сегда, привез профессору большой пакет с  деликатесами  и
несколько  заказанных  им  книг.  Из веЖЛИВОСТИ поговорили минут двадцать об
обычных при  встрече  столичного  жителя  с  провинциалом  вещах,  както:  о
последних  декретах  власти,  о  ценах  на хлеб и ливерную колбасу в системе
свободной торговли, о слухах насчет предстоящей отмены "сухого закона"  и  о
том,   что   в   театре   Вахтангова  готовится  какая-то  невероятно  новая
постановка...  Затем  егерь  деликатно  прокашлялся  после  третьей  рюмочки
чистого  медицинского и, закинув на плечо ремень старой берданки, отправился
пройтись по участку, посмотреть, не рубят ли окончательно потерявшие стыд  и
страх перовские мужики мачтовые сосны.
     -  Что  значит  привычка,  -  кивнул ему вслед Удолин, - вся жизнь в
тартарары укатилась, а ему сосны... - И, не меняя  интонации,  обратился  к
чекисту:  - А на сей раз что привело тебя в мою скудную обитель? Проверить,
не сбежал ли я в  Белую  Россию,  или  опять  появились  сложности  в  твоих
жандармских  делах?  Однако?  тут-го  у  тебя вроде все более чем в порядке,
насколько мне известно.
     - Второе, Константин Васильевич,  как  это  ни  прискорбно.  Я  и  сам
считал,  что  теперь  тревожиться почти что и не о чем, за исключением самых
обычных практических вопросов, а вот нет... И снова тайны и  интриги  такого
рода, что без вас и разобраться затруднительно...
     Агранов,  один  из  наиболее  могущественных  людей  советского режима,
имевший право  и  возможности  арестовать  и  без  суда  расстрелять  любого
находящегося на гсрритории республики человека, независимо от его подданства
и  социального  положения,  за  исключением,  может быть, двух-трех десятков
представителей высшей номенклатуры и членов  ЦК,  в  присутствии  профессора
всегда  чувствовал  себя  первокурсником, да еще и не слишком успевающим. Он
верил и неоднократно имел гозможность убедиться, что  вздорный,  неряшливого
вида  и  склонный к малопонятным умствованиям старик обладает потусторонними
способностями  вплоть  до  непосредственного  общения  с   так   называемыми
"воображае мыми мирами", откуда и получает сведения о прошлом и будущем.
     Доведенный  до  отчаяния  неспособностью  самостоятельно найти ответ на
странные, не имеющие логическо го объяснения события последних дней, Агранов
стал излагать  сомнительной  с  политической  точки  зрения  личности  такие
сведения,  за  разглашение  которых  любой  другой  подлежал бы немедленному
заточению в самой глухой камере внутренней тюрьмы. С последующим расстрелом,
разумеется.
     Как водится, Удолин выслушал его внимательно и молча,  только  задал  в
самом   конце   несколько  уточняющих  вопросов.  Поскреб  пятерней  длинные
седоватые волосы.
     - Сиди здесь. Я пойду к себе, немного думать  буду.  Только  без  меня
больше не пей...
     Зная,  что  размышления  профессора  могут  продлиться и час, и больше,
Агранов накинул шинель и вышел водвор. Здесь было темно. Не по-городскому, а
глухо, безнадежно, будто в подземелье. Новолуние, да  еще  и  небо  затянуто
плотными  тучами.  Как там, интересно, егерь Петр Лукич ухитряется ходить по
лесу, выслеживать порубщиков? А может,  и  не  ходит  вовсе,  а  только  вид
сделал,  сам  же забился в кособокую баньку позади сеновала, да и потягивает
там свой самогон в одиночку...
     Агранов на всякий  случай  расстегнул  коробку  "маузера",  попробовал,
легко  ли  взводится  курок.  Хотя как раз тут бояться вроде и нечего. Остро
захотелось больше не возвращаться в Москву, отсидеться, пока  обстановка  не
прояснится.
     Он  выкурил  папиросу, пряча в рукав огонек, подошел к машине, приказал
шоферу, пригревшемуся в теплой каретке, пересесть на  открытое  водительское
сиденье  и  отнюдь  не  спать, а достать из кобуры "наган" и прислушиваться.
Мало ли что.
     Вернулся в сторожку, и как раз вовремя.  Из  глубины  дома  послышалось
покашливание и шарканье ног, заплясали тени по бревенчатым стенам, прикрывая
ладонью  от  сквозняков  огонек толстой церковной свечи, появился профессор.
Сел на лавку, астматически дыша.
     - Знал бы ты, Яков, сколько сил мне стоят твои загадки,  Умру  вот  от
паралича  сердца,  не  выходя  из  транса,  и  что  ты  тогда будешь делать?
Пропадешь ведь...
     - Знаю, Константин Васильевич, оттого и прибегаю к вашей помощи только
в самой крайности,  оттого  и  подкармливаю  вас  по  двойной  академической
норме...
     - Ноги протянуть с твоей академической, - привычно брюзжал профессор,
наливая  себе  доверху  зеленую  граненую  рюмку. - При старом режиме я без
всякой нормы шел к Кюба или Донону, заказывал... - И махнул рукой, не желая
терзать  себе  душу  воспоминаниями.  Плеснул  в  рот  спирту  со  сноровкой
питерского извозчика.
     - Наше счастье, Яша, что случай сегодня легкий. Не пришлось мне даже в
высшие  мыслесферы  воспарять.  Мог и не беспокоить меня, откровенно говоря.
Хватило бы и банальной цыганки...  -  Как  уважающий  себя  пророк,  Удолин
слегка  кокетничал.  -  Ты  вот  думал,  что, ежели "маузер" носишь, шинель
генеральскую  и  в  какой-то  там  хамской  коллегии   числишься,   так   от
превратностей жизни застрахован и черт тебе, само собой, уже не брат. Однако
получается  совсем даже наоборот. Умным ты себя считаешь, и я тебя за такого
считал, а нашлись вот куда умнее, получается...
     - Опять, что ли, наши друзья-полковники?  -  не  выдержал  витиеватой
преамбулы Агранов.
     -  О  полковниках  особый  разговор,  - поднял коричневый от никотина
палец Удолин. - Поближе  нашлись  люди,  тем  не  чета,  зато  хитростью  и
подлостью  наделенные  в избытке... Я всех ваших тонкостей не знаю, в умах и
душах читать как по-писаному не навострился еще, однако узнал я  вот  что...
- Он снова потянулся к бутылке, но Агранов аккуратным движением успел снять
ее со стола.
     ~ Чуть позже, Константин Васильевич, сперва с делом покончим.
     -  Так,  значит, так, - вздохнул профессор и продолжил: - Обманывают
тебя, Яша, в этом все дело. Люди,  которые  тебя  окружают,  с  которыми  ты
сейчас ближе вего общаешься, строят грандиозную интригу, исторических, можно
сказать,  масштабов.  Заговор, если угодно, способный весь мир еще раз с ног
на голову поставить...
     - Это я знаю. Сам, так сказать,  один  из  строителей,  -  насмешливо
оттопырил нижнюю губу Агранов.
     -  Дурак!  -  вдруг  сорвался  на крик Удолин. - Не знаю, что там ты
надеешься построить, а пока тебя  как  строительный  материал  используют...
Несколько  человек...  Один, два, три... пять... - Прикрыв глаза, он словно
пересчитывал сейчас тех, кого видел внутренним взглядом. - Да, пять человек
составили план, в котором ты... не пойму, то  ли  приманка,  то  ли  главная
жертва.  Не  хватает  ясности.  В  тумане все как будто. Или меня астральное
зрение подводит, или их защищает что-то... Думай сам,  Яков,  догадайся,  на
чем  тебя  подловить  могут  те,  кому  ты доверяешь полностью, в чьих руках
судьба твоя, как кощеево яйцо. В какой игре и для  каких  целей  за  болвана
подставят...  Ибо  ждет  тебя,  Яков (хотел бы я ошибиться), смерть скорая и
лютая, если не догадаешься, кто и зачем тебя погубить хочет.
     Но мысли Агранова были сейчас направлены только в одном направлении.
     ~ Подумайте, Константин  Васильевич,  подумайте,  как  это  может  быть
связано с теми полковниками? После нашей последней встречи они исчезли. Мы с
ними  заключили  соглашение.  Какую-то  его часть выполнили они, какую-то я.
Войну вот закончили, сами видите. Ну а теперь? Они как раз и могут  меня  за
болвана посчитать и в совсем большой игре моей головой расплатиться...
     - Да что ты споришь, шлемазл! - От возмущения Удолин перешел на идиш.
- Уж  тех-то  господ  я  никогда  и ни с кем не спутаю. Вот кто нам с тобой
сейчас и нужен! Найти бы их, может быть, и спасешься еще. Только далеко  они
сейчас.  Чувствую  я их присутствие еле-еле, но чувствую, а вот в нашем мире
или в надмирных сферах - понять пока не могу...
     -  Скорее  уж  в   надмирных,   -   стараясь   сохранять.   привычный
самоуверенно-насмешливый  тон,  ответил Агранов, хотя стало ему как-то не по
себе. Угадал и это старец. - Один из них, Александр Иванович который,  убит
недельки две назад. А вот про Андрея Дмитриевича, действительно, сведений не
имеется...
     -  Убит?  Выть такого не может. Что я, по-твоему, ауру живого человека
от некробиотической не отличаю? Живы  оба,  и  надо  их  искать...  Твои  же
здешние  друзья - враги тебе, все до одного. Не вижу среди них верных тебе.
И кровопролитие ждет Москву и Россию  совершенно  чудовищное.  Хуже,  чем  в
восемнадцатом  году.  Думай,  Яша,  думай.., А то давай прямо сейчас с тобой
сбежим! Есть у меня под Осташковом место тайное, там отсидимся...
     - Подождем еще, Константин Васильевич. Совсем плохо станет -  сбежим.
Я вас не брошу. Только Агранова так просто не съешь. Зубы обломают...
     А  вот  теперь,  когда  прошел еще один отвратительный, сумбурный день,
как-то отстоялось в голове все сказанное профессором и несказанное, а только
обозначенное намеком, всерьез подумалось Агранову, а не  затеяли  и  вправду
товарищи по заговору свою собственную игру ? Лучше всего сейчас пробиться на
прием  к  самому Троцкому и изложить все свои соображения. Но удастся ли? Он
не  знает  ничего  сверх  того,  что  ему  было   доложено   перед   смертью
Дзержинского,  он  с  удовольствием  воспользовался  поводом  избавиться  от
политических противников и просто недостаточно лояльных к нему соратников, а
уж скоропостижная смерть Ильича вообще была яичком к Христову дню. Теперь он
занят вопросами государственного строительства и внешней  политикой,  вполне
доверяет  (или  делает  вид?) своей ВЧК, буквально на днях переименованной в
ГПУ.  Впрочем,  правильно,  новая  власть  нуждается  в   новых   названиях,
символизирующих  дальнейший  прогресс  и  разрыв  с  непопулярной  в  массах
политикой...
     Агранов жадно докурил папиросу,  раздавят  начавший  тлеть  мундштук  в
пепельнице  из  снарядной гильзы, снова поднял трубку, вызвал сменившего его
на посту начальника секретно-политического отдела Вадима Самойлова.
     Уже  целый  час  тянулась  раздражающая  Агранова  тяомотная.  какая-то
невсамделишная  беседа,  когда  стороны  то  начинают  спорить по пустяковым
вопросам, уточнять и сравнивать поступившую из разных источников информацию,
то дружно соглашаются, что делать надо немедленно, только  непонятно  что...
Якову  Сауловичу  все  больше начинало казаться, что совещание это - просто
устроенная для него лично инсценировка, все остальные на  самом  деле  знают
нечто  остающееся для него тайной и просто тянут время до назревающих важных
событий, И Агранов, мрачно глядя в стол, изображая такую же, как  у  других,
озабоченность,  размышлял,  не  пора  ли действительно смываться? А то, чего
доброго, сам окажешься в хорошо знакомых подвалах,  куда  отправил  очень  и
очень многих. Единственное спасение - как можно дольше прикидываться ничего
не понимающим дураком, готовым втемную выполнять чужие замыслы.

Глава 18
     Распахнулась дверь, и в кабинет стремительным шагом, бесшумно ступая по
ковровой  дорожке  мягкими  шевровыми  сапогами  с  высокими, почти дамскими
каблуками, вбежал Лев Давыдович, "демократический диктатор", как он сам себя
начал называть в узком кругу. Ошую и одесную от него, отстав на шаг, в  ногу
шли   непременные   и   неразлучные   адъютанты-близнецы:   бывший   поручик
кавалергардского  полка  Роман  Гурский  и  Лев  Остерман   (кажется,   так;
представляясь, он говорил невнятно, а написанной его фамилию никто и никогда
не  видел),  числившийся  раньше  по  цензурному  ведомству.  Гурский звенел
антикварными шпорами, рефлекторно  прижимал  к  бедру  левую  руку,  как  бы
придерживая  отсутствующий по причине неудобства в канцелярской жизни палаш,
который когда-то носил ежедневно в длинных никелированных ножнах,  куда  для
шика был брошен серебряный двугривенный. Чтобы мелодично побрякивало.
     Его  близнец,  Остерман, чавкал по паркету литыми каучуковыми подошвами
малиновых  американских  ботинок,  а  в  правой  руке  нес  кожаную   папку,
вызывавшую у посвященных мистический ужас. Ибо в ней хранились бумаги только
двух  сортов - с приказами по ведомству о поощрении и повышении в должности
или расстрельные списки. Систему в их  оглашении  уловить  было  невозможно,
нередко обласканные в первых упоминались и во вторых также.
     На  френче  цвета  маренго Гурского и на буклированном с искрой пиджаке
Остермана  одинаково  мерцали  кровавым  рубином  ордена  Красного  Знамени.
Недоброжелатели злословили, что и номера орденов одинаковы, то ли 666, то ли
0690. Но это вряд ли.
     Обиженные  реалиями  классовой  борьбы люди поговаривали, что близнецы,
кроме адъютантских, исполняли при Троцком и иные функции. Хотя зачем бы  это
Льву  Давыдовичу,  имевшему  двух  или  трех  жени массу детей, впоследствии
методично и целенаправленно истребленных Сталиным не только вместе с  чадами
и  домочадцами,  но даже и с самыми отдаленными единомышленниками? Разве что
товарищ Троцкий - банальный ситуационный бисексуал? Один из  "братьев"  был
высок  и  белокур, другой, напротив, коренаст, присадист, скорее брюнет, чем
блондин, и носил маленькие круглые очки.
     Считалось,  что  Остерман  -  барон,  потомок  того  самого   канцлера
Российской  империи  при  Анне  Иоанновнс, сосланного в 1741 году Елизаветой
Петровной в Березов. Другие выводили  его  от  Остерман-Толстого  Александра
Ивановича,  графа  и  генерала  от  инфантерии, отличившегося при Бородино и
Кульме. Но если это так,  то  становилось  непонятным,  отчего  бароном  или
графом не называли Гурского?
     А  если  нет,  то каким образом Гурский мог попасть в Пажеский корпус и
прослужить вплоть до октябрьского переворота в полку, наиболее  приближенном
к  особе  государя?  Однако  если  все-таки  нет и генеалогия там другая, то
понятнее становится,  как  он  (они)  сумели  укрепиться  в  окружении  Льва
Давыдовича.
     На  фоне  столь  колоритных  фигур  Троцкий  совершенно терялся, но это
входило в его замысел. Так Борис  Санников,  в  бытность  свою  террористом,
всегда носил черные ботинки и рыжие краги, чтобы все смотрели, изумляясь, на
ноги и не запоминали лица...
     А  сзади  валила  беспорядочная  толпа  охранников и порученцев, как на
подбор длинных и тонких, не иначе как носящих  под  кителями  (исключительно
дореволюционного   пошива)  корсеты,  с  безупречными  проборами  и  вечными
издевательски-почтительными  улыбочками,  за  которыми   Агранов   отчетливо
различал тщательно спрятанную ненависть к коммунистам и прочему быдлу, вдруг
дорвавшемуся  до власти. Все они прославились своей безграничной жестокостью
при расправах с теми бойцами и  командирами,  на  которых  обрушивался  гнев
"вождя  и организатора" Красной Армии. Агранов был уверен, что таким образом
абсолютно безнаказанно они проявляли свою контрреволюционную сущность.  Куда
ведь  проще  и приятнее убивать коммунистов по приказу главного коммуниста в
подвалах и у железнодорожных насыпей, чем рискуя  жизнью  в  колчаковских  и
деникинских пехотных непях.
     Адъютанты сноровисто рассыпались по кабинету, замерли у каждого окна, у
высокой  входной  и  двух  маленьких,  ведущих  в комнату отдыха и на черную
лестницу, дверей.
     Это никого не удивило и не насторожило, таков был отработанный  за  два
года ритуал.
     - Ну, что, товарищи, какие решения приняты? Кто на этот раз мутит воду
и пытается  дезорганизовать  поле  жение  в республике? Левые, правые, эсеры
монархисты! Кто? Надеюсь,  у  вас  уже  готов  план  действий  и  составлены
проскрипционные списки? Я ждал три дня, думал) что и без моего вмешательства
порядок  будет  наведен  У нас что, февраль семнадцатого года? Я считаю, что
каждый должен отвечать за порученное  дело.  Или  вы  Вячеслав  Рудольфович,
по-прежнему  надеетесь,  что  все  вопросы должны решаться на заседаниях ЦК?
Отвечайте я жду, ну...
     Менжинский  начал  сбивчиво  объясняться,  ссылаясь  на   действительно
сложное   положение,  в  котором  оказалась  ВЧК.  С  одной  стороны,  право
парторганизаций  на  свободу  дискуссий  не  позволяет  применить  силу  для
пресечения  собраний  и  митингов,  может  быть, действительно слишком бурно
проходящих, с другой  -  пока  еще  выясняется  связь  с  этими  собраниями
стихийных  беспорядков,  имеющих  место  на  улицах  и вокзалах, пока еще, к
счастью, бескровных. Вот как раз сейчас коллегия почти в  полном  составе  и
собралась,   чтобы   обменяться   имею   щейся  информацией  и  окончательно
согласовать  позиции  для  доклада  председателю  СНК...  И  Муралов  должен
подъехать с планом введения в Москве чрезвычайного положения...
     Агранов  смотрел  на  своего непосредственного на чальника и удивлялся.
Неужели и он так  талантливо  косит  под  дурака?  Ведь  известно,  что  при
необходимости  Вячеслав  Рудольфович  умеет  быть  решительным, жесто ким до
садизма, бесстрашным настолько, что  в  лицо  называл  Ленина  "политическим
иезуитом"  и  "партийным,  конокрадом",  и  уж  во  всяком случае достаточно
способным аналитиком,  чтобы  за  три  дня  понять,  что  творится  в  сфере
ответственности вверенной ему организации.
     Троцкий,  похоже, думал так же. Издевательски сверкнув стеклами пенсне,
растянул губы в улыбке.
     - Понимаю вас, товарищ  Менжинский,  великолепно  понимаю.  Сочувствую
даже.  Очень  трудно  отказаться  от  въевшихся  привычек,  тем  более сразу
научиться самостоятельно принимать политические решения. В вину мы  вам  это
не  поставим,  но  и  рисковать не будем. Нельзя же позволить студенту сразу
делать резекцию желудка, если он еще нарывы вскрывать не научился... Я,  как
более  опытный  хирург,  вам  поассистирую.  Вы заканчивайте свое совещание,
принимайте хоть какое-нибудь решение, а потом, через полтора  часа,  скажем,
всей коллегией приезжайте в Совнарком. Там и обсудим...
     Изобразив  рукой  общий  привет,  Троцкий так же стреми гельно вышел из
кабинета. Подражая своему шефу, адьютанты., сурово  озираясь  и  подчеркнуто
гремя  сапогами,  заспешили  следом.  Последним,  приостановившись у диери и
словно бы  посчитав  в  уме  всех  остающихся,  многозначительно  хмыкнув  и
приподняв  бровь, удалился Остерман. И аккуратно притворил за собой створки.
Как будто боясь потревожить тяжелобольного пациента.
     С минуту все напряженно вслушивались в затихающий топот.
     ~ Всем все понятно? - нарушил молчание Менжинский. - Тогда продолжим.
     Вернувшись  в  свой  кабинет,  Агранов  запер  дверь,  сел  ca  стол  и
задумался.  Дела  даже хуже, чем он предполагал. Вот разве что... Он хлопнул
себя ладонью по лбу. Как же это он? Вся вчерашняя и сегодняшняя суматоха так
на него подействовала? Слишком вжился в избранную роль и.абыл условие своего
"союза" с Новиковым? Точнее, заставил себя забыть, надеясь, что и  "заклятый
друг"  его  забудет?  Благо  почти  месяц  ни  он,  ни кто другой из его сот
рудников не давал о себе знать. А когда поступило сообщение о гибели  в  бою
Шульгина,  не  испытал  ли  он  даже  облегчения?  Профессор утверждает, что
"полковник" жив? А сообщение агента из  Харькова,  а  вырезка  из  газеты  ?
Выходит,  рано  радовался?  Или  и  здесь  Удолин  прав  - в них сейчас его
единственная надежда... Только как связаться? Телефонного номера у него нет.
Разве только инструкция, что в  случае  крайней  нужды  послать  человека  в
Новодевичий  монастырь  и спросить Князя. Толькоко действительна ли она еще?
Столько всякого успело с тех пор  произойти!  Агранов  выругался  матерно  и
вслух.  Так его закрутили новые обязанности, такие неожиданные и непривычные
перед ним одна за другой возникали задачи,  что  даже  в  голову  не  пришло
проверить,  остался ли в монастыре отряд Басманова или ушел после того , к