что  на агентуру  из  местных
полностью положиться не  может, а по-настоящему подготовленных своих людей у
него  до  слез мало. Этот командир,  интересно, из  "своих" или  из местных?
Скорее   -  второе,  лицо  выдает  человека   не   слишком  образованного  и
воспитанного.
     - Прикрытие у меня будет какое-нибудь? - спросил я. Уже зная ответ.
     -  Велено передать, что в  самом крайнем  случае  можете пробиваться на
столешников, - ответил, перейдя на "вы", связник. - А так по обстановке.
     - Понял. Тогда - свободен. Светиться не будем. Я теперь ее не потеряю.
     - Не получится. Должен до места сопроводить, чтоб знать, в случае чего.
     Тут мой спутник оказался умнее меня. В самом деле, дамочка спрыгнет - и
в подворотню,  я  за ней,  а там  уже  ждут.  И все концы обрублены.  Это  я
расслабился за последние дни...
     На  подходах к  Сретенским  воротам поток  пролеток и  автомобилей стал
гуще. Но заодно и стемнело. Так что я смог прижаться вплотную к фаэтону моей
подопечной, не опасаясь привлечь ненужное внимание.
     Интересно, далеко нам еще ехать и что будет потом?
     Если извозчик  свернет  налево, через десяток минут я увижу свой дом, в
котором  я прожил  несколько  достаточно  счастливых  лет и  откуда  бежал в
состоянии  к  панике  два  месяца  назад  и  сто  тридцать  лет  вперед.  За
проведенную здесь неделю я  так и не собрался  навестить его. Из непонятного
мне самому суеверия что ли...
     Однако лихач пересек линию  Бульваров и  продолжил свой путь по Большой
Лубянке.

     ... Шульгин ввел меня в операцию чересчур, на мой взгляд, быстро. Разве
можно обучиться  на приличного  контрразведчика за полторы недели хотя бы  и
крайне напряженного курса спецподготовки, чем вызвана  такая спешка, я тогда
не понял. Хотя он сообщил  мне, что обстановка в сфере  интересов "Братства"
неожиданно  быстро начала осложняться и учить меня по полной  программе  нет
никакой возможности.
     Неужели действительно у "Братства" такой кадровый голод, что приходится
вводить  в бой  "с  колес" практикантов вроде меня?  Мне  воображалось,  что
организация  у  Андрея  мощная,  обладающая  далеко  выходящими  за  пределы
воображения местных жителей техническими возможностями.  Компьютеры,  видео,
сравнимые с ними средства  радиосвязи,  автоматическое  оружие и,  что  меня
совершенно   поразило,  нечто  вроде  отменно  функционирующей  всепланетной
транспортной системы.  Внепространственного  перемещения, прошу  заметить. У
нас, в XXI веке, такое пока считается дорогостоящей экзотикой, а уж мыслящую
материю мы пока не  только перемещать не в  состоянии, но и не представляем,
как это возможно.
     Тут ведь вся хитрость в чем? Транспонируемый  предмет, по идее, сначала
разбирается на атомы,  а по прибытии на место воссоздается вновь, по той  же
схеме. Значит - для живого существа это смерть. И если даже удалось бы его в
приемной  камере  воспроизвести  один  к  одному  и  запустить все жизненные
функции, "воскреснет" - то совсем  другая личность. Пусть и с тем же об®емом
личной  памяти.  Поскольку  смерть  есть  смерть.  Наш  Артур, кстати,  тому
великолепный пример.
     Но  Новиков и его друзья сумели решить проблему  совершенно неожиданным
образом.
     Я,  впрочем, отвлекся.  Так  вот,  странно,  при  такой  технической  и
интеллектуальной  обеспеченности,  в  делах якобы  чрезвычайной важности они
прибегают к старомодным методикам агентурного сыска...
     Или можно  предположить, что все происходящее - нечто  вроде выпускного
экзамена и им просто нужно проверить меня в деле.
     Что ж, пожалуйста, постараюсь показать, на что я способен.

     ... Из Харькова Шульгин вывел меня  в Москву. Во второй раз (первый был
при переходе из форта  Росс в Харьков) я отнесся  к этому гораздо спокойнее.
Мы просто  шагнули  с  ним сквозь обведенный пульсирующей фиолетовой  рамкой
прямоугольный проем, похожий на  обыкновенную дверь,  и оказались в большой,
полутемной,  давно  не  убиравшейся комнате, обставленной  мебелью,  которая
привела   бы   в  восторг   настоящего  ценителя   антиквариата.  Достаточно
разностильная,  она  вся  без  исключения была изготовлена из  натурального,
причем очень дорого дерева - карельской березы, полированного ореха, резного
дуба...
     В остальном  же -  ничего примечательного, говорящего о том,  что здесь
располагается  одна из баз таинственного "Братства". Больше похоже на логово
одинокого старьевщика-букиниста из очерков  Гиляровского. Много  книг, и  на
полках,  и  просто  лежащих стопками на столе,  подоконнике,  диване. И, что
бросилось мне в глаза, давно не мытые оконные стекла, покрытые снаружи таким
слоем пыли  и грязными подтеками, что с  трудом различался внизу запущенный,
поросший некошеной травой дворик.
     По  скрипучей  лестнице  он  свел меня на первый  этаж. Там  царило уже
совершенное  запустение. Между грудами всевозможной  рухляди расчищена узкая
тропинка, углы стен потолок затянуты густой, почти черной паутиной. Крыс еще
не хватает, бегающих под ногами. Судя по  всему,  люди  не  жили здесь очень
давно,  однако   кухня   за  полуоткрытой  дверью   выделялась   порядком  и
относительной чистотой.
     Туда  мы  и вошли.  С недоступной мне сноровкой  Шульгин  буквально  за
две-три минуты разжег огонь в облицованной изразцами печи, подбросил в топку
несколько поленьев, затем высыпал сверх несколько совков  угля. Поставил  на
плиту чайник, достал из шкафчика нехитрую закуску.
     -  Поживешь  пока здесь, не пугайся, все это  маскировка.  Три  комнаты
наверху  вполне  пригодны  для жизни.  Даже с  комфортом.  Кое-какие  запасы
продовольствия тоже есть, хотя гостей водить не  рекомендую. Но это неважно,
в городе полно трактиров, ресторанов, столовых. В деньгах себе не отказывай,
только  шиковать  не  советую.  Дебоши там  в  кабаках  устраивать,  цыганам
червонцы  горстями  швырять. Документы  у тебя  надежные, любопытных соседей
поблизости  нет,  а тек, кто есть, чужими делами интересоваться не приучены.
Участковый надзиратель тоже прикормлен, и бдительности проявлять не будет.
     Твоя  задача  - вживаться.  В сарае  машина,  сейчас покажу. Легенда  -
частник-таксист. Катайся по городу, вспоминай топографию,  чуть освоишься  -
пассажиров бери.  Для практики  в  языке  и  изучения психологии  аборигенов
весьма полезно. Газет читай побольше. Дня через три-четыре я снова появлюсь,
обменяемся мнениями. А сейчас спешу, ты  уж извини, что приходится  бросать,
как пацана в воду. Да оно, может так и лучше. Долгие проводы - лишние слезы.
Ты же у нас парень бывалый. - Тут мне почудилась в его голосе легкая ирония.
-  Пойдем,  покажу  машину,  познакомлю  с  ближайшими   окрестностями,  еще
кое-какие  напутствия  сделаю - и  вперед.  Оптимальный способ  -  что  язык
изучать, что чужую страну - глубокое погружение. Нас тоже так учили. Думаю -
не растеряешься?
     Вопрос  показался  мне  несколько  даже  оскорбительным.  И не в  таких
переделках   бывал,  а  тут   все  же  родной  практически   город,  хотя  и
полуторавековой давности.

     ...  Суждение мое оказалось  несколько  опрометчивым.  Нынешняя  Москва
напоминала ту,  в которой я родился  и вырос, лишь в отдельных архитектурных
деталях  и  фрагментах.  Практически  же  это  был  совершенно  чужой,  даже
неприятный своей отдаленной похожестью  город. Как если бы уловить в грязной
и неопрятной старухе черты женщины, которую знал молодой и красивой.
     Кривые  улицы, мощенные неровным булыжником, масса деревянных кособоких
домишек, среди которых редкими островами  высились пяти-, шестиэтажные дома,
обшарпанный,  не  слишком даже  на  себя похожий Кремль... Ну  и  так далее.
Унылое,  в общем,  зрелище.  Грязь,  дребезжание трамваев,  грохот  тележных
колес, вонь конского навоза. И еще вдобавок люди - суматошные, плохо одетые,
какие-то постоянно взвинченные и злобные.  После того, как  мы с Шульгиным и
Аллой провели три дня в столице Югороссии Харькове, Москва показалась мне...
Ну словно какое-нибудь Тимбуку в сравнении с Марселем.
     Харьков  был  щеголеватым,  совершенно европейским  городом,  где  била
ключом энергичная  и, я  бы  сказал, веселая жизнь.  Что  неудивительно.  По
словам  Шульгина, за последние три-четыре  года  "Братство"  инвестировало в
экономику  белой  России  несколько  десятков миллиардов полновесных золотых
рублей,  не считая почти такого  же количества долларов  и фунтов. И, как  с
гордостью  отметил  Александр  Иванович,  миллионером  здесь  не стал только
ленивый.  Сосредоточив у себя  практически  весь интеллектуальный  потенциал
царской  России,  получив  свободный  выход  в  Средиземноморье, контролируя
Ближний   восток,  владея  вольным   городом   Царьградом  и  цепью  городов
порто-франко от Батума до Одессы, Югороссия  привлекала сейчас деловых людей
и авантюристов всего мира. Как Клондайк в конце XIX века.
     И  мода  там была  на полгода впереди  парижской,  и за автомобилями из
Екатеринослава давились дилеры Нью-Йорка и Лондона, а  самолеты Сикорского и
телевизоры Зворыкина вообще не имели аналогов на Западе.
     Москва же... Конечно,  оживление экономической  жизни  чувствовалось  и
здесь, частная торговля  процветала,  возле Исторического музея  и в верхних
торговых  рядах гудели  скопищ  спекулянтов  белогвардейской  и  иностранной
валютой, центр по вечерам заполняли толпы людей из "бывших", так  называемых
нэпманов, и совершенно  по-харьковски одетых дам разной степени легкости, но
все это терялось на фоне общей бедности и, я бы даже сказал, дикости.
     Ведь  "приличная публика", за исключением уж  слишком больших патриотов
города или убежденных сторонников  коммунистической идеи, давно от®ехала "на
Юг".  Москву же  переполнили ищущие  заработка крестьяне окрестных губерний,
малоквалифицированные  пролетарии  и  совчиновиники  с  незаконченным низшим
образованием.
     Однако, кружа по улицам на своем "Рено", я  постепенно открывал и здесь
своеобразную прелесть. Как это бывает в далеких экзотических странах.
     А  еще  я  жадно  изучал  газеты.  Местные  -  "Известия"  и  "Правду",
пропускаемые  с большим разбором югоросские, которые  своей немыслимой ценой
были доступны  только избранным,  и европейские, что продавались в вестибюле
"Националя".
     Дело не  в том, что так  сильно меня интересовали  передовые  статьи  и
информации рабселькоров  о победных шагах  социализма. Нет. С первого своего
дня  в  Москве я  обрати внимание на  тревожную,  предгрозовую  политическую
атмосферу.  По разговорам с пассажирами, с  извозчиками и такими  же, как я,
водителями таксомоторов, с завсегдаями трактиров и пивных становилось  ясно,
что назревают, выражаясь здешним языком, "события".
     Постепенно я разобрался в причинах и поводах.
     Получалось  так, что здешнее  общество расколото  на три "страты". Тех,
кто признавал и поддерживал политику Председателя Совнаркома  и Генерального
секретаря  РКП Троцкого,  тех, кто мечтал о низвержении  советской  власти и
воссоединении с Югороссией, и значительную прослойку  левых  коммунистов, не
желавших  смириться  с  "предательской  позицией"  нынешнего  руководства  и
готовивших радикальную смену курса. Не останавливаясь пред  опасностью новой
гражданской войны и интервенции с Юга или Запад.
     А мои друзья, руководители "Андреевского Братства", каким-то образом ко
всем этим грядущим беспорядкам были причастны.

     ... Сегодня  утром, около  восьми, едва я успел умыться, как у  меня  в
спальне тихо загудел вызов портативного радиотелефона.
     Искаженный  грозовым эфиром голос, который  я  не сразу  узнал, я узнав
особой радости не испытал, осведомился о моем здоровье  и настроении,  после
чего  передал  от  имени Шульгина задание.  Довольно  простое  - встретить в
указанное  время  рижский  скорый,  дождаться  такого-то  человека, получить
дальнейшие  инструкции.  Все.  В  случае необходимости  связаться по  радио,
позывной  прежний.  Разрешается использовать  все  известные  мне  явки,  по
собственному усмотрения применять оружие. Бдительности не терять.
     Жандармский полковник Кирсанов, уроженец данной реальности, но несмотря
на это - правая рука Александра  Ивановича, симпатий у меня не вызвал у меня
с  момента первого  знакомства. Но был он крепким профессионалом и входил  в
число предводителей "Братства". Я ответил "Есть" - и вышел из связи.
     Конспирация   у   них   тут   поддерживается  серьезная,   складывается
впечатление, что все члены  организации находятся под непрерывным  и плотным
контролем.
     Странно,  я привык считать, что вначале прошлого  века методы и уровень
эффективности  тогдашних  разведок  и  контрразведок  находились  на  вполне
первобытном уровне. Да и Шульгин, проводя  со мной занятия, больше говорил о
легальных и полулегальных формах предстоящей деятельности, не сосредоточивая
внимания на критических вариантах.
     Ну да ладно. И снова я подумал,  что происходящее все больше походит на
экзамен. Дай Бог, чтобы выпускной.  Но что  случиться после? Вопрос для меня
далеко не праздный.

     На Кузнечном Мосту состоялся  еще один  сеанс связи.  Теперь включилась
рация,   вмонтированная   в   массивный   механический   счетчик-таксомотор,
установленный  перед   передним  сидением.  Под  крышкой  пряталась  обычная
телефонная трубка.  Мужской  голос, уже  другой, незнакомый,  осведомился  -
состоялась ли встреча?
     -  Связник  инструкции  передал,  сейчас  следую за  об®ектом  к  месту
контакта, нахожусь на перекрестке Кузнечного и Неглинной.
     - Задание несколько меняется. Слушайте внимательно...
     Информация  была неожиданной  для меня, начисто исключающей гипотезу об
"экзамене". Ну, что же, к тому все и шло. Вчера и позавчера разнеслись слухи
о внеочередном  с®езде  партии, и  о забастовках на заводах, о  волнениях  в
гарнизоне. А с утра я обратил  внимание на возросшую суетливость обывателей,
закрытые   железными   и   деревянными  ставнями  окна   многих   магазинов,
подозрительно   часто  проносящиеся  в  разных  автомобили.  И  легковые   -
ответственных работников высокого  ранга, и  грузовые, набитые  вооруженными
людьми.  Но  я  до  последнего  не ожидал,  что  все  это  может  влиться  в
вооруженные  столкновения. Газетные  материалы, пусть  и  излишне нервные по
тону,  в целом демонстрировал уверенность  властей, что  политический кризис
разрешится   миром.   А   реагировать   на   понятные   аборигенам  признаки
надвигающейся беды,  как  таежный  охотник  узнает  о далеком еще пожаре  по
поведению птиц и зверей, я научиться не успел.
     Я обернулся на своего спутника. Откинувшись на потертую кожаную спинку,
он, похоже,  задремал.  Словно в поезде  не  выспался. Впрочем,  кто  знает,
может, пришлось сутки напролет проторчать в тамбуре, наблюдая за "об®ектом".
     Толстый деревянный руль подрагивал  у  меня в  руках, скрипели рессоры,
сорокасильный  мотор подпрыгивал  на  слишком  малой  для  него скорости, из
выхлопной  трубы время от  времени с громкими хлопками вылетали клубы синего
дыма. Бензин  здесь отвратительный, ближе к керосину. Неужели Шульгин не мог
переправить на свою конспиративную квартиру пару бочек отличного горючего?
     Надоевшая мне до чертиков черная  гармошка фаэтона по-прежнему тряслась
и  раскачивалась впереди. Мы ехали уже больше получаса, пересекли Тверскую и
углубились  в переулки,  не  изменившие,  наверное, своего  облика  с времен
наполеоновского нашествия.
     И вдруг лихач остановился.
     Я  мгновенно  прижал  машину к  бордюру метрах  в  двадцати  от него  и
выключил  фары. Надвинул  на глаза ноктовизор,  имеющий  вид прикрепленных к
околышку фуражки резиновой лентой вполне обычных здесь шоферских очков.
     Переулок освещали лишь редкие  ацетиленовые  фонари,  но в  зеленоватом
поле прибора картинка была отчетливой и  ясной. Мой же  темный автомобиль за
дождем и туманом женщина увидеть не могла.
     Она  довольно  грациозно  спрыгнула  на  тротуар  с  высокой  подножки,
рассчиталась с извозчиком  и, оглядевшись по сторонам,  вошла в низкую дверь
под  фигурным железным  козырьком.  На  синей  фанерной  вывеске  значилось:
"Кафе-кондитерская "Мотылек". По пятницам и субботам - театр-кабаре".
     Многопрофильное заведение. Но сегодня лишь среда.
     Вдали над  крышами обшарпанных одно- и двухэтажных  домов  возвышалось,
все в  электрических огнях,  десятиэтажное  строение,  как  его до  сих  пор
называют  по  старорежимному  - "Дом Нирензее",  -  самое высокое  здание  в
Москве,  почти  небоскреб,  сверху  донизу забитое всевозможными конторами и
трестами.
     Чтобы переодеться, мне потребовалась  минута. Сбросить кожаную куртку и
фуражку, поверх  черного свитера с  высоким  воротом  набросить  висевший на
крючке в салоне  ражий  верблюжий  пиджак. На  голову  - английское  кепи  с
длинным козырьком и пристегнутыми  на  макушке  большой пуговицей  откидными
клапанами.
     Нижняя часть  костюма - клетчатые бриджи и коричневые ботинки "шимми" с
крагами - вполне избранному стилю соответствовала. Настоящий франт по меркам
идущего к концу двадцать четвертого года.
     Еще  минута,  чтобы  отклеить пышные  буденовские усы, убрать смоченной
одеколоном ваткой следы клея с верхней губы.
     - Ну так а мне что теперь делать? -  спросил мой молчаливый напарник. -
Тебе про меня никакой команды не было?
     - А  у  тебя  что,  собственных инструкций на сей счет нет? - ответил я
вопросом на  вопрос.  Он  в  очередной раз  промолчал, ожидая  чего-то более
конкретного.
     - Тогда,  для подстраховки,  подежурь поблизости. Чтобы  и дверь кабака
видел и  машину. Я вряд ли  там долго задержусь. Сядем с  ней  в машину, вот
тогда свободен...
     - А вдруг там  второй выход, и  дамочка уже  тю-тю?..  - вдруг высказал
гипотезу "командир".
     -  Типун  тебе  на  язык!  Накаркаешь   еще...  -  встревоженный  такой
возможностью я поспешил к двери.
     На  верхней  ступеньке  круто  спускающейся вниз  каменной  лестницы  я
подзадержался, чтобы стряхнуть с кепки капли дождя и осмотреться. Здесь она,
слава Богу! Никуда не делась.
     Потом начал спускаться.
     В  первой  комнате,  скорее  -  небольшом  зальчике,  помещались  шесть
четырехместных  столиков. Пол  и  стены обтянуты шинельным сукном  бордового
оттенка.
     Несколько керосиново-калильных  фонарей-бра  тихо  шипели  и  разливали
вокруг довольно яркий желтоватый свет.
     Противоположная  от  входа  стена  занята  заполненной  многочисленными
бутылками,  стаканами   и  пивными   кружками  буфетной  стойкой  с  широким
деревянным прилавком перед ней.
     На этом фоне выделялись два цветовых пятна - белое и васильковое. Белой
была куртка  буфетчика, голубым -  платье женщины, облокотившейся на стойку.
Ее плащ и пальто висели (единственные) на крючке  в утопленной  в стену нише
рядом с лестницей, саквояж прислонился к ножке столика в самом дальнем углу.
     -... пускай будет яичница, лишь бы горячее. Я очень замерзла, - услышал
я произнесенные  с  едва уловимым акцентом слова женщины. Подошел к стойке и
слегка, поскольку мы были  незнакомы, поклонился  в пространство.  Присел на
высокий табурет, в отличие от тех, к которым привык дома, - не вертящийся, а
обычный деревянный, на четырех довольно грубых ножках.
     Буфетчик,  пожилой не то  армянин, не то еврей, подвинул женщине полный
стакан красного вина, обернулся ко мне, вопросительно поднял бровь:
     - Чего изволите?
     -Большую рюмку  водки,  -  поискал  глазами  в  застекленной  витрине с
закусками. -Бутерброды. Один с балыком, один с сыром...
     Буфетчик  исполнил  заказ  стремительно   и   четко,  но  с  совершенно
равнодушным выражением лица.
     - Полтинничек с вас. Еще заказывать будете?
     По  здешним  ценам  полтинник за рюмку  водку -  очень дорого.  Уверен,
видимо,  что по такой погоде я в другое  заведение не побегу. Но меня это не
в