  то  стремительно  проваливалась  на
столько же вниз. Даже любителю  катания  на  "американских  горках"  такое
развлечение приедается в ближайшие полчаса, а пароход болтался  вверх-вниз
и с носа на корму уже целую ночь.
     В общем, предельную бодрость сохраняли от рождения невосприимчивый  к
качке Новиков, тренированный десантник  Берестин  и  старый  морской  волк
Левашов. Описывать, что происходило в  это  время  с  остальными,  нет  ни
смысла, ни интереса. Голая физиология.
     - Когда же эта вся кончится? - с раздражением спросил Олега Берестин,
по рецепту Станюковича доливая в  круто  заваренный  чай  ром  "Баккарди".
Главный интерес чаепития заключался в том, чтобы не выплеснуть ароматный и
весьма горячий напиток себе на грудь или в физиономию  при  неожиданных  и
резких  сотрясениях  корпуса.  -  Неужели  обманул,  гад  межпланетный?  -
продолжил Берестин,  имея  в  виду  Антона  и  его  обещание  чуть  ли  не
мгновенного немедленного перехода.
     - А откуда мы знаем, может, его уже повязали? За превышение власти  и
недопустимый гуманизм? - со вздохом фаталиста пожал плечами Новиков. - Дай
еще бог хоть куда-нибудь выскочить...
     О том, что им пришлось пережить в Замке,  они  с  Шульгиным  пока  не
рассказывали. И по недостатку времени, и из суеверного какого-то  чувства.
Как-нибудь позже. Сначала собственные мысли и эмоции в  порядок  привести,
обсудить вдвоем в спокойной обстановке.
     Новые знания в определенной мере даже  пугали  Андрея.  Не  в  смысле
банального  страха,  а   самим   фактом   прикосновения   к   запредельной
грандиозности. Хотелось остаться человеком, ровно с той мерой могущества и
власти над обстоятельствами, какая предопределена его личными  врожденными
качествами  плюс  благоприобретенными  знаниями  и  чертами  характера.  А
превратиться в псевдобога, играть с Реальностями и Сущностями...  Нет-нет,
уж лучше действительно  накрепко  обосноваться  в  романтичных  двадцатых,
вести жизнь частного лица,  поигрывать,  вместо  вечернего  преферанса,  в
безобидные интеллектуальные игры... Сойтись с интересными людьми, с тем же
Черчиллем, к примеру, Клемансо  каким-нибудь,  учинить  на  благо  народам
очередной  Версальский  или  Трианонский  договор...   А   не   выйдет   -
действительно слинять в южные моря и поселиться на подходящем острове...
     Последнюю фразу он невольно произнес вслух и поймал  заинтересованный
взгляд Берестина.
     - Что не выйдет? - спросил Алексей.
     Подчиняясь внезапному  импульсу.  Новиков  вдруг  сказал  то,  о  чем
говорить пока не собирался, откладывая до более удобного момента, да и сам
еще не до конца обмозговал идею.
     - Ты как, Леш, Маркова еще не забыл?
     - Нет, а к чему ты? - не понял Берестин.
     - Да, помнится, Марков в штурме Перекопа участвовал?
     - Участвовал. С польского фронта как раз туда. Взводом командовал,  а
на Юшуньских позициях ранило. Шрапнелью, в плечо и в ногу...
     - Взвод - это маловато, конечно... - сейчас  он  использовал  тот  же
трюк, которым при первом знакомстве сумел заинтриговать Ирину.
     - Для чего маловато?
     - Впрочем,  потом  он  наверстал.  Комфронта  все-таки,  -  игнорируя
вопрос, продолжал вслух размышлять  Андрей.  -  Вполне  солидный  масштаб.
Следующая ступенька - Главковерх... Вот только чего?
     - О чем это ты?  -  вмешался  в  разговор  и  Левашов.  До  этого  он
безучастно сидел в кресле, погруженный в мысли о Ларисе. С одной  стороны,
Олег испытывая чувство вины, что оставил  ее  одну  в  каюте  страдать  от
морской болезни и неизвестности, а с другой - понимал, что и пойти  к  ней
сейчас было бы бестактностью. Аэрон и лимоны он  ей  принес,  а  еще  что?
Тазик подставлять?
     - Все о том же... Устроиться в двадцатом году можно вполне  прилично:
острова тропические, хемингуэевский Париж, Испания, Америка  развеселая...
Знаем мы там все, вмешаться во что угодно можем, от второй  мировой  Землю
избавить,  от  бомбы  атомной...  Помочь,   для   собственного   удобства,
человечеству обойти критические точки.
     - То есть, по новой начать то самое, что аггры с форзейлями  творили?
- перебил его Левашов с нотками протеста в голосе.
     - Они это они, а мы будем сами по себе. Тем  более  что  это  я  так,
рассуждаю... Не будем же мы, как старосветские помещики, чаек  на  веранде
попивать и плевать на все прочее?  А  с  другой  стороны,  мелочовкой  мне
кажется - прорехи истории  латать.  Не  проще  ли  один  раз  кардинальное
изменение  устроить,  а  уж  потом  почить  на  лаврах  и  жить  вместе  с
окончательным новым миром по его естественным законам?
     Берестин слушал, постукивая  пальцами  по  краю  стола.  Только  губы
дрогнули в намеке на улыбку. А Левашов все никак не мог сообразить.
     - Давай без словоблудия, а? Что-то я плохо врубаюсь. Какой ты там год
назвал?
     - Двадцатый год. Август, - раздельно, словно вбивая гвозди,  произнес
Новиков. - Небольшая операция - и  все!  Лет  сорок  спокойной  жизни  для
России, Европы и всех нас. Дошло?
     Берестин коротко кивнул, улыбнувшись будто бы своим мыслям, потянулся
к бутылке, закрепленной в  штормовой  решетке  посередине  стола.  Пароход
неожиданно просел кормой, и Алексей таки выплеснул чай из кружки.  Правда,
не на себя, а на пол. Выругался с чувством и одним глотком допил  то,  что
еще осталось.
     - Впятером? Переиграть гражданскую? Слушай, а ведь может  получиться,
ей-богу, может! Тем более, с моим "Генштабом"...
     - Нет, ребята, вы как хотите, а это уже хрен знает что получается!  -
вдруг взорвался Левашов. При его обычной  флегматичности  такая  внезапная
реакция выглядела странно. Казалось бы, треп и треп...
     Дело ж было в том, что Новиков совершенно упустил из виду. Просто  не
подумал, увлеченный глобальностью замысла,  что  Олег  отнюдь  не  пережил
того, что довелось испытать им с Берестиным. В предыдущей жизни Левашов, в
меру критически настроенный ко многим тогдашним реалиям, никогда не ставил
под сомнение основополагающих моментов, и  в  довольно  редких  застольных
беседах всегда горячо спорил с каждым, в том  числе  и  с  Новиковым,  кто
начинал фрондерские разговоры в духе  передач  "из-за  бугра".  Революция,
гражданская война, коммунизм, Ленин были для него... Ну, пусть не  святым,
но  бесспорным.  Даже  анекдоты  "про  Лукича"  его  коробили.   Наверное,
сказывалось  влияние  отца,  правоверного  сталиниста,  с  которым  Андрей
яростно спорил еще в школьные годы.
     Так  что  в  идейном  смысле  помполиты  могли  всегда  на   Левашова
положиться.
     - Ты что, Андрей, предлагаешь? Против своих войну начать? У нас же  у
всех отцы и деды!.. - Он даже задохнулся от возмущения. - Мы же  с  тобой,
сам вспомни, мечтали - если бы нам на гражданскую, в Первой конной...
     - Ни хрена там, замечу, хорошего не было, в  Первой,  а  также  и  во
Второй конной,  вкупе  со  всеми  пехотными...  -  меланхолически  вставил
Берестин. - Как вспомню... То есть Марков... Дураком он был "в шестнадцать
мальчишеских лет". Стоило три года убивать весьма приличных  людей,  потом
пятнадцать лет мучиться мыслями - за это ли я воевал или все же не за это?
А потом в лагере гнить... Так то ж Марков, при его положении и воспитании,
а нет-нет и задумывался, особенно когда в командировку в Италию съездил  в
тридцать пятом... Там вообще фашизм имел место, а и то подумалось - "живут
же люди"...
     - Да мне все равно, что ты там думал! Я сто раз за границей был, и ни
разу в голову не пришло... Подумаешь, шмоток у  них  больше!  -  он  хотел
сказать еще что-то, но особенный, невероятной силы удар, словно "Валгалла"
напоролась на айсберг или плавающую мину, потряс судно. И через  мгновение
полутемный салон залило лучами  ослепительно  яркого  полуденного  солнца.
Новиков метнулся к иллюминатору. Вокруг расстилался штилевой,  тихий,  как
Азовское море летом, океан.
     ...Часа через два все, включая  наиболее  тяжело  перенесшую  морскую
болезнь Ларису, собрались на самой  верхней,  так  называемой  "солнечной"
палубе надстройки. Воронцов успел с помощью своих навигационных  приборов,
гораздо более совершенных, чем секстан или все прочее, чем он  пользовался
в  предыдущей  жизни,  определить  мес