ем.  Пролетим  -  не
обессудь...
     - То есть в каком смысле?
     -  В  элементарном.  Промазать нельзя, проколоться,  перед  начальством
лажануться!  Тебе эти термины понятны? Я  в наш  "верископ" верю.  Показать,
когда  и  в  чем  подследственный  врет, он может. Только  ведь  картинки  и
осциллограммы  - это  все же вещи субъективные. Мало  ли как мы  их с  тобой
интерпретируем. Доказывай потом. Нужна конкретность.
     - В  смысле? - повторил вопрос  Максим и на  всякий случай залпом допил
стакан.
     - Задачка-то технически простая. Нужно схемку  обратной связи наладить.
Чтобы в  случае несовпадения вербального ответа  с тем, что клиент  на самом
деле  думает,  машинка  дала ему  понять,  что  так  делать нехорошо...  Еще
короче... - Видя, что Максим его не до конца понимает, Ляхов огрубил задачу:
- Надо вывести  с выходного порта анализатора  пару проводов. Чтобы их можно
было подсоединить клиенту в район... ну,  пусть солнечного сплетения. Только
он это, значит, неправду нам скажет - тут ему и разрядик.
     Поначалу слабенький, второй раз  - порезче. На третий раз,  глядишь,  и
условный рефлекс выработается. Чтобы не врать, значит.  Сам  справишься  или
инженера Генриха тебе подослать? С которым в прошлый раз работали.
     -  Ага.  Вот как?  Такая у тебя специализация.  Аналитик,  значит.  Все
понятно.  Только  зачем  так ухищряться?  Чего  же  не сразу  то  же  самое,
напрямик, резиновой палкой, минуя лишнюю электронику? Смотри на указатели и,
как что не так,  бей. По голове и  по почкам.  - Бубнов подскочил с кушетки,
кулаки сжал, будто бы даже зубы оскалил.
     Впрочем, последнее  Вадиму,  конечно же,  показалось.  Бубнов  - парень
цивилизованный.
     Все-таки  вредно идеалистам-интеллигентам пить,  даже и  хорошее  вино.
Мысли у них сразу приобретают ненужное направление.
     Чего ж тогда вообще лезть в такие дела, если  психика не выдерживает? А
ведь  лезут и,  что  при этом  самое страшное, воображают, что  их понимание
истины и гуманизма - единственно правильное.
     И  ты, приятель, вдруг вообразил, после десятка лет государевой службы,
что все  ж  таки ты интеллигент,  значит,  гуманист,  по  определению, а мы,
прочие,  здесь  палачи  и  опричники!  Я  вам  все научно  выверенные данные
предоставлю, делайте с ними что хотите, лишь бы я  лично не видел, не знал и
не догадывался...
     Но ничего такого Вадим доктору не сказал. Не время просто. А при случае
скажет, разумеется. Когда  обратной дороги не  будет. Наоборот, он улыбнулся
самым располагающим образом, подлил еще по чуть портвейна, выглянул  в окно,
любуясь пламенеющим небом у края озера.
     -  Вот  именно поэтому,  брат,  поэтому.  Резиновая  палка  - примитив.
Индуктор от полевого телефона штука куда более эффективная. Сила тока у него
приличная, напряжение, опять  же  зависящее  исключительно  от моей  воли  и
размаха руки. Шомпола, так те вообще...
     Паяльником  некоторые  пользуются.  Наши  с  тобой предки  дыбу  весьма
уважали.  Предполагалось,  что  таким  образом  полученная  информация  куда
достовернее, чем сообщенная добровольно...
     Однако ж века  прогресса не  прошли  даром! Пытки теперь моветон. Хотя,
что скрывать, иногда ими  по-прежнему  злоупотребляют. Так  наше изобретение
имеет  колоссальное гуманизирующее значение. Просто, чтобы впредь ни  у кого
соблазнов кости ломать не было, мою идею испробовать стоит.
     Мы честно, со  всей своей незапятнанной  совестью, говорим испытуемому,
что все зависит исключительно от него. Наши руки - вот они. Чистые и в белых
перчатках. Не ври,  ответь на наши вопросы полно и правдиво - и будешь жив и
счастлив. Разумеется -  в пределах  возможного. Соврешь  - сам и включишь на
себя вольт-амперы. Объективность полная. Как пожелаешь, так и сделаешь.
     - Сам все это  придумал, иезуит? - Ляхов  видел, что  Максим  растерян.
Именно, как  очень  честный человек, не искушенный в демагогии, а заодно и в
реалиях жизни тоже. А откуда ему было  эти реалии узнать, да не вообще, а на
собственной шкуре?
     Наверное, события последнего года жизни контузили Вадима  сильнее,  чем
он  предполагал,  иначе  отчего  бы нормальное (в  гражданско-бытовом плане,
разумеется)  поведение человека  одного  с ним  круга  вызвало  вдруг острое
раздражение?
     А ведь когда-то и Ляхов думал и чувствовал примерно так же, как все еще
умел Бубнов. Но ему просто повезло.
     Благополучно оконченная классическая  гимназия, два  факультета сразу в
столичном  университете,  потом  с  ходу  должность  в  элитном  гвардейском
учреждении.   Чин,   погоны,    Москва,   чистенький   кабинет,    абсолютно
вегетарианская  должность  невропатолога  в коллективе  совершенно  здоровых
людей.
     А ты, парень, хотя и врач, знаешь, как люди (мыслящий тростник) кричат,
когда отрываешь с ран  трехдневную марлевую повязку? И как при этом пахнет в
палатке перевязочного пункта?
     А когда таких раненых десять, двадцать?
     Есть еще  одна жуткая врачебная  должность -- на  сортировочном пункте.
Подвозят с  поля боя тех же,  гуманитарно  выражаясь, людей. На самом деле -
раненых бойцов. Которых ты, исходя из ситуации, должен распределить на живых
и мертвых.
     Синяя  марка  на  грудь или край  носилок  - эвакуация.  С перспективой
вылечиться в госпитале или медсанбате.
     Красная - значит, отнесут тебя, родимый, под ближайшие кустики, в тень,
если  повезет,  а  нет  так  нет.  Поскольку эта  бирка предполагает  только
возможное облегчение страданий тому, кто жив еще, но лечить его уже незачем.
Или - хуже того, просто некогда.
     -  Какой же  я иезуит? - взяв  себя  в руки, с  мягкой улыбкой возразил
Ляхов. -  Да  где мне? Я  ж не психиатр-невропатолог, я  примитивный военный
психолог.  Просто  когда-то  рассказик фантастический  прочитал,  назывался,
кажется, "Честность - лучшая политика". Там злобные пришельцы нечто подобное
практиковали. Не позволяли человеку неправду говорить. Поверишь, совсем даже
не думал, что придется в аналогичной  позиции оказаться.  А тут  такой почти
сюжет  сложился.  И  я с  идеями, и  ты  со  своей машинкой.  Отчего  же  не
воспроизвести? Идея-то богатая.
     - Значит,  я виноват? - Максим, лучезарно пьяный, приподнялся, опираясь
кулаками  о край стола, в полной готовности бороться за правду до последнего
патрона.
     - Это  уж как вам угодно,  коллега. Это, получается, вы, интеллектуалы,
все, от пороха до иприта, придумали из чистого любопытства, а виноват только
тот, кто их по назначению применять будет? Не получится.
     Нам сейчас  предложено помочь  в  допросе одного из тех, кто захватывал
Пятигорск.  Человек сорок  они там  убили  гражданского  населения.  Юнкеров
девятнадцатилетних  шестеро  погибло в процессе  боя.  А  теперь  этот герой
освободительной борьбы начнет нам  плести три и более короба.  Мы послушаем,
поверим, поскольку подходящих для суда фактов, кроме показаний Тарханова, не
имеется.  И  даже  показания "верископа" ни каких процессуальных последствий
иметь  не будут.  В  результате  утремся и вернемся  к своим гуманно-научным
занятиям. А он - к своим. Так?
     На самом  деле  ситуация еще беспросветнее. Поскольку по нашим  с тобой
данным  выяснится, что  пленный все-таки  врет,  другие  ребята,  простые  и
бесхитростные,  вынуждены  будут  губить  свою бессмертную  душу,  добиваясь
истины доступными им способами.
     Добьются они объективной правды или той, что им  самим желательна, я не
знаю. Но  у  нашего народа есть  интересная черта. Как-то он умеет разделять
правду, закон  и справедливость. Раз Тарханов  уверен, что Фарид виноват,  -
его все равно шлепнут. В  виде  чисто санитарной  меры. Как крыс  травят, не
задумываясь  об  их  понимании  справедливости.  Зато  ты  останешься  чист.
Интеллигенты, мать вашу...
     В Академии мне пришлось  читать  много газет и журналов начала прошлого
века. Тогда люди, тоже считавшие  себя мозгом  и совестью нации, доказывали,
что ни в  коем случае честный человек не имеет права сотрудничать с властью,
что жандармы  -  исчадия  ада по определению и  любой, кто  кидает  бомбы  в
губернатора или министра, - заведомый герой.
     Вроде бы ход истории показал гибельность  такой позиции, а вот на тебе,
пожили полсотни лет спокойно,  и опять эта братия расплодилась. Человеческие
права убийц священны, попытка распространить на них их же принципы преступна
и аморальна!
     Ты  меня  понял, Макс? Мы  же  сейчас как  раз и способны  произвол  от
справедливости  отделить. Убедишься, что Фарид прав, а Тарханов нет, - так и
напишем. Пусть гуляет.
     И тот господин, что со своими девушками взялся меня убить, зачем он это
сделал? Мне, например, очень интересно в этом разобраться.
     От  тебя, главное, требуется, чтобы  процессор не ошибался.  Если будет
стопроцентная уверенность, что  врет клиент, - вот тогда да. В  сомнительных
случаях  пусть "верископ" просто  лампочкой помигает или текстом  сообщит, в
чем проблема, мы тогда  сможем вопрос переформулировать  или с другого конца
зайти...
     -  А,  черт  бы  вас  всех  забрал!  -  выругавшись  таким  образом,  с
добавлением затейливого русско-латинского гарнира, Максим, тем  не менее, не
вскочил, не выбежал из комнаты, а  налил себе еще  стакан. -  Убедил ты меня
или нет, я еще не понял, но деваться и вправду некуда.
     Достал  из  нагрудного  кармана смятую пачку  с дешевыми сигаретами без
фильтра.
     - Может - сигару?
     -   Нет,   я   только   такие  курю.  Табак  чистый,  без  ферментов  и
ароматизаторов.  И  голову  лучше прочищает.  А  Генриха пришли.  Он  парень
умелый,  руки   хорошие.  Теоретических  сложностей  я  не  вижу,  но  чисто
конструктивно помозговать придется.
     - Немедленно представим в твое распоряжение. Сделать все нужно завтра к
утру. Поэтому с вином завязываем. Кофе, душ,  и за работу. Допивать будем по
готовности прибора. А назовем мы его - "веримейд"*.
     * Делатель истины (лат. + англ.).
     Выйдя в коридор, Ляхов снова удивился: "Неужто  достаточно полковничьих
погон и года в Академии, чтобы таким вот образом подавлять людей, пусть даже
считающихся приятелями?"
     Так он вроде его и не подавлял, просто убедил логически...
     Позвонил Тарханову и сказал, что Фарида можно готовить к допросу.
     - Только  ты  на  первый раз  никого больше на этот сеанс не приглашай.
Сами пока посмотрим, что получится.

     ...  Пленника,  скованного  строгими  наручниками  и  с  черным  глухим
колпаком   на  голове,  ввели  в  комнату  два   конвоира  с  пистолетами  в
расстегнутых кобурах. За ними  появился Тарханов и жестом отпустил бойцов. И
он, и Ляхов были  вооружены, а  окна защищали даже на  вид прочные  решетки.
Черт   его   знает,   этого   Фарида,   вдруг   он   владеет   какими-нибудь
сверхспособностями и пустит их в дело в решительный момент.
     -  Что  ж,  приступим, - с этими  словами полковник, который,  впрочем,
сейчас был в  повседневном  кителе  с погонами пехотного  капитана,  сдернул
колпак с головы Фарида.
     Все  равно из окна видны были только кроны старых каштанов, вплотную  с
этой стороны подступивших к стенам дома.
     Максим, несмотря на официальную капитуляцию, демонстрировал свою гордую
независимость  и  непричастность. Он  укрылся  в  смежном  кабинете,  сплошь
уставленном  блоками  электронной аппаратуры,  от  которой  в  комнату,  где
проводился допрос, тянулись многочисленные шлейфы и кабели.
     Террориста усадили в кресло для допросов. Ляхов, играя роль ассистента,
одетый в голубоватый  медицинский  халат, опустил  ему  на голову  шлем,  на
запястьях и голенях затянул широкие черные манжеты, в предусмотренных точках
тела -  остальные  датчики. А сам  внимательно  наблюдал за предварительными
реакциями "пациента".
     Держался  тот  подчеркнуто  покорно.   Выполнял  указания   и  позволял
проделывать с собой явно ему непонятные и вряд ли сулящие что-нибудь хорошее
манипуляции так, словно находился под воздействием хорошей дозы аминазина.
     На  показанных ему  Тархановым фотографиях  Фарид выглядел  импозантно,
этакий принц из  "Тысячи и  одной ночи" в современной трактовке, сейчас же в
кресле  сидел типичный заключенный. Наголо остриженный, без бородки  и усов,
одетый  в застиранное до белизны солдатское  "ХБ б/у" без знаков  различия и
пуговиц. Вместо сапог или ботинок - резиновые шлепанцы.
     "Все правильно, сразу ему дали понять,  что никакой он не военнопленный
и на приличное обращение может не рассчитывать".
     Тарханов, занявший место за  простым конторским столом по левую руку от
кресла,  неторопливо  разложил  перед  собой   папку  с   бумагами,  обычную
чернильную авторучку, коробку папирос, зажигалку. Потом достал из портфеля и
водрузил перед собой бутылку минеральной воды и стакан.
     - Что, приступим? У вас все готово, фельдшер?
     - Так точно, господин капитан, - кивнул Ляхов.
     -  Тут  ведь такое дело,  - доверительно сообщил Тарханов,  глядя между
Вадимом  и  Фаридом,  -  вот этот господин, с которым  мы  познакомились при
весьма  примечательных  обстоятельствах, вдруг  вообразил,  что  оказался  в
гостях у совершенно круглых дураков. То есть когда мы их там, в  Пятигорске,
резали,  как баранов, или,  точнее, как  бешеных волков, он так не считал. А
тут посидел в теплой  камере, штаны просушил и решил,  что  он  нас все-таки
умнее. Я правильно ход твоих мыслей излагаю, Фарид-бек?
     -  Не понимаю, о  чем вы говорите, - впервые разлепил  губы пленник.  -
Почему Фаридом называете. Меня зовут Хасан Али Исраилов. Я к друзьям в гости
приехал.  Отмечали,  как   водится,  чуть-чуть.  Потом  ребята  повеселиться
пригласили. В Пятигорск, в  Кисловодск съездить. Я  и не знал ничего. Потом,
когда  гостиницу  захватили, я испугался. А деваться уже  некуда. Потом ваши
солдаты  пришли. Ударили, руки  скрутили. А  у меня  и оружия  не было...  -
говорил он ровным тихим голосом, с заметным акцентом.
     -  Вот  так,  как магнитофон,  третий день  одно и то же, -  расстроено
сообщил Тарханов Вадиму. - А когда там  разговаривали, в машине вместе ехали
- совсем другое говорил.
     - Не знаю, кто другое говорил, я все время одно говорю.
     - Время  тянет, знает  ведь, что все  мы  проверить можем,  и отпечатки
пальцев  уже  сняли, и  очные  ставки  с подельниками будут, а  поди ж ты...
Наверное, очень ему надо хоть сколько-то времени выиграть. А для чего?
     Ляхов, подыгрывая, развел руками. Мне, мол, откуда знать?
     -  В общем, так,  Исраилов, не Исраилов - мне одинаково. Мне время тоже
дорого, и на все про все  у нас с тобой час, от силы два. Ты, как я понимаю,
человек  образованный и  сейчас думаешь, что притащили тебя  на банальнейший
детектор лжи. Или, по-иностранному выражаясь, полиграф. А тебя, не исключаю,
обучали, как себя в таком случае вести,  и  вообще ты у нас  такой супермен,
что   всеми  своими  реакциями  управляешь,  как   индийский  йог.  Придется
разочаровать.
     Тарханов не спеша, вопреки недавним собственным словам,  налил в стакан
шипящего и брызгающего боржоми, отпил два глотка, закурил.
     -  А  здесь  конструкция  принципиально иная.  Как,  вахмистр,  вы  это
формулировали?
     - У нас пациент будет дрожать, потеть  и  гадить под  себя не  от наших
вопросов, а от своих ответов, - с готовностью ответил Ляхов.
     - Именно.  Очень точно  сказано. Короче, Исраилов, здесь дела  такие. Я
задаю вопрос. Ты на него отвечаешь. В нормальном полиграфе после этого нужно
смотреть на стрелочки, экранчики, кардиограммы  и гадать - правду ты сказал,
соврал или честно заблуждаешься. А у нас куда проще.
     Ты  сам  для  себя  всегда знаешь, где правда,  где брехня. А поскольку
кроме  всяких  пакостей  в душе  у любого,  подчеркиваю, любого человека все
равно  есть  так  называемая  совесть,  она  тебе  самого  себя  обмануть не
позволит. И - накажет. Слышал такое выражение - муки совести?
     Исраилов  промолчал, сочтя, очевидно,  вопрос риторическим, но в глазах
его  Ляхов  уловил  некую  тень  смятения. Слишком  непонятным был затеянный
следователем разговор, а особенно - его тон.
     Если  этот человек  действительно не рядовой  боевик,  а  командир  или
представитель чужих спецслужб, интуиция у него должна быть.
     Тарханов огляделся. Увидел в углу большой радиоприемник  со встроенными
проигрывателем и магнитофоном.
     - Слышь,  фельдшер, а  у тебя  тут  есть  хорошая  музыка,  пока клиент
размышляет?
     - Чего бы вы пожелали, капитан?
     - Знаешь, может быть, Мендельсона? Как?
     - Сделаем. А поконкретнее, ваше высокоблагородие?
     Ляхов и не подозревал  в товарище таких утонченных вкусов. Мендельсон -
это же вам не Чайковский, не Моцарт даже. Однако ведь, кто может знать.
     - Если  возможно, хотелось бы "Аллегро виваче" из четвертой симфонии...
А пациенту дай пока папироску, пусть покурит напоследок.
     "Ну,  блин, ты  даешь, командир, - усмехнулся Вадим, -  специально, что
ли,  готовился? А  может, и  специально, - подумал  он, - в  целях  создания
нужного впечатления".
     А точнее  всего,  ничего  тут  странного не  было.  Чем  еще заниматься
неглупому  человеку  в армии, если не пить  по вечерам  водку и не играть до
посинения в преферанс по гривеннику вист?  В библиотеку офицерского собрания
ходить, музыку слушать.
     Сам Ляхов, помнится,  в  первую офицерскую зиму,  сидя  перед  дровяной
печкой  в   своем  медпункте,   прочел  два   огромных  тома  "Мейерхольд  в
воспоминаниях  современников".   Потом  помогало  в  интеллигентских  кругах
блистать эрудицией.
     Тарханов  с задумчивой улыбкой ценителя  прослушал  несколько начальных
пассажей, потом погрустнел. Мол, прекрасно все это, а тут работать надо.
     - Итак, Фарид-бек, вот тебе  конкретный  пример и доказательство,  если
хочешь говорить как белый человек...
     Бандит напрягся.
     - Тебя зовут Хасан Али Исраилов?
     - Да, я сказал.
     И Тарханов непроизвольно подтянулся.  Слишком  много надежд он возлагал
на эту технику. А если не сработает?
     Сработало.
     Лицо  Исраилова изобразило  искреннее недоумение.  Наверное,  ощутил он
неприятное, но пока - не более, ощущение где-то в районе желчного пузыря.
     Однако сомнение  в нем  уже было посеяно.  Вдруг  не  соврал непонятный
капитан?
     - Хорошо, значит, Исраилов, - кивнул  Тарханов. -  А  зовут как?  Хасан
Али?
     - Да... - после короткой паузы ответил тот.
     И  мгновенно   достало  его  покрепче.  Примерно  как   первый  приступ
печеночной  колики. Лицо  побелело, на лбу  выступил пот, если б  руки  были
свободны,  он наверняка прижал  бы  их к животу.  А так он просто  сдавленно
застонал, прикусил нижнюю губу.
     Тарханов глубоко затянулся и медленно выпустил дым в сторону кресла.
     - Третий раз будем пробовать?
     Наверное, отчаянному воину джихада  захотелось убедиться  окончательно.
Или курс  подготовки  в  какой-нибудь  турецкой или  персидской  разведшколе
требовал от него беззаветной стойкости.
     Ляхов заглянул в каморку к Максиму.
     - Сердце у него как, выдержит?
     - Сердце выдержит, здоровье лошадиное. Хоть в космонавты.
     - Вот и ладненько. Спрашивайте дальше, капитан.
     Тарханов спросил.
     И вот тут получилось совсем уже не эстетично.
     Фарида сгибало, крутило и трясло. Из углов рта потекла слюна и кровь от
прикушенного  языка. Натуральный эпилептический  припадок.  Вадиму  пришлось
совать ему под нос вату с нашатырем, хлестать по щекам и подумать о том, что
не пора ли колоть что-то вроде промедола.
     Однако пациент постепенно оклемался. Пусть и  выглядел совсем не лучшим
образом.
     Тарханов достал из необъятного портфеля бутылку коньяка. Сунул горлышко
между крепкими белыми зубами, резко запрокинул вместе с головой.
     - Живой, сволочь? Но это уже последний раз. Следующий - сдохнешь.
     Граммов полтораста  сглотнул испытуемый, словно младенец,  не  желающий