, каждый раз новый, дергал  за  рукав,  совал  в  руку
кусок  чего-то,  что можно было есть, я жевал, не ощущая вкуса, и забывал об
этом до следующего раза.
     Были  здесь  и  другие  люди  -  их  не  интересовали  жалкие  подачки
охранников.  Сидя  на  нарах, они играли в карты, нарочито громко хохотали и
разговаривали, пили спирт и самогон,  рвали  руками  караваи  белого  хлеба,
ломали  круги  домашней  колбасы,  запихивали  в  волосатые рты крутые яйца.
Громко  рыгали  после  еды.  Места,  в  которых  они   обитали,   освещались
собственными   коптилками   или  толстыми  церковными  свечами,  потому  что
карточная игра, происходившая  здесь  непрерывно,  требовала  яркого  света.
Иногда  я  останавливался  возле них, смотрел в упор, пытаясь понять, почему
так...
     Интересно, что меня не прогоняли. Или старательно делали  вид,  что  не
замечают, или спрашивали:
     - Ну, генерал, жрать хочешь?
     Я  не  знал,  что такое генерал, вернее, знал, но с собой не соотносил,
потому что именем это слово не  являлось,  а  на  вторую  часть  вопроса  не
отвечал, подчиняясь не зависящему от моей воли внутреннему импульсу. Но если
отвратительного вида существо протягивало мне кусок колбасы, а то и жестяную
кружку  с  дурно  пахнущей  хмельной  жидкостью,  я не отказывался. Выпивал,
закусывал, коротко кивал, благодаря,  и  вновь  уходил  в  свое  бесконечное
путешествие по улицам и переулкам таинственного барака.
     ...Однажды,  обернувшись, увидел, что рядом семенит бородатый человечек
в пенсне, вместе с мятой шляпой едва достающий мне до  плеча.  И  мы  с  ним
оживленно обсуждаем диалог Платона "Пир".
     -  Здесь  вы  не  совсем  правильно  толкуете  мысль Сократа, господин
генерал, - сказал собеседник.
     - Да, кстати,  я  давно  хотел  спросить,  почему  вы  называете  меня
генералом?
     -  Ну  как  же, все вас так называют. И шинель ваша... По возрасту вы,
наверное, скорее должны  бы  быть  капитаном  или  подполковником,  а  то  и
прапорщиком запаса. Кадровые офицеры в философии куда меньше сведущи, однако
чего в гражданских войнах не бывает...
     -  Гражданская война, вы сказали? - Я наморщил лоб, соображая. - Это
какая же? Какую войну вообще можно считать гражданской?  Восстание  Пугачева
так ведь не называлось?
     Мой  спутник  нахохлился,  помолчал,  выгребая  из кармана смешанные со
всяким мусором табачные крошки.
     Подул на ладонь,  чтобы  как-то  их  очистить,  удивительно  ловко  для
человека его внешности свернул козью ножку. Пыхнул дымом.
     - Хотите затянуться?
     Я поморщился, ощутив испускаемый самокруткой мерзкий запах.
     - Благодарю. Я больше люблю сигары.
     - Кубинские? - заинтересовался собеседник.
     -  Всякие,  но  как  раз  кубинские при Кастро много хуже стали. Мы их
только студентами курили, по причине дешевизны. А вот из Гватемалы...
     - Вас, наверное, на фронте сильно контузило? -  сочувственно  спросил
собеседник  и  добавил  после продолжительной паузы: - А я экстраординарный
профессор Петербургского университета Самарин Лев Кириллович. Мы с  вами  на
соседних  нарах  недавно спали. Я латинист, историк, филолог. Тексты знаю. А
вы, позволю отметить, ни разу не сбились. Как по-писаному цитируете. И,  что
удивительно,  крайне  остроумно каждую мысль Платона комментируете. С весьма
оригинальных позиций. Попробуйте вспомнить, где вы учились? В каком году? Не
могли же вы совершенно все забыть, раз качество  личности  в  полном  объеме
сохранили...   У   вас   же  классическое  образование.  И  вы,  безусловно,
дворянин...
     - Не помню. Какое образование - не помню. Но если вы  специалист,  то
не скажете ли, что это за место и что мы здесь делаем? А потом, если хотите,
побеседуем о Камю и Сартре. Мне кажется, у них было что-то подходящее именно
к теперешнему нашему положению. Профессор испуганно обернулся.
     - Подождите, генерал, мне кажется, за нами следят. Уже давно. Какая-то
тень все  время позади мелькает. Идет следом, а стоит нам приостановиться -
прячется в темноте...
     Я тоже посмотрел назад,  в  ту  сторону,  где  и  мне  померещилось  за
стойками  нар  смутное  шевеление. А в голове опять зазвучал голос, кажется,
женский. Но как издалека, в лесу -  тональность  улавливается,  а  слов  не
разобрать.
     - Да кому здесь за нами следить и зачем?
     -  Чекистам...  -  страшным шепотом произнес профессор. - Они везде.
Улики собирают. Я лучше пойду, пожалуй... - И неожиданно ловко  метнулся  в
ближайший проход. Как летучая мышь.
     Я  удивленно  пожал  плечами,  и тут же по ушам, перекрывая ставший уже
привычным  постоянный  гул  заполненного  тысячами  людей   барака,   ударил
пронзительный крик:
     -  Андрей,  помоги!  Помоги,  скорее! Наконец-то! Я услышал свое имя и
сразу узнал его. И тут же вспомнил  еще  многое,  хотя  далеко  не  все.  Не
хватало  самого  главного.  Но  как  теперь  поступать, я знал! Крутнулся на
каблуках, ловя направление. Крик несся как раз оттуда, где нам с профессором
почудилась колеблющаяся тень. И стал еще пронзительнее,  только  теперь  уже
нельзя было разобрать слов - бессвязный вопль ярости, страха и отчаяния.
     Повинуясь вновь обретенному знанию, я сбросил с плеч шинель и, чувствуя
в себе пробудившуюся звериную силу и точность движений, бросился на зов.
     В проходе между нарами клубилась куча тел. Света было достаточно, чтобы
я увидел:  четыре  или  пять тех самых, гнусного вида обитателей барака, что
постоянно жрали, пили и играли в карты, пытались затащить на угловые нижние,
нары женщину, которая когда-то привлекла мое внимание.
     Самое удивительное, что пока еще  ей  удавалось  оказывать  насильникам
достойное  сопротивление. Хотя с нее уже содрали черное полупальто, оторвали
рукав бархатного жакета, пытались заломить ей за спину рукк  и  повалить  на
кучу вонючего тряпья.
     Раз за разом странная женщина вырывалась, наносила иногда резкие, почти
профессиональные  удары,  но озверевшие мужики, словно бультерьеры, обладали
таким низким порогом чувствительности, что бить их следовало сразу кувалдой,
а не легким женским кулаком.
     Я,  вспомнивший,  что  меня  зовут   Андреем,   разбросал   в   стороны
загораживающих  проход  любопытных  и  сочувствующих  той или иной стороне и
оказался один посередине вдруг очистившейся площадки.
     - Всем стоять! -  рявкнул  голосом,  которым  привык  командовать  на
огромном, заполненном войсками плацу.
     В  первый  момент  это  подействовало.  Цепкие руки опустились, женщина
отскочила в сторону, прижалась спиной к стене, судорожно, со всхлипами  дыша
и рефлекторно пытаясь прикрыть обрывками рубашки полуобнаженную грудь.
     -  А  кто  это  тут такой смелый нашелся? - прогудел сиплым баритоном
заросший  клочковатой  бородой  монстр  в   короткой   грязно-белой   бекеше
нараспашку.  -  Никак ихнее превосходительство? А ну катись отсюда, убогий,
пока рога не обломали!..
     За ним возникли, тупо ухмыляясь  щербатыми  ртами,  еще  три  таких  же
звероподобных троглодита.
     В наступившей тишине слышались только вздохистоны загадочной женщины.
     А  меня  охватила  вдруг  злая,  окрыляющая радость. Теперь я знал, что
делать дальше.
     Ситуация даже не требовала каких-то чрезвычайных мер и методов.  Правой
рукой  я изобразил не очень быстрый замах, направленный в челюсть ближайшему
противнику, и, когда тот попытался его парировать, хлестко, словно по мячу с
одиннадцатиметрового,  ударил  его  носком  сапога   в   промежность.   Удар
сопровождался  хрустом, будто лопнул арбуз. Похоже, кроме прочего, я перебил
ему тазовые кости. Даже не вскрикнув, мужик кулем повалился  на  заплеванный
пол.  Ребром  ладони,  снизу  вверх,  под  угол челюсти, тому, что мельтешил
рядом, и тут же, с поворотом, третьему по прикрытому бородой кадыку.
     -  Во  дает!  Силен,  однако!  -  восторженно  вскрикнул  кто-то   из
теснившихся вокруг. Четвертый отступал, чтото бормоча и выставив перед собой
кривой   сапожный   ножик.   Наткнулся  спиной  на  женщину.  Она  брезгливо
отстранилась  и  неожиданно  для  всех,  отпустив  ворот  своей  рубашки,  с
невероятной быстротой и силой ударила его острым локтем в переносицу.
     Хрюкнув, мгновенно залившись черной кровью, хлынувшей из ноздрей и рта,
насильник  сполз  по  столбу  и  замер, обхватив ладонями харю. Если он и не
потерял сознания, то всеми силами пытался это изобразить.
     Толпа вокруг замерла. Подобного им еще видеть  не  приходилось.  То  ли
дело сельские драки стенка на стенку, где после ударов пудовых кулаков бойцы
матерились,  выплевывали  зубы,  сморкались  кровью,  но продолжали геройски
сражаться.
     Я схватил женщину за руку. Еще немного, и вспомню, как ее зовут  и  что
нас друг с другом связывает. А пока ясно только, что пора уходить. И с этого
места, и вообще.
     Строили  эту  тюрьму  и  охраняли  ее  явные  дураки.  Словно вообще не
предполагали, что найдутся желающие из нее убежать.
     Одним словом, отнюдь не замок Иф. В дальнем углу  барака,  там,  где  я
провел  первую ночь, не составило труда, уперевшись спиной в низкий потолок,
оторвать от стропил две широкие доски.  Только  протяжно  заскрипели  ржавые
гвозди.  Соседи  по  вагонке  делали вид, что ничего не замечают. В пахнущем
пылью треугольном пространстве между чердачным настилом и крышей я на  ощупь
вывернул  несколько  черепиц, просунул голову наружу. Вдохнул сырой туманный
воздух с тем же чувством, что и подводники,  открывшие  рубочный  люк  после
двухмесячной   автономки.  Помог  выбраться  на  крышу  женщине.  Она  молча
подчинялась всем моим командам.
     Только когда мы спустились вниз по кованым крючьям  водосточной  трубы,
пересекли  обширный  пустой  двор,  слабо освещенный несколькими фонарями по
углам забора, пролезли между редкими, нерадиво  натянутыми  нитками  колючей
проволоки  и оказались на дне глубокого оврага, заросшего кустарником, стало
ясно, что вырвались, спасены. Хотя бы до утра, когда можно  будет  выяснить,
куда нас занесло и что делать дальше. А пока надо уходить отсюда подальше.
     Я  взял  женщину  за руку выше локтя, потянул к себе, собираясь наконец
спросить, кто же она такая и что нас с ней связывает. И ощутил вдруг  волной
накатившийся  страх,  острый  приступ  головокружения и невыносимую боль под
левой лопаткой. Что это? Посланная вдогон пуля охранника? Тогда почему я  не
слышал выстрела?
     Цепляясь  руками  за  гибкие  колючие  прутья и чувствуя, как подо мной
скользит и переворачивается земля, я еще услышал, как женщина, обхватив меня
за плечи, кричит срывающимся голосом:
     - Андрей, ты здесь? Ты меня видишь? Что случилось? Андрей, ну отзовись
же...
     Наверное, в этот момент я умер, так и не поняв, что происходит.
     ...В покрытое толстым слоем льда маленькое оконце ударил луч  встающего
из-за  сопок  солнца.  Оконное  стекло превратилось в подобие облизанного до
бритвенной тонкости красного леденцового петушка.
     Радужным огнем вспыхнула граненая пробка стоявшего  на  сколоченном  из
толстых досок столе графина.
     Медово  засветились  свежеоструганные,  с  потеками  абрикосовой  смолы
бревна стен.
     Донесся запах трещащих  и  стреляющих  в  печи  дров.  И  жарящихся  на
подсолнечном  масле  пирожков с капустой, картошкой и печенкой. Совсем как в
далеком уже детстве, когда с  подобной  цветовой  гаммы,  звуков  и  запахов
начиналось предпраздничное утро тридцать первого декабря пятьдесят какого-то
года...
     Если сейчас медленно, предвкушая удовольствие, открыть глаза, то в углу
комнаты  увидишь  украшенную  сверкающими  шарами и игрушками, разноцветными
флажками и бумажными цепями елку, а за окном густо-синее безоблачное небо  и
верхушки покрытых сахарным инеем кленов.
     Днем  ждет  новогодний  спектакль  с  возбуждающей  процедурой  раздачи
подарков в старинном здании драмтеатра,  потом  единственная  в  году  ночь,
когда родители не запрещают читать "Тайну двух океанов" до самой полуночи, а
впереди целых десять дней зимних каникул.
     Подобного ощущения абсолютного счастья я не испытывал больше никогда.
     Улыбнувшись,  я  так  и  сделал - медленно открыл глаза. Увидел низкий
деревянный потолок над широким топчаном, на котором лежал, совсем  маленькую
комнату, где только и помещались стол, табурет да домотканый коврик на полу,
малиново  светящееся  оконце  со  стаканом  крупной  серой соли между рамами
(чтобы не запотевали стекла).  Полуоткрытая,  сколоченная  из  лиственничных
брусьев  дверь  вела  в  соседнее  помещение  -  очевидно,  кухню, откуда и
доносились напомнившие о детстве  запахи  пирогов  и  еще  приятный  женский
голос, напевающий "Песню без слов" из кинофильма "Мой младший брат".
     Мелодию я узнал сразу, а вот где нахожусь, что это за охотничья избушка
(так воспринималось  это  помещение)  -  сообразить не мог. Но постель была
мягкая, обстановка - уютная, женский голос - волнующий и как бы намекающий
на другие достоинства его обладательницы. Вставать не хотелось, да  вроде  и
необходимости   такой   не   было.  А  что  я  не  помню  ничего  о  себе  и
обстоятельствах, приведших в этот гостеприимный дом, так какая, в  сущности,
разница, кем себя считать и где находиться?..
     Так человек в момент пробуждения забывает сон - остается лишь ощущение
чего-то яркого, увлекательного, внутренне логичного, а попытка вспомнить его
содержание сразу рвет в клочья эту невесомую радужную ткань, превращает ее в
клубящийся серый туман...
     И   вся   моя  предыдущая  жизнь  представлялась  сейчас  долгим  сном,
содержание которого растворилось в этом тумане.
     Только, кажется, не все в моем сне было так уж  красиво  и  безоблачно,
скорее наоборот... По мере того как происходил переход от сна к яви, чувство
тревоги  нарастало,  я  погружался в нее, как в холодную воду, от только что
владевшей мною эйфории не оставалось и следа.
     Откинув одеяло, я резко сел, поискал  глазами  одежду.  Дверь  в  кухню
открылась,  на  пороге  появилась  высокая  тонкая женщина с распущенными по
плечам,  отливающими  светлой  медью  волосами.  Молодая,  наверное,  нет  и
тридцати,  с  лицом  заграничной  кинозвезды...  Как  звали ту, в фильме про
первобытных людей и динозавров? Тоже странно, название фильма я вспомнить не
смог, а имя актрисы память услужливо подсказала: Рэчел (или  Ракель?)  Велч.
Тогда  мы  все  ею  восхищались.  Действительно  похожа. Самое интересное -
женщина была совершенно голая. Если не считать золотистых меховых сапожек из
шкуры нерпы. Нет, я ошибся - на ней были совсем узенькие трусики  телесного
цвета...
     Увидев,  что  я  проснулся,  женщина  широко улыбнулась большим, но все
равно красивым ртом.
     - С добрым утром. Вставай, завтрак уже готов... Видимо, мы были с  ней
достаточно  близки,  раз она позволяла себе разгуливать в таком виде, нимало
этим не смущаясь.
     Первым побуждением было протянуть  руку,  поманить  к  себе,  обнять...
Очевидно,  подобный  поступок соответствовал бы логике наших отношений. Да и
ее тело, настолько утрированно сексуальное, что  больше  напоминало  рисунок
Бидструпа,  нежели реально существующий объект, не позволяло думать ни о чем
другом...
     Но я этого не сделал, более того - непонятный страх  усилился.  Словно
была  это  не  просто  красивая,  влекущая и, наверное, доступная женщина, а
какая-нибудь гоголевская  панночка...  Мне  захотелось  вскочить,  выхватить
из-под  подушки  пистолет,  который  наверняка  должен  был  там  лежать  со
вчерашнего вечера, щелкнуть затвором. Отчего вдруг? Какие стертые из памяти,
но сохраненные подсознанием события внушили вдруг такую мысль?
     Наверное, я не совладал со своим лицом,  потому  что  женщина  вскинула
перед    собой   руки   испуганным   жестом.   Улыбка   исчезла,   сменилась
растерянно-жалкой гримасой.
     - Андрей, что ты, что ты?.. Почему ты так смотришь? Это же  я...  Тебе
снова  приснилось  что-то?  Ляг,  успокойся,  сейчас все пройдет. Подожди, я
принесу тебе воды или, может быть, кофе? - Продолжая говорить, она пятилась
назад, отступила за порог и  только  там  остановилась,  положив  ладонь  на
дверную   ручку,   готовая  при  первом  моем  движении  захлопнуть  тяжелое
полотнище.
     Чем я ее смог так напугать? А она меня? Что  вообще  происходило  между
нами накануне днем? Или ночью?
     Отчего  она  в  таком виде? Мы что, спали с ней вместе? Судя по солнцу,
сейчас раннее утро, значит, совсем недавно она лежала рядом, а я это напрочь
забыл?
     Андрей? Она назвала меня Андреем? Так меня зовут? Странно, но почему бы
и нет?
     Чтобы успокоить женщину, я откинулся на подушку и даже спрятал руки под
одеяло.
     - Я ничего не понимаю. Я не знаю, почему ты  меня  боишься.  Как  тебя
зовут?  Где  мы находимся? Объясни. Я заболел? У меня что-то с головой? Если
мне нужно лекарство - принеси. Обещаю вести себя спокойно... - Слова легко
возникали у меня в голове и слетали с губ, но одновременно мне казалось, что
произносит их кто-то другой. Значение каждого слова по отдельности  я  вроде
бы понимал, но фразы звучали словно на чужом языке.
     Женщина  слушала  меня,  чуть наклонив голову, лицо ее постепенно вновь
принимало обычное выражение.
     Она подняла с пола, грациозно присев, лежавшую под вешалкой  скомканную
мужскую рубашку, надела в рукава и застегнула две нижние пуговицы. 'Прикрыла
свои прелести, но стала от этого еще более привлекательной.
     Кажется,  я  действительно уже видел ее раньше. Так знакомы эти длинные
загорелые ноги  каких-то  особенно  плавных  очертаний,  гладкий  подтянутый
живот,  характерный  поворот  головы,  необычный, изумрудный оттенок глаз...
Имя, еще бы услышать ее имя, тогда я, наверное, вспомню и все остальное...
     Приподнявшись на подушке, я собрался повторить свой  вопрос  и  увидел,
как  женщина,  воспользовавшись  моментом  моей  слабости  или  промедления,
отскочив за порог,  потянулась  рукой,  подняла  стоящую  в  кухне  у  стены
короткую винтовку незнакомой системы и неуклюжим движением, оттопырив локти,
направила мне в глаза черное колечко дула.
     Не  помню,  успел  я дернуться навстречу, был ли вообще выстрел, только
постель подо мной  качнулась,  завертелась,  стремительно  набирая  обороты,
веселый   золотисто-розовый   свет   померк.   Секунду   еще  я  различал  в
накатывающейся мгле словно вырезанный из черной бумаги женский силуэт, потом
он растворился в визжащей, как циркулярная пила, вязкой темноте...
     Выходит, что я умер вторично.
     ...Серый, вспененный,  предштормовой  океан.  Под  ногами  дергается  и
раскачивается  узкая  палуба.  Низко  летят  клочковатые, почти черные тучи.
Грудами  валяются,  со  звоном  перекатываются  от  борта  к  борту   гильзы
малокалиберных  пушек.  И  я,  цепляясь руками за тонкие леера, бегу по этой
палубе вперед, на полубак, где в  кресле  наводчика  скорострельного  орудия
косо  висит  женщина  в  ярко-алом комбинезоне, касаясь мокрых досок настила
длинными золотистыми волосами.
     Я вижу, как справа по курсу, в полукилометре или чуть  дальше,  бледным
бензиновым пламенем горит низкий торпедный катер.
     Но  мне на него сейчас совершенно наплевать. Рискуя сорваться в кипящие
волны, я наконец добрался до лафета, упал возле женщины  на  колени,  увидел
вспоротый   осколком   спасательный  костюм  и  развороченную,  с  торчащими
обломками ребер рану под правой грудью.
     Немедленно надо  что-то  делать,  но  вот  что?  Под  руками  нет  даже
индивидуального  пакета.  Еще  минута, две - и женщина умрет. А может быть,
уже?.. Разве живут с такими ранами? Но что же тогда будет со мной?
     Настолько непереносим был охвативший меня ужас, что я рванулся  вон  из
этого кошмара. И - проснулся? Или...
     Рванувшись вон из этого кошмара, я вырвался не только из него, а вообще
отовсюду,  где был и не был. И увидел Вселенную. Как уже видел раньше: будто
бы извне