осил немец, когда Шульгин усадил
предводителя в кресло и притянул его к спинке широким сыромятным ремнем.
    - Небольшой допрос. Мой слуга умеет развязывать языки любому, но обычно это
сопряжено с рядом малоприятных процедур. Он, например, кроме банальных,
известных с древности пыток с использованием подручных предметов, владеет
тайнами цзень-чжу, то есть иглоукалывания. Тоненькая золотая игла вводится в
известный нервный узел, и человек через несколько секунд готов признаться в чем
угодно, вплоть до заговора с целью свержения бога и установления на небесах
полной демократии на основе всеобщего избирательного права.
    Но при этом, к сожалению, очень громко кричит и совершает неэстетичные
физиологические акты. Я этого, признаться, не люблю...
    - Вы говорите страшные вещи...
    - Ах, оставьте, о чем вы. После того, что и немцы, и союзники вытворяли на
фронтах мировой войны, все эти иприты, люизиты, торпедирования пассажирских
пароходов, возмущаться всего лишь намеком на возможность вполне деликатных пыток
в отношении одного, далеко не лучшего представителя человечества - лицемерие и
ханжество.
    Прошу извинить. Тем более что я как раз и сказал, что мне это претит.
Поэтому воспользуемся "сывороткой правды"...
    До сих пор терпеливо сносивший все производимые над ним манипуляции,
налетчик забеспокоился.
    - Что вы собираетесь делать, господин хороший? Я же вам все объяснил. Не
верите - черт с вами, вызывайте легавых. А эту штуку уберите...
    - Не надо бояться. Больно не будет. Совсем. Коротенький "чик", и все. Потом
поговорим.
    Препарат, аналог суперпентотала, только еще более эффективный, начал
действовать почти сразу.
    Ничего особенно для себя нового Шульгин не услышал. Допрашиваемый
действительно оказался человеком достаточно образованным, в прошлом -
чиновником, надворным советником по департаменту службы военных сообщений
(транспортное ведомство, проще говоря), а после революции лицом без определенных
занятий, зарабатывающим на жизнь чем придется, от маклерства и спекуляций до
"интеллигентной уголовщины".
    Подлинное имя его было Геннадий Константинович Пичугин, но года три уже он в
основном обходился кличкой "Путеец".
    Он легко, даже с удовольствием, признался, что давно завербован людьми,
скорее всего московскими, непонятными, толком даже и не объяснившими целей этой
вербовки.
    Будешь, мол, выполнять поручения, какие скажут, а за это получать хорошее
вознаграждение. Хоть валютой, хоть русским золотом.
    - Не обманули? - поинтересовался Шульгин.
    - Ни-ни. Каждый месяц, как в аптеке, по пятьсот рублей на книжку
перечисляют. И еще сдельно, когда сто, а когда и тысячу.
    - А работу какую поручают?
    - Разную. Как вот сейчас. Или еще проще - встретить кого приезжего, на
квартиру надежную поместить, состоять для поручений. Мало ли что. Бывает много
дел, бывает - и месяц, и два не тревожат. В прошлом году убить одного, тоже не
местного, приказали. Но я за такие дела сам не берусь, всегда поднанять можно,
из настоящих блатных. Недорого выходит...
    - А со мной как было? Только подробно.
    - Ради бога, секретов никаких. Получил я три дня назад с посыльным письмо.
Без всяких вступлений и предисловий сказано: в гостинице "Морской", номер 26
поселился господин фон Мюкке. Увидеть, запомнить в лицо, организовать
круглосуточное наблюдение, где бывает, что делает, с кем встречается. На глаза
не попадаться, не мешать. Отчет ежедневно в полночь опускать в почтовый ящик
дома номер 17 по Карантинной улице...
    Услышав адрес, фон Мюкке встрепенулся, ему, похоже, показалось, что в деле
появился конкретный след, но Шульгин заведомо знал, что это пустышка.
    Дом или вообще нежилой, или хозяин передает его дальше безадресно, тому же
наемному посыльному.
    - А на меня как вышли?
    - Так я же и говорю - наблюдали мы за господином, - Путеец впервые указал на
фон Мюкке, которого раньше словно и не видел, - заметили, как вы к нему подошли,
заговорили, посидели, ну и тут же вас в разработку. Ввиду экстренности вопроса
письмо отнесли не в положенное время, а сразу. И получили команду выбрать момент
и сделать вам обыск.
    - Что искать велели? - быстро спросил Шульгин.
    - Да ничего специально. Все вещи пересмотреть и составить опись. На этот
случай я ребяток и взял. В обысках они большие спецы. Так все обставят, что
хозяин нипочем не догадается, что к нему гости наведались.
    - А промашка вышла, - посочувствовал Шульгин.
    - Вышла, - согласился Пичугин. - Двенадцать человек в деле участвовали, все
подходы перекрыли, а слугу вашего прозевали...
    Под пентоталом Путейца совершенно не интересовала собственная судьба, он
просто отвечал на все задаваемые вопросы, но не механически, как было бы под
гипнозом, а нормально, со всеми естественными человеческими реакциями.
    - Сделаем так, - сказал Шульгин, посмотрев на часы. - Препарат будет
действовать еще часа полтора. Это много. Ясно, что ничего полезного Путеец
больше не расскажет. Значит, придется ввести антидот и еще один препарат и
подождать минут пять.
    Они с Мюкке отошли к окну.
    - Вот видите, Гельмут, как я и предполагал, так и вышло. Вами занимается
некая очень серьезная служба, ведет вас наверняка от Берлина, и им очень хочется
знать, с кем вы встречаетесь во время и вне службы. Наводит на размышления?
    - Естественно, наводит. Но я по-прежнему ума не приложу, что все это значит.
И что мне теперь делать прикажете?
    - Вот уж тут я вам не советчик. Не знаю ничего о ваших делах и знать не
хочу. А сам я уеду немедленно. Прямо утром, поскольку не представляю, каким
будет следующий шаг этих милых господ. Поэтому считаю правильным дать господину
Пичугину некоторую сумму денег и убедить его не сообщать своим нанимателям о
происшедшем. Пусть расскажет, что именно он нашел в моем чемодане, и живет
спокойно, а то ведь и ему может не ...
    Шульгин не успел закончить фразу. Дверь номера распахнулась от сильного
толчка, и в прихожую ввалилось сразу не меньше пяти человек.
    Как в классическом вестерне - с револьверами на изготовку и лицами, до глаз
спрятанными под широкими клетчатыми шарфами.
    - Всем стоять, руки вверх! - Голос из под шарфа звучал глухо, но вполне
разборчиво.
    - М-да, - без удивления констатировал Шульгин. - А зачем? Мы и так без
оружия. Что означает это вторжение?
    - Молчать! Всем! Стать к стене! Быстро! Иначе стреляю без предупреждения.
    Думать теперь было некогда. И плести тонкую интригу тоже. Шульгин резкой
подсечкой сбил с ног фон Мюкке, толчком в спину придав ему ускорение в
направлении промежутка между шкафом и диваном.
    - Джо! Вперед! По полной, но не насмерть! - успел он скомандовать роботу,
поскольку даже в этой ситуации покойники ему были совершенно не нужны, и сам
ринулся в бой.
    Драться в тесном помещении, да еще полном людей, умеют немногие. Этот опыт
обычно приобретается или в тюрьме, или на курсах спецназа. Нормальные же люди,
пусть даже весьма бывалые и хорошо вооруженные, в такой ситуации становятся
почти беспомощными.
    А если еще противник владеет неизвестными в начале века приемами рукопашного
боя и в несколько раз более быстрой реакцией, то теоретически подавляющее
преимущество - пять вооруженных против двух безоружных - сводится к нулю.
Схватка же превращается в избиение младенцев. В буквальном смысле.
    Ворвавшиеся в номер люди почти ничего не успели понять. Шульгин и Джо
врезались в их тесную кучку с двух сторон, работая и руками, и ногами, и
корпусом. Не прогремело даже случайного выстрела, потому что самовзвод у
"наганов" тугой, от неосторожного движения пальца или падения на пол не
срабатывает, а били и Сашка, и робот прежде всего по рукам, парализуя мышцы и
нервы, именно чтобы не дать никому выстрелить сознательно.
    Если бы фон Мюкке догадался считать секунды, то на четвертом счете ему
пришлось бы остановиться.
    Все. Дело сделано. Четырех секунд хватило на десяток точно нацеленных ударов
- по два на объект. Один по руке, второй по шее или под ребра.
    На полу куча не шевелящихся и безмолвных тел.
    - Нет, ну нельзя же все так сразу... - возмущался Сашка, ни к кому специально
не обращаясь. - Это уже восемь незваных гостей за ночь. Что же тогда утром
будет? Нет, ехать, немедленно ехать... - при этом он разминал пальцы и потряхивал
кистями. - И все почему-то ломятся именно в мой номер. В ваш ведь не ломились? -
поинтересовался он, поворачиваясь к немцу.
    - Откуда я знаю? - ответил фон Мюкке, поднимаясь. - В Японии обучались? Это
и есть знаменитое джиу-джитсу? Кстати, зачем вы меня так грубо толкнули?
    - Приблизительно. А толкнул, чтобы убрать с линии огня. Шальные пули часто
опаснее прицельных. Джо, быстро, всех обыскать, связать, сложить в ванной.
    Эти ребята - ваши? - спросил он у предыдущих налетчиков, так и сидевших
смирно на диване и молча взиравших на происходящее.
    - Нет, не наши, никогда их не видели... - ответили "Владя и Никеша" хором.
Судя по всему, вторжение незнакомцев их обрадовало. На фоне этого эксцесса их
собственное деяние выглядело совершенно невинно.
    - Постойте, постойте... - сказал вдруг фон Мюкке, всматриваясь. - Вот этого
господина я, кажется, видел. Совершенно определенно. И вы правы, Ричард, именно
в Берлине. Около месяца назад...
    - Вот даже как? Он немец?
    - Почему немец, русский. Из эмигрантов. Их там под сто тысяч. Очень многие
настолько напуганы, что до сих пор не рискуют возвращаться ни в красную Россию,
ни в белую. Дайте-ка я на него ближе посмотрю...
    Капитан направил свет настольной лампы в лицо человека, одетого в очень
приличный синий плащ явно не местного производства.
    Шульгин для удобства запоминания и идентификации незнакомых людей всегда
сравнивал их с персонажами популярными, чаще всего с киноактерами. Так вот этот
весьма смахивал на артиста Гриценко в роли Рощина, разве что был несколько
моложе.
    - Да, это он. Там мне представили его как господина Славского. Имя очень
трудное, но я все равно запомнил. - И фон Мюкке с огромным трудом, но достаточно
разборчиво выговорил: - Станислав Викентьевич...
    Да, это иностранцу чистое мучение. Вроде как в том анекдоте про
"вы-ка-ра-б-ки-ва-ю-щих-сю-сю-ся из пруда лягушек".
    - Значит, он из числа ваших друзей?
    - Насчет друзей не сказал бы, но в общем...
    - Значит, или сейчас ошибочка вышла, или тогда... Я приведу его в чувство, а
вы пока посмотрите, что там Пичугин делает. Не сбежал под шумок?
    Пока Шульгин известными приемами выводил Славского из шока, фон Мюкке
заглянул в кабинет. Лицо его выразило искреннее удивление.
    - Сидит как ни в чем не бывало, смотрит в потолок...
    - Так и должно быть. Если я кого о чем прошу, меня обычно слушаются... -
Шульгин явно шутил, но фон Мюкке со сложным чувством подумал, что слова
новозеландца весьма недалеки от истины.
    Этот человек не то чтобы пугал его, но изумлял своей какой-то
демонстративной "нездешностью". Хотя черт его знает, с новозеландцами он никогда
раньше не сталкивался. И не мог представить психологию людей, живущих на краю
света, на островах, окруженных безбрежным океаном, в стране, территория которой
почти равна Германии, а население - едва ли больше, чем в Берлине.
    Как должны чувствовать себя люди, даже на подсознательном уровне не думающие
о возможности вражеского вторжения и не представляющие, что такое неукротимая,
терзающая нацию жажда "лебенсраум", жизненного пространства...
    Славский пришел в себя, повертел головой, попытался сесть.
    - У, дьявол, как шея болит. Кто меня так, вы, что ли? - посмотрел он снизу
вверх на Шульгина.
    - Я, - не стал отпираться Сашка. - И еще повезло, что я руку придержал. А то
бы амбец. При нормальном ударе позвонок вылетает только так, господин Славский.
Давно из Берлина? - Шульгин давно перешел на нормальный, чистый русский язык.
    Тоже маленькая хитрость. Если первые 15-20 минут говорить на ломаном языке,
собеседник привыкает мысленно переводить его в правильный и почти никогда не
замечает подмены.
    Лицо человека выразило старательно изображенное недоумение:
    - Из какого Берлина, о чем вы? - Но тут в поле его зрения попал немец. Вот
тут изумление стало неподдельным. - Это вы? И вы с ними заодно? Ничего не
понимаю...
    - Спокойно, герр Славский. Имеет место небольшое недоразумение. Я - это я,
господин Мэллони сам по себе, а вот эти люди совершили налет на номер сэра
Ричарда...
    - Вот черт. А я понял все совершенно наоборот. Ну тогда нам всем надо
поскорее отсюда сматываться, пока... Шульгин не стал ждать продолжения.
    - Встать можете, голова не кружится?
    - Нет, ничего. А мои ребята?
    - Сейчас все будут в порядке. Вон, уже зашевелились. Вы уверены, что бежать
надо немедленно?
    - Более чем. Если мы уже не опаздываем...
    - Тогда не будем отвлекаться. Детали - потом. Для отхода эта улочка
подойдет? - спросил Шульгин, указывая за окно спальни. - Тогда так. Джо, ты с
балкона спускаешь чемоданы во двор, грузишь машину. Вы, Гельмут, хватайте из
номера все, что успеете, и со своего балкона присоединяетесь к Джо. Спуститься
по опорным столбам легко, я проверил.
    Будете готовы - выезжайте на улицу и ждите меня. Вы, господа, - обратился он
к Славскому, - выбирайтесь тем же путем, что и пришли. Автомобиль вас подберет.
Только... Когда мы уйдем, вытолкайте этих господ и еще одного, он сейчас в моем
кабинете, на черную лестницу и... навсегда забудьте о них.
    Вряд ли они нам еще понадобятся. А я спущусь по главной лестнице,
рассчитаюсь с портье и заберу свой паспорт. Кстати, а где ваш, Гельмут? -
Определяя диспозицию, Шульгин отнюдь не стоял на месте, он быстро и бесшумно
кружил по комнатам, проверяя, не забыто ли что-нибудь важное, следил, как Джо
готовится к эвакуации, и заодно выбирал из несессера еще какие-то ампулы.
    - Мой паспорт при мне. Я его взял раньше...
    - Предусмотрительно... Как вы считаете, господин Славский, стрельба при отходе
возможна? Вы, наверное, лучше знаете цели и намерения противостоящей стороны.
    - Не исключено... Но зачем вы хотите отпустить этих? Они же нас непременно
выдадут. Кончить, и все дела.
    При этих словах парни побелели и мгновенно покрылись липким потом.
    - В том, что касается меня, я принимаю решения сам. И отвечаю за них.
Занимайтесь своими делами. Джо, приготовь мой автомат... А вы, парни, сюда!
    В кабинете он быстро вогнал остальным налетчикам по два кубика того же
снадобья, что перед этим Путейцу.
    - Так. Запоминайте. Ничего не было. Вы пришли, чтобы проникнуть в мой номер,
но не успели ничего сделать, как появились неизвестные люди, и началась
заваруха. Вам еле-еле удалось спрятаться, а потом сбежать. Видели, как мы
собрались и быстренько ушли в сопровождении тех самых, которых вы встретили.
Ясно?
    Все трое дружно закивали. Лица их отражали напряженную работу мысли.
    Этот новейший (для 1984 года) препарат действовал эффективнее любого гипноза
или так называемого "электронного зомбирования". Причем не требовал
предварительно разработанной легенды внушения. Мозг, получив принципиальную
установку, все остальное делал сам: убирал в подсознание ненужные воспоминания и
формировал новые на основе полученной команды. Минут через пятнадцать все трое
будут искренне верить, что все случилось именно так, как сказал Шульгин.
    И ни под пыткой, ни под обычным гипнозом от своих слов не откажутся.
Теоретически, до конца своих дней. Впрочем, утверждать это категорически Сашка
бы не стал. Не располагал соответствующей статистикой. Если даже на пару суток
хватит силы внушения, и то достаточно.
    ...Получив, кроме положенной платы, щедрые чаевые, ночной портье не выразил
удивления неожиданным отъездом постояльца.
    И Шульгин с британской надменностью не стал ничего объяснять.
    Это русский, независимо от чина и сословия, не преминул бы пуститься в
пояснения, мол, срочное дело требует немедленного отбытия в столицу, или жена
заболела, или в карты проигрался и денег осталось только на билет третьего
класса, а западный человек непоколебимо уверен, что его поступки никого не
касаются, а уж тем более - обслуги.
    При этом он внимательно и цепко осматривал и обширный, едва освещенный
настольной лампой вестибюль, и улицу за высокими, на два этажа, окнами.
    Хотя ничего действительно важного увидеть не надеялся, скорее - просто по
привычке.
    Если кто и собирается устроить очередное покушение, болтаться на виду перед
входом в гостиницу он не будет.
    Или в подворотнях накапливаются, или через чердак проникать будут, через
подвалы, к примеру.
    Забавно новая жизнь началась.
    Проще всего было бы попросить отпереть дверь, ведущую на хозяйственный двор,
и оттуда прорываться на полной скорости. Никто бы задержать не успел.
    Да только... Швейцар, пожалуй, просто не поймет, для чего господину в темноте
пробираться среди мусорных баков с кухонными отбросами, дождевых луж и конских
яблок, оставленных битюгами ломовых извозчиков, доставлявших припасы для
завтрашнего дня, если слуга обязан подать экипаж прямо к крыльцу.
    Нет уж, будем действовать согласно протоколу. Шульгин кивнул на прощание
портье и швейцару, отдавшему по-военному честь, и шагнул за порог.
    Дождь, слава богу, наконец-то прекратился.
    До последнего Сашке не верилось, что сейчас произойдет что-то
экстраординарное. Скорее всего он спокойно сядет в машину и отправится
неизвестно куда и неизвестно зачем.
    Впрочем, зачем - более-менее понятно. Чтобы поддержать уже достигнутую
стабильность в мире, который начал каким-то образом самоорганизовываться в ответ
на грубо предложенные ему новые обстоятельства и правила игры.
    Вся беда в том, что 99 и 9 в периоде процентов обитателей этого мира никогда
не воспринимали свою деятельность или бездеятельность именно как "созидание" или
"сохранение" реальности.
    Они просто жили так, как подсказывали обстоятельства, обычаи, привычки или
даже придуманные цели. Для них все просто и обычно. И для фон Мюкке, для
Славского, для Пичуги на с его ребятами.
    Жизнь такова, какова она есть, и больше - никакова. Он же, Шульгин-Мэллони,
обречен постоянно помнить, что есть очередная, отдельно взятая реальность и есть
он, каждый поступок которого постоянно превращает эту реальность в нечто
совершенно иное.
    И никогда не догадаешься, к лучшему или наоборот. Думаешь так, а выходит
совершенно иначе. Не подошел бы он за завтраком к немцу, и на данный момент
десятки, а впоследствии и сотни людей прожили бы совершенно иную жизнь...
    Все это промелькнуло в голове мгновенно, не до конца даже оформившись в
слова, и Шульгин хмыкнул скептически. Тогда проще всего застрелиться, подумав
напоследок, что уж это изменение реальности, судеб всех тех людей, к которым ты
больше никогда не подойдешь, - последнее. Дальше все будет изменяться по тем же
законам, но всего лишь без тебя. Ну и что?
    События же тем временем покатились по вновь предназначенной колее, повинуясь
щелкнувшему механизму стрелочного перевода мировых линий.
    Слева, на углу квартала, он заметил тихо, без огней выскользнувший из ворот
"Додж", сразу свернувший в переулок. Там же мелькнуло несколько теней, возможно
- люди Славского. Откуда они появились, он не разглядел.
    Наверное, проскользнули сквозь широкие проемы между финтифлюшками узорчатой
кованой ограды, отделяющей гостиничный палисадник от улицы.
    И в тот же миг, словно только этого и ждали, сразу с двух сторон вспыхнули
электрические фары чужих автомобилей Или они подкрались так бесшумно (что
маловероятно при здешних моторах), или давно ожидали, затаившись под деревьями.
    Хлопанье дверок, топот подкованных сапог по брусчатке, крики, в том числе и
матерные.
    Настоящая группа захвата прибыла, неизвестно чья и по чьему вызову. Угадал
Славский, если это не очередная подставка. На него, иностранца, рассчитанная.
    Лишь бы н