закурил.
     - Рассеивание... - подал кто-то голос.
     - Точно! Такие ракеты известны с прошлого века  и  из-за  рассеивания
сошли  со  сцены.  Ваш  отдельно  взятый  снаряд  тоже  имеет   порядочное
рассеивание. Хотя на  Халхин-Голе  летчики  попадали  эрэсами  в  самолеты
японцев... А теперь идем дальше. Уменьшаем вес заряда вдвое, танку хватит,
вместо фугасного делаем кумулятивный. - На листе бумаги  Берестин  заранее
изобразил  схему  и  предъявил  ее   сейчас   присутствующим.   -   Вместо
активно-реактивного двигателя делаем вот такой, попроще, а чтобы запускать
снаряд,   нам   потребуется   приспособление...   -   Алексей    предъявил
соответствующие эскизы.
     Дело пошло. Посыпались вопросы, на которые  ракетчики  отвечали  друг
другу уже сами. Берестин только направлял разговор.  Понадобится  порох  с
иными, весьма специфическими свойствами? Пожалуйста:  вот  его  формула  и
характеристики.
     Хорошо, подумал Берестин, что в этой реальности не  принято  задавать
лишних вопросов. Взять хотя бы этот порох: молодые гении наших дней  стали
бы добиваться, как выведена формула, да где, кто испытывал и почему им  об
этом  неизвестно...  А  здесь  товарищ  Сталин  прервал  свою  олимпийскую
созерцательность,  спросил:  "Все  ясно,   товарищи?   Опытный   экземпляр
представить  на  испытания  через  две  недели,  ответственный  за  проект
бригинженер... - он не вспомнил фамилии и указал трубкой: - Ну  вот  вы...
Вы вольны вносить любые  необходимые  изменения,  при  условии  сохранения
оговоренных  здесь  тактико-технических  данных.  Все   свободны".   -   И
окрыленные ракетчики покинули кабинет.
     Удивителен и неизъясним ход  человеческой  мысли,  об  этом  Берестин
задумывался уже давно. Одни озарения опережают свое время на  тысячелетия,
а вроде бы лежащие на поверхности идеи, для которых созрели и  технические
возможности, и социальная  обстановка,  не  реализуются  годами,  а  то  и
веками.
     Отечественные народовольцы с упорством, достойным  удивления,  но  не
поощрения, рыли тоннель под насыпь, чтобы  взорвать  царский  поезд,  и  -
опоздали, хотя трудились два месяца  без  отдыха,  потом  Степан  Халтурин
таскал за пазухой динамит в подвал Зимнего дворца, собрал три пуда, разнес
в щепки целое крыло здания, убил семнадцать солдат охраны, а царь  уцелел.
Невероятной сложности достигла тактика бомбометания, появилась и философия
этого дела, а  казалось  бы,  чего  проще?  Винтовка  Бердана  N  2  имела
прицельную дальность семьсот сажен, пятнадцатиграммовая пуля  била  весьма
точно и надежно, царь  любил  прогуливаться  пешком  и  проводить  разводы
караула перед дворцом, и после двух недель тренировки  хороший  стрелок  с
подходящей крыши положил бы его без труда и риска... Но до  такой  простой
мысли  пришлось  доходить  целых  восемьдесят  два  года,  до   шестьдесят
третьего, когда застрелили Кеннеди.
     Еще пример - все читали "Как закалялась сталь" и помнят  трудности  с
прокладкой   узкоколейки.   Бандиты,   ночевки   на   голом   цементе    в
полуразрушенном  здании.  А  если  бы  положить  первые  двадцать  метров,
поставить на рельсы платформы и теплушки, и дальше класть путь с колес?  И
спать есть где, и все  под  руками,  на  крышу  -  пулемет  для  отражения
бандитов... Но - не нашлось рационализаторов.
     Сейчас Берестин  с  удовольствием  отметил,  что  ракетчики  искренне
воодушевлены, и поверил,  что  к  двадцать  второму  июня  получит  партию
гранатометов.
     Они остались с Новиковым вдвоем. В небольшой комнате  отдыха,  где  у
Сталина раньше ничего не было, кроме кожаного  дивана  и  столика,  теперь
появилась  электроплитка,   кофейник,   мини-бар,   здоровенный   приемник
"Телефункен" и еще многое из того, что можно было  изыскать  для  придания
уюта помещению, где вождь проводил больше половины своего  времени,  никак
не разделенного на рабочее и личное.
     Они пили кофе, и Новиков рассказывал Берестину, что он  уже  успел  в
области    форсирования    подготовки    к    войне.    И    в     области
технико-экономической, и организационной, и политической...
     - А ведь то, что ты придумал, - сказал Берестин, -  нашим  пришельцам
здорово не понравится. Они нас зачем послали? Выиграть войну и  установить
мировое господство. А ты затеял десталинизацию,  демократизацию  общества.
Не сковырнут ли они нас с тобой?
     - До конца войны - не должны бы. И я еще думаю: неужели Воронцов  без
дела сидит?
     - Побачим. Пока главное - первый удар выдержать.  Я  знаешь  до  чего
додумался? Нам ведь вообще всеобщая мобилизация  может  не  потребоваться.
Сам считай - пленными тот  раз  в  первые  месяцы  потеряли  почти  четыре
миллиона. Территорию сдали, на которой еще миллионов  семьдесят  жило,  по
военным расчетам - семь миллионов призывного контингента  Одномоментно.  И
каждый год еще по столько же... Значит, не допустив  немцев  до  Москвы  и
Сталинграда, мы уже компенсируем как минимум десять миллионов призывников.
Отсюда следует, что при нормальном развитии событий можно в  два-три  раза
снизить мобилизационное напряжение. Нравится?
     -  Выходит,  можно  будет   отказаться   и   от   курсов   офицерских
трехмесячных, пацанов на убей не гнать,  дурость  свою  покрывая.  Оставим
нормальные училища с полной программой, а потери  во  взводных  командирах
лучше покрывать на месте из  кадровых  сержантов  и  старшин.  Первый  год
наступать нам не придется, в обороне справятся, зато от роты и выше  будем
иметь полноценный комсостав.
     -  И  обязательно   восстановить   старое   правило,   чтоб   раненые
возвращались только в свои части...
     - И отпуска чтоб были. Две недели  через  полгода.  Немцы  до  самого
конца домой ездили, а у нас, как в орде, забрали  -  и  все,  домой  после
победы...
     - Все сделаем, но сейчас поближе заботы есть, -  прервал  поток  идей
Новиков. - Я приказы подготовил. Жуков принимает Киевский округ.  Пока  он
там нужнее, чем в штабе. Петров - Прибалтийский. С Павловым -  как  хочешь
решай. В ЦК Белоруссии я звонил, подтвердил тебе полный карт-бланш по всем
вопросам. Уже начата переброска четырех армий из Сибири и ТуркВО к тебе  и
трех - к Жукову. Сразу по приезде начинай скрытую мобилизацию и  программу
дезинформации. Остальное будем согласовывать по телефону Жаль мне с  тобой
расставаться, одиноко здесь... - Новиков помолчал,  глядя  через  окно  на
плывущие над Кремлем пухлые, белые пронизанные солнцем кучевые  облака.  -
Сейчас едем на дачу. Приглашены Жуков,  Шапошников,  Петров,  если  успеет
прилететь, Тимошенко, Кузнецов, Василевский, еще  люди...  Надо  Карбышева
тоже взять. Последняя тайная вечеря.
     На Ивановской площади уже стояли длинные черные машины.
     ...Вагон плавно раскачивало на  закруглениях,  потом  он  выходил  на
очередную  прямую,  и  только  частый,  ритмичный   стук   колес,   иногда
срывающийся на торопливую дробь, напоминал, что Берестин с  Рычаговым  все
же в поезде, а не в каюте старого парохода,
     Вагон им достался роскошный - много начищенной бронзы,  полированного
дерева, хрусталя и бархата, купе раза в полтора больше, чем в послевоенных
СВ  немецкой  постройки,  постельное  белье  и  салфетки  накрахмалены  до
жестяной твердости.
     Поезд шел сплошными лесами, возникали и мгновенно исчезали позади  то
подсвеченные закатным солнцем меднокожие кондовые сосны -  совсем  как  на
Валгалле, то глухие заросли темной, почти черной лиственной зелени,  а  то
вдруг поезд вылетал на большую прогалину и в глаза ударял  вечерний  свет,
купе наполнялось золотистой искристой  дымкой,  чуть  сплющенный  багровый
сгусток  солнца  повисал  между  зубчатой  грядой  горизонта   и   низкими
лимонно-серыми облаками. Тогда казалось, что даже через толстые зеркальные
стекла доносится в купе  запах  нагретой  солнцем  сосновой  коры,  свежей
весенней зелени, пропитанных шпал и паровозного дыма.  Мгновенное  видение
исчезало, в вагоне  становилось  почти  темно,  мимо  окон  вновь  неслась
сплошная мелькающая полоса.
     - Что ли, свет включить? - с сомнением спросил Берестин.
     - Не стоит, так лучше, - отозвался Рычагов. - Приятно, лес за окнами,
солнце вот... А я два месяца вообще дневного света не видел.
     - Что, даже на допросы не водили? - тоном знатока спросил Андрей.
     - Днем не водили. Все  по  ночам.  А  окно  в  камере  синей  краской
замазано. И после шести утра  спать  нельзя,  а  приводили  с  допросов  в
полшестого. Только зарядка и выручала. Я, когда  в  Китае  был,  научился.
Почти без внешних движений, а все мышцы разминает, как хороший  татарин  в
Сандунах.
     - Слушай, давай не будем про это: и я  в  тюрьме  три  месяца,  да  в
Особлаге три года. Так и будем друг друга развлекать?
     - Вы правы, не будем. Давайте о приятном... -  Рычагов  едва  заметно
улыбнулся, будто действительно представил что-то приятное. Впрочем,  после
встречи с женой он сильно изменился и  опять  стал  похож  на  того  Нашу,
которым был в свои недавние лейтенантские и полковничьи годы.
     На вагонном столике  громоздилась  исконная  русская  дорожная  пища:
жареная курица (Лена постаралась, Берестин  как  увидел  эту  курицу,  так
прямо изумился), баночка паюсной икры, твердокопченая колбаса и  купленные
на придорожных базарчиках отварная картошка, соленые огурцы, розовое сало.
И  то,  что  к  такой  закуске  полагается,  тоже  имелось.  Напивали  они
понемногу, отпивали по глотку, чтобы растянуть удовольствие и  возможность
неформального  общения.  Но  больше  половины  бутылки  "Московской"   уже
одолели.
     - Я, товарищ командующий, вот о чем думаю... Я с  ним  последний  год
очень часто встречался, видел, что он  старается  сделать  все  возможное,
чтобы подготовиться к войне. Но в то же время войну  он  себе  представлял
совершенно не так. Будто она должна вестись не с настоящим противником,  а
с таким... Воображаемым. Который будет делать только то и тогда, что  нам.
нужно. Ни Халхин-Гол, ни финская на него никак не повлияли. Отчего он и на
Жукова так взъярился, когда тот Павлова раздолбал... Хотя сразу после игры
Павлова  немедленно  снимать  надо  было!  Ему  не  фронтом,  ему   полком
только-только командовать, на расстоянии прямой видимости... Я погорел как
раз за то, что пытался принимать немцев всерьез. Не зря Берия говорил, что
Сталина больше всего возмутили мои слова насчет того,  что  "мессершмитты"
лучше "ишаков"... А  сейчас  товарища  Сталина  будто  подменили.  Неужели
понял?... - И опять Рычагов непроизвольно оглянулся, не стоит ли за спиной
кто.
     Берестин коротко хмыкнул. Рычагов поднял на неге глаза, но ничего  не
спросил. Продолжал свое.
     - И мне приказано сейчас делать то, что я безуспешно  пытался  делать
тогда, когда это было гораздо более возможно...
     - Я советую тебе, Павел Васильевич, в такие дебри не  лезть.  Считай,
что не зря доказывал свое, кое-что и запомнилось. Товарищ  Сталин  слишком
долго слушал Берию и Ворошилова с Буденным, а они умели говорить  то,  что
ему  хотелось  слышать.  Кавалеристы!  -  Это   прозвучало,   как   грубое
ругательство. - Теперь, похоже, он решил жить своим умом. Ну и слава богу.
Но мы с тобой исполнители, вот и давай порассуждаем, что еще можно успеть,
исходя из реальности. Что ты предлагаешь сделать в первую очередь?
     Рычагов долго молчал, жевал мундштук папиросы. Видно было, что ему не
хотелось отвечать. Но все же он решился.
     - Я, Сергей  Петрович,  вот  что  скажу.  Завоевать  превосходство  в
воздухе мы сейчас не в силах. Немцы сильнее нас качественно. Но я  с  ними
воевал в Испании. Грамотные летчики. Техника пилотирования хорошая и  даже
отличная у многих. Но умирать они не любят.
     - Я, кстати, тоже не люблю, - вставил Берестин.
     - Тут другой момент. Немец вообще, если есть явный шанс  гробануться,
в бой предпочитает не ввязываться. Если зажмешь  -  да,  дерется,  но  как
только сможет - из боя выскочит. Поэтому мы втроем с Серовым  и  Полыниным
нападали на десять - пятнадцать немцев из "Кондора" и били их, как  собак.
Они чувствуют, что я на таран пойду, но не отступлю, и начинают не столько
драться, как друг за друга прятаться, а если ведущего завалишь,  остальные
сразу врассыпную. Этим мы и держались три года.
     - Так какой из твоих слов вывод?
     - Самое главное - чтобы они нас врасплох не застали.
     - События будут развиваться примерно так. Одним не  слишком  приятным
летним утром, на самом рассвете, немцы поднимут всю свою авиацию и ударят.
До тем самым бериевским аэродромам, где полки стоят крыло к  крылу  -  без
маскировки, без зенитного прикрытия, а то и без патронов.  Летчики  -  кто
спит, а кто с барышнями догуливает. И через  час  от  всей  твоей  авиации
останется... Ну, сам  придумай,  что.  Какой-нибудь  генерал  Захаров  или
полковник  Копец  на  верном  "ишаке"  собьет  штук  пять  "юнкерсов"  или
"мессеров", его потом тоже  приложат,  и  останется  генерал  Рычагов  при
полсотне самолетов против всего люфтваффе. И что ему делать? Стреляться от
невыносимого отчаяния или гнать ТБ-3 днем без прикрытия, чтобы хоть как-то
помочь избиваемой пежоте? Похоже я излагаю?
     - Товарищ командующий! - почти со стоном выкрикнул Рычагов.  -  Почти
то же самое я доказывал до последней минуты, даже там, на  Лубянке...  Или
здесь самая настоящая измена, или настолько  беспросветная  глупость,  что
представить невозможно! А мне говорят: "Ты паникер и провокатор". Я  боюсь
об этом говорить, но мне все время кажется, что  враги  не  мы  с  вами  и
подобные нам, а совсем другие люди. Которые притворяются коммунистами,  но
думают только об одном - о своих чинах, о благах, о том, чтобы, упаси бог,
не ошибиться, угадывая мнение...
     - И у них не хватает ума даже на  то,  чтобы  понять:  успокоительные
цифры, громкие слова и красивые сводки не  спасут  даже  их  самих,  когда
придет время, не говоря о миллионах других, - продолжил Берестин. - Ты так
хотел сказать?
     - Да, товарищ командарм.
     - Как видишь, кое-что меняется. С этими "товарищами" мы  очень  скоро
разберемся, придет час, а пока надо исправлять то,  что  можно  исправить.
Права у нас с тобой неограниченные и надо их на всю катушку  использовать.
Чтобы наша с  тобой  картинка  будущего  только  гипотезой  осталась,  ты,
генерал Рычагов, с завтрашнего дня облетишь и объедешь весь  округ,  лично
подберешь два десятка подходящих для полевых аэродромов площадок, в полной
тайне завезешь туда все  необходимое,  а  в  час  икс  перекинешь  на  эти
аэродромы всю свою авиацию. Еще ты разведаешь на немецкой стороне  все  их
аэродромы, составишь схемы и графики прикрытия войск округа и  воздействия
по тылам противника, создашь службу наблюдения и  оповещения,  чтоб  через
минуту после пересечения их самолетами границы все твои истребители были в
воздухе и перехватили цель, а через  двадцать  минут  бомбардировщики  уже
бомбили немецкие аэродромы И чтоб в каждой дивизии были твои представители
для наведения авиации с земли, чтоб непрерывно велась воздушная разведка в
интересах армий и корпусов. Вот тогда у нас, может, что и  получится...  А
общие соображения по тактике и стратегии предстоящей  войны  я  тебе  чуть
позже изложу, когда ты твердо возьмешь округ в свои руки, без  оглядки  на
Москву, и докажешь, что стоило делать тебя в  тридцать  лет  генералом,  и
доложишь мне всю картину в мелких подробностях, вплоть  до  того,  сколько
летчиков на самом деле воевать готовы, а кто только  взлетать  и  садиться
научился, и лучше их в тылу доучить, чем на убой посылать  для  успокоения
начальства числом самолетовылетов.
     -  Я  все  сделаю,  товарищ  командующий!  Но  когда  вы  успели  все
спланировать? Вы же три года... - Он осекся.
     - Все верно. Только я там, - Берестин показал большим пальцем себе за
спину, - не только лес валил, я еще и думал каждый день и час. И  за  вас,
летчиков, думал, и за моряков, и за пехоту. Оказалось - не зря.
     Говоря эти слова, Берестин не  старался,  опираясь  на  свои  знания,
выставить Маркова  умнее  и  предусмотрительнее,  чем  он  был.  Командарм
действительно, находясь в заключении, считал себя по-прежнему полководцем,
ждал грядущей войны и, как мог, прогнозировал ее ход и свои действия, если
вдруг ему довелось в ней  участвовать.  Так  что  его,  Берестина,  знания
только наложились удачно на мысли Маркова.
     Невыносимо горько было думать, что совсем другая вышла бы война, если
бы Красной Армией на самом деле руководили  Марков,  Тухачевский,  Егоров,
Уборевич, Блюхер, Кутяков, Каширин и еще  почти  тысяча  таких,  как  они,
заслуженно носивших свои ромбы и маршальские звезды,  а  не  полуграмотные
выдвиженцы, не то  что  не  написавшие,  а  и  не  прочитавшие  ни  одного
серьезного  теоретического  труда,  вроде  Ворошилова  с  Буденным.  Мало,
чрезвычайно мало уцелело талантливых военачальников:  Жуков,  Василевский,
еще два-три... И все? Остальные платили  за  науку  миллионами  солдатских
жизней! Остановили врага горами тел, реками крови! И до самого конца войны
несли потери в два, три, пять раз больше, чем немцы. А могло бы быть...
     - Давай, Павел Васильевич, пока эти разговоры  отставим.  -  Берестин
усилием воли отогнал от себя сто раз передуманные мысли. - А  пойдем-ка  в
ресторан. Горячего съедим да кофейку выпьем.
     Они заказали цыпленка с грибами  (подавались,  оказывается,  и  такие
блюда),  бутылочку  сухого  шампанского  и  мало  кем  спрашиваемого,   но
имевшегося в меню кофе. Глядя на мелькающий за окном томительный  закатный
пейзаж - сиреневые  сумерки,  багровая  полоса  над  лесом,  к  которой  с
грохотом и выкриками гудка несся скорый поезд, одинокие будки обходчиков и
скудные деревеньки  с  почерневшими  соломенными  крышами,  взблескивающие
озерца и речки, - они  негромко  беседовали,  теперь  уже  не  о  войне  и
тюрьмах, а о вещах простых и приятных, и  намеревались  просидеть  так  по
меньшей мере до полуночи.
     Однако судьба  или  политическая  практика  тех  дней  срежиссировали
иначе. В проходе вдруг появился  вальяжный,  несмотря  на  колесный  образ
жизни, директор ресторана и хорошо поставленным  голосом  уважающего  себя
лакея попросил товарищей пассажиров рассчитаться и  освободить  помещение,
так как сейчас состоится спецобслуживание. Почти тут же подошел  официант.
Рычагов полез было в карман, но Берестин его остановил.
     - Вы, уважаемый, нам не мешаете, - сказал он официанту. - Мы  еще  не
поужинали. Принесите лучше еще по сто коньячку к кофе.
     - Не могу, - сочувственно сказал  официант.  Клиенты  ему  правились,
хотя он, конечно, не мог знать, кто они такие: Берестин пришел в  ресторан
в гимнастерке без знаков различия, как тогда ходила тьма  ответственных  и
полуответственных работников, а Рычагов поверх белой рубашки  с  галстуком
надел легкую  кожаную  куртку,  еще  испанскую,  и  тоже  выглядел  то  ли
гэвээфовцем, то ли вообще не поймешь кем. - Прошу рассчитаться.
     - Пригласите директора.
     Директор явился. С лицом хотя и почтительным, но также  и  хамоватым,
по причине той воли и власти, что сейчас стояла за ним.
     - Товарищи, попрошу. Не обостряйте.  Если  не  догуляли,  возьмите  с
собой. И приходите завтра. Рады будем обслужить. А сейчас попрошу.
     - Не свадьбу же вы тут собираетесь  играть?  У  вас  тридцать  восемь
мест, а нас двое. Как-нибудь  поместимся.  -  Берестин  старался  говорить
вежливо и даже изобразил некое заискивание. Но директор закаменел.
     - Попрошу, иначе могут быть серь-ез-ные неприятности.
     - Ну-ну! - Берестину стало интересно, и  он  увидел,  что  и  Рычагов
заиграл желваками. Не понравилось ему,  только  что  вдохнувшему  свободы,
вновь почувствовать некий аромат произвела. - В таком  случае,  уважаемый,
оставьте нас. Мы свои права знаем...
     Слова о правах прозвучали дико для директора. Он резко  повернулся