енно - САУ-100) начало метаться по полю, а
те же инструкторы, не только  пятнистые,  но  и  стремительно-гибкие,  как
пантеры, чудом не попадая под гусеницы, запрыгивали на броню, вели  беглый
огонь по сторонам из автоматов и ручных  пулеметов,  соскакивали  обратно,
изображая действия танкового десанта, как пояснял через мегафон Шульгин, а
затем, превратившись в  неприятельскую  пехоту,  показали,  как  с  такими
созданиями можно бороться. Вначале сама мысль об этом казалась  абсурдной.
Но,  увидев,  как  сержант  вначале,  словно  охваченный  паникой,   бежит
зигзагами по полю от неумолимо догоняющей и трещащей пулеметом  машины,  а
потом вдруг бросается на землю, под сверкающие  гусеницы,  распластавшись,
пропускает танк над собой и,  привстав  на  колено,  швыряет  на  моторную
решетку дымовую шашку, изображающую гранату, офицеры изменили свое мнение,
хотя представить себя на месте инструктора было жутковато.
     Демонстрация заняла не меньше часа.  После  ее  завершения  волонтеры
расходились слегка пришибленные, "обалдев сего числа".
     Понимая, что людям нужно дать прийти в  себя,  Шульгин  объявил,  что
после оборудования лагеря все свободны  до  вечера,  а  к  обеду  и  ужину
распорядился выдать красного сухого вина.
     Обсыхая на гладких каменных плитах после  купания  в  море,  Басманов
вместе с  окончательно  сложившимся  кружком  наиболее  близких  приятелей
говорили  все  о  том  же:  о  невиданной  технике  и  невероятном  уровне
подготовки своих инструкторов.
     - Как хотите, господа, не возьму в голову, зачем еще и мы, если  наши
хозяева уже имеют таких  солдат?  -  спросил  капитан  Терешин,  известный
геройским побегом с Лубянки.
     -  Голос  крови,  господа,  -  пошутил  Эльснер.   -   Желают   иметь
преторианцев исключительно из соотечественников...
     - Поручик, пожалуй, прав, несмотря на молодость, - кивнул Сугорин.  -
Вот вообразите для примера, что наши "наниматели" - слово "хозяева" мне не
нравится - на самом деле занимаются серьезными  делами,  в  Африке  ли,  в
Америке... И кто может быть надежнее, чем мы -  вояки  без  родины,  да  с
таким опытом.  Штучкам  этим  обезьянским  мы  в  конце  концов  научимся,
невелика премудрость, а вот поведению в настоящем  бою...  Вы,  может,  не
видели, а я видел - когда помощником военного агента в  Париже  был  -  ни
американцы, ни англичане так, как мы, воевать не  могут.  Как  хотите,  но
любая армия, кроме нашей, в пятнадцатом  году  просто  побежала  бы...  От
Перемышля и сразу до Смоленска, если не дальше...
     Слова Сугорина встретили полную и общую поддержку. Да и в самом  деле
- кроме гражданской с ее Ледяным походом, боями на  Дону,  Украине  и  под
Орлом почти каждый из присутствующих воевал  или  еще  в  четырнадцатом  у
Гумбинена и  Танненберга,  или  в  пятнадцатом  на  Карпатских  перевалах,
прорывал австрийский фронт  с  Брусиловым,  штурмовал  обледеневшие  стены
Эрзерума с Юденичем...
     - А с такими танками и автоматами мы бы от Орла  до  Москвы  за  день
доперли... Какая у него скорость, верст тридцать?
     - А пятьдесят не хочешь? - засмеялся довольный  тем,  что  знает  все
раньше и лучше всех, Мальцев.
     - Ну так вообще за четыре часа!.. И ни одна сволочь не остановила бы!
     - Если бы да кабы... Если бы дураками не были, с Корниловым еще летом
семнадцатого идти надо было... - Штабс-капитан выругался не зло, а  скорее
печально. - А теперь в чужих краях кровь  проливать  придется.  Знать  бы,
чью...
     - А знаешь, что я подумал? Слишком  это  все  серьезно.  Не  задумали
часом наши  друзья-хозяева  обратно  у  англичан  Трансвааль  с  Оранжевой
отбивать? И таких, как мы,  по  всему  свету  сейчас  собирают?  Золота  и
алмазов у буров вволю... Нас вот, да еще немцев навербуют, они там у  себя
тоже с голоду дохнут, а вояки сами знаете... С таким оружием  много  и  не
надо, тысяч десять - и порядок.
     Басманов  в  рассуждении  своей  предстоящей  должности   предпочитал
лишнего не говорить, даже товарищам, но сейчас не сдержался.
     - Интересная мысль, - увлеченно поддержал его Давыдов.  -  Романтично
даже.  Восемнадцать  лет  копили  сокровища,   делали   новейшее   оружие,
разрабатывали планы - а сейчас решили начать...
     - Не знаю,  Миша,  ей-богу,  не  знаю,  -  обращаясь  к  Басманову  и
пропустив мимо ушей слова поручика, сказал Сугорин, - да не слишком хочу и
задумываться. Как считаешь, чего я сюда пошел, зачем в Крым не вернулся?
     - Да никак не считаю...
     -  Врешь,  все  об  этом  думают.  Не  верю  я  в  победу.  Ты  после
Новороссийска, я  после  Одессы.  Ничего  не  выйдет,  конец!  Еще  месяц,
другой... Слащев с пятью тысячами зимой Крым спас.  Так  они  против  него
сто, двести тысяч  бросят,  миллион.  Народу  хватит.  И  тогда  здесь,  в
Константинополе, такое начнется, что наша с тобой эпопея - детский крик на
лужайке...
     - Да оставь ты, тошно слушать. Решили - значит решили.  И  хватит.  В
Африке   поживем,   на   негритянках   переженимся.   Всю   жизнь   мечтал
попробовать... Смотри, вот наш "классный дядька"  идет,  он  тебе  покажет
крик на лужайке...
     ...И неделю, и другую, с утра до вечера,  а  часто  и  ночь  напролет
Шульгин  при  помощи  роботов-инструкторов  превращал  белых  офицеров   в
"зеленых беретов". Впрочем - зеленые - это так, по аналогии,  а  на  самом
деле он еще не придумал, какой характерный знак  отличия  следует  придать
своим питомцам. Что берет - ясно, штука  удобная  для  ношения  в  полевых
условиях  и  достаточно  выразительная  зрительно.  Но  цвет?  Красный  не
подходит по очевидной причине, белый - маркий, синий -  не  гармонирует  с
камуфляжем. Наверное, лучше  всего  будет  черный.  С  белой  или  красной
окантовкой. Спешить пока некуда, можно и еще подумать. Все равно этот знак
принадлежности к  новому  ордену  он  решил  вручать  на  выпуске,  вместо
диплома.
     А пока до выпуска далековато.
     Десятикилометровый кросс для разминки, завтрак, изучение материальной
частя со стрельбой, преодоление  штурмполосы,  с  каждым  днем  все  более
сложной, обед, часовой  отдых.  Боевая  подготовка  в  составе  отделения,
изучение и практическое занятие по вождению "джипа", грузовика, мотоцикла,
самоходки, занятия по рукопашному бою, ужин, а там  либо  отдых  и  отбой,
либо все то же самое в ночном варианте... И так каждый день, без выходных,
по двенадцать часов в сутки минимально. Зато кормили бойцов разнообразно и
до отвала, по специально разработанным высококалорийным  рационам,  всякие
экзотические фрукты грудами лежали на подносах в столовой,  позволялось  в
свободное время выпить в меру желания  и  возможностей,  а  красное  сухое
вообще выдавали вместо воды по причине  его  целебных  свойств  и  жаркого
климата.
     По вечерам показывали фильмы изумительной четкости и даже -  ДАЖЕ!  -
цветные и со звуком. В основном про таких  же,  как  и  они  сами  теперь,
рейнджеров, сражающихся с какими-то жуткими арабами, аннамитами  и  вообще
бандитами непонятных национальностей. Непрерывная стрельба, взрывы и  море
крови... Впрочем, на вторую неделю все привыкли к очередному чуду техники,
не обращали внимания ни на длину картин, полтора часа вместо  обычных  для
тех лет 15-20 минут, ни  на  двадцать  четыре  кадра  в  секунду,  а  лишь
профессионально обсуждали действия персонажей. Правда, Шульгину для  таких
киносеансов приходилось выбирать фильмы, не  имеющие  явных  анахронизмов,
действие которых происходит в девятнадцатом или первой четверти двадцатого
века, а из более современных боевиков вырезать неподходящие реалии.
     А ночью, если выдавалась вдруг спокойная, офицеры, кого  не  сваливал
сразу необоримый сон, сидели по палаткам или у костров,  потягивали  вино,
пиво, а то и знаменитый гусарский пунш, почти как  у  Дениса  Давыдова:  -
"Деды, помню вас  и  я,  испивающих  ковшами  и  сидящих  вкруг  костра  с
красно-сизыми носами...", и разговаривали, реже  о  прошлом  и  настоящем,
чаще о будущем.
     - ...Ты не думаешь, что мы перебираем? - спросил  как-то  Берестин  у
Новикова. - Не слишком ли круто? Футуршок  не  случился  бы,  однако...  И
Сашка наш совсем распоясался.
     - Отнюдь. С тобой же не случился? А они все же в привычной  компании,
в своем времени, и столько уже за  шесть  лет  повидали  и  пережили,  что
нашими  фокусами  их  не  потрясешь.  Тем  более,  постоянный  медицинский
контроль и условия, не считая тренировок, вполне курортные. Учти,  кстати,
что начало века к футуршокам куда больше  располагало.  Смотри  сам  -  за
девять лет от первого полета братьев Райт до "Ильи  Муромца"  и  воздушных
бомбежек, автомобиль,  танк,  автомат,  ядовитые  газы,  дредноуты,  кино,
радио... Что там еще было? Ну да, телевизор  через  три  года  появится...
Мировая война опять  же,  три  революции,  расстрел  царской  семьи...  Из
салонов Серебряного  века  в  подвалы  Лубянки,  камергер  -  в  дворники,
флигель-адъютанта в парижские таксисты... И в общем приспосабливались. Чем
их еще потрясти можно?
     А офицеры разговаривали о своем.
     - И вы еще будете спорить со  мной,  господа?  -  спрашивал,  любуясь
перечеркнувшим небо Млечным Путем, Сугорин. Он лежал, опираясь  спиной  на
свернутый матрас у  откинутой  боковины  палатки,  рассуждал  неторопливо,
будто на лекции в Академии, прерываясь иногда, чтобы  отхлебнуть  пива  из
пестрой банки. Очень ему оно отчего-то понравилось с первых дней. - Такого
одновременного и секретного, именно секретного, господа, прогресса во всех
областях науки и техники быть не может.  Прогресс  происходит  постепенно,
зародившись в одной области, изобретение или открытие распространяется  на
другие по определенным законам. Не буду останавливаться на деталях. Вы  их
сами знаете. А тут слишком много и сразу... Но что из этого следует?
     - А ничего, ваше высокоблагородие! Ваши разумные доводы смешны именно
потому, что направлены против  очевидности.  Как  известное  постановление
французской академии про небесные камни...  Ну  что  мы  с  вами,  армеуты
серые, знаем о цивилизованном мире? Мы, как московиты четырнадцатого века,
живем только своими заботами - какой князь лучше, какой баскак свирепее  и
почем на ярмарке соль и жито.
     Образованный поручик  Эльснер  по  неистребимой  остзейской  привычке
говорил с русским, даже старшим по чину, слегка поучающим тоном, сам этого
не замечая.
     - В то время, как в Европе уже двести лет существовали  университеты,
триста лет парламенты, Данте написал "Божественную комедию". Васко да Гама
обогнул Африку, Бертольд Шварц изобрел порох, ну и  так  далее...  Я  тоже
удивлен, скажем, совершенством исполнения автомобиля "Додж", а я,  кстати,
научился водить отцовский "Рено" в шестнадцать лет, но ведь и он на улицах
Риги  вначале  ажиотаж  и  фурор  производил.  Или,  думаете,  аэроплан  с
ротационным мотором "Гном-Рон" менее удивителен? А что вы  знаете  об  его
изобретателе, устройстве и свойствах? В России, замечу попутно,  до  своих
двигателей пока не додумались...  Мы  все  дикари,  господа,  следует  это
признать, каковое качество особенно убедительно продемонстрировали за годы
паскудной гражданской войны...
     -  Ты,  Павел  Карпович,  немец-перец-колбаса,  и  русской  души   не
понимаешь, пусть и живете вы, Эльснеры, у нас с  времен  Ливонской  войны.
Наша душа хоть и неумытая, но романтическая. И нам, видишь ли, скучно твои
объяснения слушать... - поручик Давыдов сел на койке  по-турецки,  почесал
волосатую грудь. - Господин  полковник  желает  сказать,  что  сочинители,
вроде англичанина  Уэллса,  правы,  и  наши  хозяева  обзавелись  "машиной
времени", с помощью каковой и натащили сюда всяких  удивительных  штук  из
далекого будущего... Так, господин полковник?
     Сугорин возмущенно фыркнул, но промолчал.
     - Такой сюжет не нравится? Извольте другой  -  француз  Жюль  Верн  и
роман "Пятьсот миллионов бегумы". Там уж точно про наши дела.  И  господин
Новиков так же объясняли-с...
     - Давайте уж дальше пойдем, поручик, - вмешался Басманов. - Атлантиду
вспомним. Оттуда наши "соотечественники"...
     - Вот-вот... Но пулеметы при этом у них отчего-то  приспособлены  под
русский патрон образца восьмого года. Или капитан Мосин тоже  из  атлантов
произошел?
     - Скучно с вами, братцы, - Сугорин швырнул пустую банку в темноту.  -
Хотел я вам нечто действительно умное сказать, но теперь атанде-с!  Спите,
пока по тревоге не подняли.
     Как-то утром Шульгин, внимательно следивший за успехами  курсантов  и
отбиравший  среди  них  наиболее   способных,   организовал   занятия   по
специальным  видам  боя.  После  краткого  теоретического  вступления   он
продемонстрировал наиболее впечатляющие и  одновременно  вполне  доступные
приемы, вроде метания в цель десантного ножа, обращения с "кэкэцу-сеге"  -
специфическим инструментом ниндзя, сочетающим  в  себе  качества  кинжала,
абордажного крюка, копья, алебарды, аркана и пращи, а также  использования
"сюрикена" -  заточенной  до  остроты  золингеновской  бритвы  метательной
звездочки.
     С  безразличным  выражением  лица,  в  расслабленной  позе   опытного
картежника он легким движением кисти выбрасывал  из  специального  футляра
сверкающие стальные пластинки, и они с тихим жужжанием летели  над  полем,
насквозь просекали фанерные щиты мишеней или срезали  узловатые,  в  палец
толщиной ветки чахлых слив.
     - Если придется, господа, так  эта  штука  скорострельнее  нагана,  и
бесшумна вдобавок. При некоторой  же  ловкости  рук  ваши  действия  могут
остаться вообще незамеченными. Так что рекомендую научиться. Есть и другие
подобные устройства,  более,  правда,  современные,  с  ними  я  вас  тоже
познакомлю. Человечество, должен вам сказать, за  свою  невеселую  историю
сумело придумать столько смертоубийственной гадости, что нынешние винтовки
и пулеметы не что иное, как знак глубокого регресса...
     На удивленный вопрос одного из  слушателей  Шульгин  с  двусмысленной
улыбкой пояснил, что  поскольку  целью  любой  войны  является  достижение
определенной политической цели,  будь  то  захват  территории,  низложение
неугодного правительства или контроль за рынками сбыта,  то  использование
массовых армий, огнестрельного или, упаси бог, химического оружия есть  не
что  иное,  как  признак  интеллектуальной  ограниченности  лиц,  к  таким
средствам прибегающих...
     - Вы же изучали историю войн, господа. И не мне вам напоминать, что с
каждым веком и годом расходы на войну и количество  жертв  все  больше,  а
результаты все мизернее. Ведь чем, к примеру, завершилась мировая война? А
погибло на ней не меньше пяти миллионов.
     А взгляните на собственные судьбы! Сотни тысяч  лучших  сынов  России
сложили  головы,  и  что  в  итоге?  Даю  вам  слово  чести,   две   сотни
по-настоящему умных и подготовленных бойцов в Москве  и  Петербурге  через
неделю поставили бы все на свое  место!  Как-то  даже  обидно,  господа...
Сколько там было боевых офицеров, героев-юнкеров, верных долгу  жандармов,
и что же? Какая-то Каплан стреляет в Ульянова - и мимо... А если бы так...
- успевший уже присесть на нагретый солнцем  камень  и  закурить,  Шульгин
вскинул правую руку.
     Поясная пулеметная мишень, притаившаяся за кустиком  белесой  полыни,
вздрогнула от серии жестких ударов.
     Девять стальных граненых стрелок пронзили  толстую  фанеру  насквозь,
только крестообразные стабилизаторы не  дали  им  продолжить  бесшумный  и
страшный полет. Четыре  из  них  торчали  между  воображаемых  глаз  левой
фигуры, пять - в районе сердца правой.
     -  А  всего-то  и  дел,  господа...  -  Шульгин   протянул   зрителям
продолговатый футляр пяти вершков в длину, похожий на рукоятку маузера.  -
Как видите, вполне эффективно. Ночью, на площади Финляндского вокзала... А
были ведь и еще митинги, с другими "вождями". Так что прошу докуривать,  и
приступим к тренировкам...
     Ночной штурм укрепленной позиции. Все, как сотни  раз  до  этого,  на
Западном, Галицийском, Кавказском фронте.  Две  или  три  сотни  шагов  до
вражеских окопов, шуршащая под локтями трава или липкая грязь,  освещающие
небо ракеты, три ряда унизанной шипами проволоки, на которой  так  страшно
умирать под шквальным пулеметным  огнем,  когда  еще  не  ранен  даже,  но
колючки вцепились  в  гимнастерку  или  шинель,  прочная  ткань  не  хочет
рваться, а все пули летят только в тебя, даже если когда и мимо...
     Все точно так же, но есть и разница!  Под  краем  каски  лоб  сжимает
упругий  ремешок,  на  котором  закреплен  приборчик  размером  с  дамский
театральный бинокль. И сквозь него - не ночь, а яркие зеленоватые сумерки,
и на двести шагов все, как на ладони: столбы, проволока, бруствер,  головы
часовых  у  пулемета,  бугор  блиндажа,  даже  этикетки   развешанных   на
заграждении консервных банок.
     Басманов и с ним еще двенадцать бойцов ползут, вжимаясь в  землю  (уж
ползать-то их учить не надо, германская научила), достигают низко, у самой
земли натянутой проволоки. И не верится, что из окопов их не видно, вот же
они, рукой подать. Но сдвинь на секунду приборчик с глаз - и глухая темень
заливает все. Тучи низкие, дождь моросит.
     За спиной,  заглушая  легкий  звон  разрезаемой  проволоки,  начинает
ежечасный, плановый, бесприцельный огонь пулемет.
     Проходы  сделаны,  целых  пять,  двухметровой  ширины,  по   внешним,
обращенным к своим позициям сторонам столбов -  густые  мазки  специальным
составом, ярко светящимся в темноте, чтобы не сбилась с  пути  вводимая  в
прорыв пехота.
     И вот он, бруствер! Бесшумный и стремительный бросок вперед, прямо на
головы напряженно всматривающихся в ночь часовых.
     Часовые - свой же  брат-курсант  (новое,  не  совсем  русское  слово,
раньше были "курсистки", и только) - ничего не  успевают  понять,  хоть  и
подготовка у них куда лучше той, что у красноармейцев, в  чью  форму,  для
пущей ярости нападающих, они сейчас одеты.
     Имитационный удар ножом под  лопатку  или  спереди,  снизу  вверх,  в
солнечное сплетение. Градом, не жалея, тяжелые ребристые гранаты  в  двери
блиндажей. Влево-вправо по траншее, опять же с броском гранаты  за  каждый
поворот и с веером трассирующих пуль от правого бедра. Условленного  цвета
ракета  в  облака  -  позиция  взята,  путь  свободен!  И,  не   дожидаясь
подтверждения, - пошла пехота, не пошла  -  не  твое  дело,  снова  бросок
вперед,  ко  второй  полосе  обороны!  Там-то  уже  проснулись,  забегали,
громыхнул первый выстрел навстречу, но им по-прежнему ничего не  видно,  а
автомат прицельно бьет на двести шагов, уж на сто - точно,  граната  летит
на сорок, штурмовая группа забирает сильно  в  сторону  от  потревоженного
участка, и пока они там палят в белый (точнее - в черный) свет, двенадцать
остервеневших  даже  от  игры  офицеров  перекатом  через  бруствер  снова
сваливаются  в  траншею.  По  паре  гранат  еще  осталось,  пояса  увешаны
магазинами, тридцать патронов в каждом. И все сначала.
     Как у Маяковского: "Сдайся, враг, замри и ляг"!
     ...Уже на рассвете, когда зазеленел и заалел  край  едва  видного  за
холмами моря, к сбросившему бронежилет и каску Басманову,  обсыхающему  на
теплом  ветерке,  подсел  вольноопределяющийся  Лыков,  девятнадцатилетний
бывший правовед, имевший несчастье или чрезмерный оптимизм вступить в полк
за месяц до эвакуации Одессы.
     - Господин капитан, извините, но  мне  кажется,  что  нас  готовят  к
чему-то совершенно ужасному. Несовместимому  с  понятиями  цивилизованного
человека...
     - О чем вы, юноша?
     - Вот эти... приборы ночного видения. Это же все равно,  что  убивать
спящих. Противник ничего  не  подозревает,  а  мы  видим  его,  как  днем.
Подползаем и - ножом между лопаток.
     - Не понимаю вас. А  когда  я  с  наблюдательного  пункта  замечаю  в
бинокль ничего не подозревающего противника  на