Алексей.
     - Это он доносил на меня Берии еще раньше. И  не  успокоился  до  сих
пор.
     - Тем более...
     - Я бы не хотел, чтобы это выглядело, как месть.
     - Оставь эти слюни! - рявкнул Берестин. -  Война  на  носу!  Считаешь
нужным - суди и расстреляй. Или перевоспитывай. Твое дело. А у меня сейчас
другие заботы.


     ...Счетчик отщелкал свое. Та часть отечественной истории, которая  на
десятилетия  получила  неконкретнее,  но  пронзительно  ясное  и  грустное
наименование "до войны", - эта часть завершилась.
     Рычагов   в   последний   раз   пролетел   вдоль   западной   границы
девятнадцатого июня. На "Чайке" - своем любимом истребителе, очень удобном
для разведки. Приличная скорость, отличный обзор.
     Приграничные районы на  польской  стороне  были  забиты  войсками.  В
деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо  замаскированные  и  совсем  не
замаскированные танки, бронетранспортеры, орудия.  По  дорогам  непрерывно
метались мотоциклисты - во  всех  направлениях.  Пылили  легковые  машины,
скорее всего - штабные. Полякам в этих местах ездить не на чем.  Где-то  в
глубине огромного пространства, у  самой  Атлантики,  зарождалось  грозное
движение, прокатывалось по всей Европе и  притормаживало  здесь,  у  нашей
границы, упираясь в нее, как в плотину. И все это, волнующееся,  подспудно
бурлящее, булькающее и хлюпающее, как  грязевой  вулкан,  поднимается  все
выше и выше, вот-вот перехлестнет через край.
     Ощущение близости войны было у Рычагова почти  физическим.  И  вдруг,
излагаясь на  все  это,  с  отвратительной  четкостью  возникло  ощущение,
несмотря на яркое солнце и бьющий в лицо ветер, что  он  не  здесь,  не  в
кабине истребителя, а в мрачной, провонявшей парашей и карболкой камере, и
все окружающее ему только грезится, как после особо пристрастных  допросов
мерещилось небо Испании.
     Рычагов свалил "Чайку" в пике, крутанул несколько  нисходящих  бочек,
то влипая в чашку сиденья, то  повисая  на  ремнях,  снова  горкой  набрал
высоту, и немного отпустило, пусть и не до конца...
     Вернувшись в Минск, остальные двое суток Рычагов уже  практически  не
спал. Доложив обстановку Маркову, он уехал в свой штаб  и  полдня  работал
над последним предвоенным приказом, без  всякой  дипломатии  ставя  задачи
полкам и дивизиям.
     Вновь приехал в штаб округа  и,  глядя  как  Марков  черкает  толстым
красным карандашом черновик, пишет на полях поправки и дополнения, Рычагов
впервые - раньше недосуг было - попытался понять: а что же такое командарм
Марков?
     Он видел всяких общевойсковых командиров, и  они  часто  ставили  ему
задачи, а он их исполнял, но всегда это были задачи  общего,  оперативного
характера, выражающие конкретные потребности войск, без учета специфики  и
возможностей авиации  как  самостоятельного  рода  войск:  бомбардировать,
прикрыть, уничтожить. А как, чем, почему - несущественно.
     Марков же писал такое, что даже ему, начальнику ВВС, было в  новинку,
и только сделав усилие, он проникал в  глубину  и  целесообразность  мысли
командующего.
     К  примеру:  "Бомбардировщикам   нанести   массированные   удары   по
аэродромам противника, имея следующее построение: группа разведки объектов
действия,  эшелон  обеспечения,  эшелон  бомбардировки,  группа  контроля,
группа прикрытия отхода от цели.  Эшелон  обеспечения  состоит  из  группы
наведения и целеуказания, группы подавления ПВО, группа  прикрытия  отхода
задерживается  над  целью  и  не  допускает  взлета  уцелевших   самолетов
противника. Всем командирам полков и  эскадрилий  в  обязательном  порядке
иметь графики  подхода  по  времени  и  высоте,  такие  же  отхода,  схемы
маневрирования над целью"... Рычагов служил в авиации  десять  лет,  но  о
таком и не думал. Нормальным считалось, когда самолеты  грамотно  выходили
на цель и вываливали бомбовой груз, а там как бог на  душу  положит...  Он
попытался представить в натуре то, о чем писал Марков. Удивительно красиво
и рационально. Общие потери удастся свести к небывало  низким  цифрам.  Но
он-то, Рычагов, понял это только сейчас, а  смог  бы  он  сам,  без  чужой
помощи, это придумать? И честно ответил: повоевал бы с год да выжил - смог
бы.
     Но Марков вообще никогда не воевал в авиации!
     Рычагов испытал нечто  вроде  мистического  восхищения.  Как  обычный
человек, наблюдающий игру шахматного гения на тридцати досках вслепую.
     Но Рычагов понимал и то, что указания Маркова, увы, пока не исполнимы
в полном объеме. Не тот уровень подготовки летчиков,  не  та  слетанность.
Тем не менее пробовать надо. Не выйдет сразу - выйдет по частям, но потери
все равно будут меньше. И последние сутки Рычагов потратил  на  то,  чтобы
хоть в первом приближении осуществить идеи командующего.
     С вечера субботы все  самолеты  округа  были  на  исходных  позициях.
Подвешены бомбы и  "РС",  заряжены  пушки  и  пулеметы,  готовы  к  работе
заправщики и машины-пускачи, экипажи  сидят  под  крыльями.  Всем  пилотам
выдан американский  тонизирующий  шоколад,  полковые  врачи  имеют  запасы
фенамина и схемы его использования для поддержания сил летчиков.
     Те, кто сегодня выживет, смогут  сделать  по  пять-шесть  вылетов,  а
значит, наши ВВС, на день 22 июня несколько превосходящие  силы  люфтваффе
количественно, но уступающие им  качественно,  за  счет  невозможного  для
немцев боевого напряжения получат как бы тройное  превосходство.  Если  же
обратиться к идее стратегической внезапности, на которую и  делают  ставку
гитлеровцы,  то  введя  новый  критерий  -   "стратегическая   внезапность
обороны", - наша авиация имеет великолепный шанс за первые сутки если и не
завоевать господство в воздухе, то добиться такого  паритета,  который,  с
учетом морального перевеса, создаст возможность превосходства в  ближайшие
дни.
     И тогда вся идея блицкрига рухнет просто потому,  что  строилась  она
именно на этом - абсолютном господстве в воздухе!  Наши  войска,  лишенные
прикрытия сверху, видимые, как на ящике с песком, не знающие положения  не
только противника, но и своих  соседей,  геройски  умирали,  избиваемые  с
фронта, флангов, тыла и сверху! Пытались вырываться из  клещей  и  мешков,
тоже не зная  -  куда,  в  какую  сторону.  Не  имели  огневой  поддержки,
снабжения и связи - тоже поэтому. Из-за висящих  над  головой  "юнкерсов",
"хейнкелей",   "мессершмиттов"   и   "фокке-вульфов".   Кадровые   дивизии
растрепывались  начисто  на  марше,  не  имея   даже   шансов   дойти   до
соприкосновения с врагом - и все из-за этого трижды проклятого  вражеского
господства в воздухе. А как же иначе, если к полудню первого дня войны  мы
потеряли тысячу двести боевых самолетов?
     А если все будет наоборот?
     На границе двух эпох, двух миров,  двух  сильнейших  вооруженных  сил
двадцатого  века  все  зависло  в  неустойчивом  равновесии.  И  ближайшие
двадцать четыре часа должны определить  -  куда  качнется  чаща  весов.  К
бесконечно тяжелым четырем годам Отечественной войны? Победоносной, но  до
конца ничего не решившей, в самой своей  победе  несущей  семена  грядущих
сорока лет бесконечных конфронтаций, многих  маленьких  локальных  войн  и
одной большой холодной. Или?



                                    8

     В три пятьдесят загудел телефон и представитель штаба ВВС  округа  из
Ломжи доложил, что слышит нарастающий гул многих  авиационных  моторов,  а
вот сейчас над ним плотным строем проходят  девятки  бомбардировщиков.  Не
меньше сотни, "юнкерсы"...
     Несмотря на то, что иного этот ранний звонок сообщить не мог,  именно
в ожидании такого сообщения  он  и  сидел  сейчас  на  своей  КП,  Рычагов
почувствовал нечто вроде невесомости.  Даже  слегка  зазвенело  в  голове.
Сдернув трубку соседнего телефона, он отдал короткий  кодированный  приказ
командиру сорок первой истребительной авиадивизии генералу Черных, за  ним
- командирам сорок третьей Захарову и сорок  пятой  -  Ганичеву.  По  этой
команде пошли на взлет все, семьсот истребителей округа - "И-153", "И-16",
"МИГи", "ЯКи" и "ЛАГГи". Из Белостока, Гродно,  Кобрина  -  сразу  же,  из
Минска, Барановичей, Слуцка и Пинска  -  через  десять  минут.  Строго  по
графику.  И  тут  же  начали   раскручивать   моторы   пятьсот   пятьдесят
бомбардировщиков "ДБ-Зф", "СБ" и "ПЕ-2". Три  сотни  тяжелых  "ТБ-3"  пока
ждали своего часа.
     Самое-самое раннее летнее утро. Когда  небо  на  востоке  уже  сильно
зарозовело, а на западе еще темно-синяя  мгла,  когда  просыпаются  первые
птицы и начинают что-то такое  высвистывать  и  чирикать,  а  припоздавшие
петухи торопятся докричать свое,  когда  густая  роса  насквозь  пробивает
модные  брезентовые  сапоги  и,  пересиливая  запахи  бензина,   масла   и
нитролака, в кабины залетает ветер, пахнущий  полевыми  цветами  и  печным
дымком из ближних сел и хуторов.
     Не воевать бы в такое утро, а, к примеру, ждать  первых  поклевок  на
Нарове или Припяти...
     Замолотили  воздух  винты,  взревели  на  взлетном   режиме   моторы,
прижалась к  земле  под  тугими  струями  воздуха  седая  от  росы  трава.
Началось!
     ...С трехкилометровой высоты в утренней мгле на фоне  сплошных  лесов
не сразу заметны плывущие внизу, километром ниже, ровные, как нарисованные
на целлулоиде планшетов, девятки  "Ю-88"  и  "Хе-111".  А  потом,  как  на
загадочной картинке, где, когда  присмотришься,  ничего,  кроме  основного
рисунка, уже не увидишь, все поле зрения заполнили идущие, как на  параде,
бомбардировщики. Взблескивают в восходящем солнце фонари кабин,  туманятся
круги винтов, за плитами бронестекла-флинтгласса  сидят  молодые,  бравые,
прославленные в кинохрониках  "Ди  Дойче  вохеншау"  терся  сокрушительных
ударов по Лондону, Нарвику, Варшаве, Афинам, Роттердаму, двадцати пяти-  и
тридцатилетние обер-лейтенанты, гауптманы и  майоры,  кавалеры  бронзовых,
железных и рыцарских крестов всех классов и  категорий,  готовые  к  новым
победам и очередным наградам.
     Четко идут, умело, красиво. И  -  без  истребительного  прикрытия.  А
зачем оно? Не курносых же  "ишаков"  бояться,  что  спят  сейчас  внизу  и
которым не суждено больше взлететь. Восемьсот должно их сгореть  прямо  на
стоянках немногих действующих, давно разведанных, вдоль и поперек заснятых
аэродромов. Еще четыреста будут сбиты в воздухе  пятикратно  превосходящим
противником.
     Так все и было.
     Поэтому, надо думать, первое, что испытают герои люфтваффе,  успевшие
увидеть  пикирующие  на  них  "И-шестнадцатые"  и  "Чайки",  -  удивление.
Искреннее и даже возмущенное. Так ведь не договаривались!
     Ведущий полка свалился на крыло  и,  прибавляя  тягу  мотора  к  силе
земного притяжения, обрушился вниз. Поймав в кольца прицела  крутой  купол
пилотской кабины вражеского самолета, откинув  предохранительную  скобу  с
гашетки, майор впервые в жизни ударил огнем  четырех  стволов  по  живому,
шевелящемуся там, внутри стеклянного яйца. "Юнкерс", с разнесенным фонарем
и  искромсанным  пулями  стабилизатором,   нехотя   накренился,   медленно
опрокинулся вверх брюхом, а потом, войдя в крутой штопор,  посыпался  вниз
так стремительно и неудержимо, будто никогда и не умел летать.
     Может быть,  эти  три  немца,  уже  готовившиеся,  наверное,  открыть
бомболюки, оказались первыми жертвами последней гитлеровской  авантюры.  А
уже через несколько секунд среди первых убитых в этой новой  войне  нельзя
было определить, кто погиб раньше, кто позже.
     Сто шестьдесят первый авиаполк  -  шестьдесят  два  истребителя,  сто
шестьдесят второй - пятьдесят четыре, сто шестьдесят  третий  -  пятьдесят
девять, сто шестидесятый  -  шестьдесят:  вся  истребительная  авиадивизия
неслыханного после двадцать второго июня состава  (в  ходе  войны  дивизии
были меньше, чем  сейчас  полки)  обрушилась  на  бомбардировщики  второго
воздушного  флота,  нанося  свой  внезапный  и  страшный  удар.  И  много,
наверное, проклятий  прозвучало  в  эти  минуты  в  эфире  в  адрес  своих
авиационных генералов, господа бога и самого фюрера из сгорающих в пламени
авиационного бензина и дюраля уст героев люфтваффе.
     Наверное, происходящее можно сравнить только с тем, что  должно  было
произойти не с немецкими, а с советскими ВВС  в  это  утро,  когда  пылали
забитые рядами самолетов аэродромы, и те, кто не был убит  сразу,  еще  во
сне, в отчаянии матерились, глотая слезы бессильной ярости,  или  пытались
взлететь под огнем, зачастую даже с незаряженными пулеметами.
     Наверное,   первым   ударом   было   сбито   не    менее    полусотни
бомбардировщиков. Но  бой  потерял  стройность.  Если  бы  на  "ишаках"  и
"чайках" были радии,  если  бы  летчики  имели  боевой  опыт...  Но  таких
(испанских, халхингольских, китайских) бойцов были единицы: Строй полков и
эскадрилий рассылался, каждый начал свою личную войну,  хорошо  еще,  если
ведомые не теряли ведущих. Гонялись, догоняли, сбивали, но и сами попадали
под огонь кормовых, верхних, нижних  блистеров,  расположения  которых  на
юнкерсах толком и не знали отчаянные лейтенанты.
     Постепенно немцы начади  оправляться  от  растерянности.  Сбиваясь  в
тесные группы, вывалив вниз бомбовый груз, бомбардировщики разворачивались
на обратный курс, прибавляли газу, огрызаясь плотным организованным огнем.
И, натыкаясь на густые потоки трасс,  вспыхивали  и  падали  вниз  верткие
лобастые машины - гроза испанского неба.
     Но свою задачу они выполнили  до  конца.  Сокрушающего  и  внезапного
удара по ничего не подозревающим аэродромам, военным  городкам,  местам  и
складам у немцев не получилось. Генерал Захаров докладывал Рычагову  через
час, что его дивизия, потеряв около сорока машин, уничтожила примерно  сто
пятьдесят - сто шестьдесят. Потери один к четырем. По сравнению с тем, что
было - десять к одному, - успех блестящий. Примерно такое  же  соотношение
выходило и по другим дивизиям.
     Даже как итог первого дня это было бы  прекрасно,  а  на  самом  деле
разыгрывался только дебют.
     Еще садились опаленные огнем истребители первого эшелона, а навстречу
им уже шли  скоростные  бомбардировщики  "СБ"  и  пикировщики  "Пе-2"  под
прикрытием "Чаек", на две тысячи метров выше - "Ил-4", а с превышением еще
в километр - три полка "ЛАГГов" и "МИГов".
     Все  дальнейшее  происходило  как  на  плохих  учениях,  где  заранее
расписаны победители и побежденные.
     Взлетевшие на прикрытие своих избиваемых бомбардировщиков "мессеры" в
упор наткнулись на волны "СБ" и ввязались в бой с "Чайками". Известно, что
"Мессершмитт" превосходит  "Чайку"  в  скорости  на  полтораста  с  лишним
километров, но тут бой диктовался скоростями "СБ", и верткие  бипланы,  по
маневру явно переигрывая  немцев,  при  необходимости  легко  уходили  под
защиту огня своих бомбардировщиков.
     И  пока  воздушная   карусель,   стреляющая,   ревущая   моторами   и
перечеркнутая сверху вниз дымом горящих машин над  самой  землей  медленно
(триста пятьдесят километров в час) смещалась к западу,  группы  "Ил-4"  и
"ДБ-Зф" почти незамеченными проскочили  выше  и  накрыли  бомбовым  ковром
аэродромы, где только что приземлились остатки первой волны немцев.
     Всегдашней слабостью германского командования, что кайзеровского, что
гитлеровского, оказывалось то, что оно легко впадало в состояние,  близкое
к панике, при резком, непредусмотренном изменении обстановки.
     Вот и  сейчас  торопливые  команды  снизу  заставили  повернуть  свои
истребители на парирование  новой  непосредственной  опасности.  Воздушное
сражение происходило на весьма ограниченном театре,  и  маневр  силами  не
составлял труда. В иных  обстоятельствах  это  могло  быть  и  плюсом  для
немцев. Не исчерпав и  половины  своего  запаса  горючего,  "Мессершмитты"
повернули на запад, к своим базам, рассчитывая на значительный  выигрыш  в
скорости. И успели перехватить бомбящие с горизонта "ИЛы".
     Ловушка сработала. С высоты на немцев обрушились  "МИГи"  и  "ЛАГГи",
как  раз  те  самолеты,   которые   превосходили   "мессеров"   по   своим
тактико-техническим данным, и вдобавок с полным боезапасом.
     Наконец-то, впервые за два года, люфтваффе почувствовали, что  значит
воевать хотя бы с равным противником.
     И, наконец, садиться выходящим из боя истребителям пришлось как раз в
тот момент, когда к цели начали подходить приотставшие "СБ".
     В подобной ситуации,  наверное,  за  всю  мировую  войну  оказывались
только японские летчики во время сражения у атолла Мидуэй.
     Когда же ожесточение воздушных схваток на  какое-то  время  стихло  -
все, кому было суждено, догорали  на  земле,  а  уцелевшие,  на  последних
литрах бензина, садились, кто куда мог, - в  очистившемся  небе  появились
"ТБ-3", массивные, неуклюжие и медлительные, но несущие  огромный  по  тем
временам бомбовый груз. Десятки тысяч мелких  осколочных  бомб  они  стали
вываливать на разворачивающиеся в  боевые  порядки,  только  что  начавшие
форсирование границы гитлеровские войска.
     Мотопехота  на  грузовиках   и   бронетранспортерах,   забившая   асе
прифронтовые дороги, огневые позиции открыто стоящей артиллерии,  танковые
колонны - такая цель, что лучше и не придумать. И потери сухопутных войск,
еще даже не успевших вступить в боевое соприкосновение с  частями  Красной
Армии, оказались для немцев немыслимо большими.
     ...Есть в объективных законах  войны  один,  не  до  конца,  кажется,
проясненный. Закон, по которому ничем не примечательная точка фронта вдруг
становится объектом приложения главных  сил  противоборствующих  сторон  и
центром лавинообразного нарастания  масштабов  операций.  Такими  точками,
например, становились Верден и Перемышль в первой,  Сталинград  во  второй
мировой войнах. Упорное сопротивление на одном участке  вдруг  вызывает  у
противника непреодолимую потребность  подавить  это  сопротивление  именно
здесь, потребность ничем разумным не диктуемую.
     И наши, и немецкие историки, задним числом пытались обосновать  некую
особую важность именно Сталинграда. Узел коммуникаций и так далее. Но  кто
мешал тем же войскам Паулюса свободно,  под  прикрытием  уже  идущих  боев
внезапно  перенести  направление  удара  на  полсотни  километров   южнее,
десятком дивизий форсировать Волгу там, где почти не было советских войск,
и взять Астрахань - вместо того, чтобы с бессмысленным  упорством  сжигать
людей и технику в уличных боях Сталинграда? И с другой стороны: кто и  что
заставляло Сталина губить десятки тысяч бойцов на ликвидации  котла?  Ведь
куда  как  проще  было  оставить  немцев   вымерзать   в   разрушенном   и
блокированном  городе,  а  наличными  силами  стремительно  прорываться  к
Таганрогу, отрезая на Кавказе всю группу армий "А".
     Вот этот  иррациональный  закон  и  заставил  командование  люфтваффе
бросать все, что у него было, в отчаянные воздушные  бои  над  Белостоком,
далеко превосходящие по ожесточенности битву за Англию.
     Рычаговская карусель, при которой две  трети  истребительной  авиации
округа непрерывно крутились над полем боя севернее  этого,  не  такого  уж
значительного города,  притягивала  к  себе  все,  чем  располагали  здесь
сначала второй, а затем и части первого и четвертого воздушных флотов. И в
этом как раз и заключалась для них главная стратегическая ловушка.  Прежде
всего, бои шли над советской  территорией,  значит,  наши  самолеты  имели
лишних   полчаса   по   запасу   горючего,   во-вторых"МИГи"   значительно
превосходили  "Ме-109"  по  скорости  на  высотах  и,  ходя  над   главным
горизонтом схваток, могли безнаказанно перехватывать их  тогда,  когда  те
пытались реализовать свой главный козырь - скороподъемность  и  маневр  на
вертикалях.  Да  горизонталях  же  "И-16"  и   "И-153"   имели   серьезное
превосходство.
     И, разумеется, все больше и больше  срабатывал  тот  фактор,  который
немцы так и не нау