ния   и
проницательности. Да вдобавок  та  или  иная  колоритная  фигура  может  в
будущем стать необходимым элементом очерка или рассказа.
     Вот, к примеру, немолодой  седеющий  мужчина,  кирпично-загорелый,  с
массивной изогнутой трубкой в зубах - скорее всего бизнесмен средней  руки
из Южной Африки. Брахман в бежевом костюме - не  иначе  как  представитель
Юнеско, плотная группа японцев - просто туристы...
     При таком экспресс-анализе все идет в ход: обрывки разговора,  манера
поведения, наклейки на чемоданах, покрой одежды...
     А  это  уже  интереснее  -   две   откровенно   русские   девушки   в
ярко-красочных, абсолютно прозрачных платьях. Безусловно,  последний  крик
моды. Когда я улетал, такого еще не было. Причем вся хитрость в  том,  что
ткань преломляет свет очень специфически - видно  все  и  в  то  же  время
ничего, как если бы созерцать Венеру Милосскую через колеблющуюся  газовую
накидку. Так сказать, не  конкретные  тела,  а  обобщенные  образы.  Но  -
весьма! Куда интереснее, чем на самом деле...
     Впрочем, мне сейчас, после года-то, все в этом смысле интересно.  Вон
тоже великолепный экземпляр, а вот еще..... Я проводил взглядом очередную,
вызывающе роскошную красавицу, чуть даже повернулся, чтобы не выпускать из
поля зрения ее окруженных пышной бело-лиловой юбкой ног и...
     То, что я увидел, напрочь отбило все грешные мысли.
     Он стоял шагах в десяти-двенадцати от меня, в  центре  сгущающейся  к
краю перрона толпы, удивительным образом не сливаясь с ней.
     Наверное, прежде всего меня удивил его костюм. Не  то  чтобы  слишком
необычный, но  здесь  неуместный.  Грязноватый,  оливково-желтый,  похожий
покроем на тропическую ооновскую униформу, хотя и  без  погон  и  нашивок,
гармонично дополненный  высокими  ботинками  со  следами  рыжей  грязи.  Я
мельком подумал, что парень не  иначе  как  дезертир,  а  может,  и  новая
разновидность против чего-то протестующих... Или наоборот. Потом я  увидел
его лицо, неестественно,  необъяснимо  бледное,  обрамленное  растрепанной
прической  и  бородой,  тоже  странного,  серовато-пыльного  цвета,  будто
припорошенными цементом.
     Да и это все - пустяк. И не такое видеть приходилось. А вот что  меня
действительно поразило - выражение его лица и глаз. Они-то и задержали мое
внимание, ничто другое. Честно, такого я в жизни своей  еще  не  встречал.
Лицо было абсолютно, запредельно отрешенное...  Хорошо  исполненная  маска
человека, чуть-чуть  более  живая,  чем  в  музее  мадам  Тюссо,  и  ровно
настолько же более страшная.
     И глаза, вот именно глаза... Словно после атропина -  чуть  навыкате,
влажно блестящие, с распахнутыми до упора зрачками...
     Может, новый вид наркотика?
     Я передернул плечами, отвернулся, постарался вновь  поймать  взглядом
ту самую красавицу.
     Поздно, она уже бесследно затерялась среди десятков спин и затылков.
     С  легким  шелестом  подплыл  очередной  вагон.   Перешагивая   через
невысокий порог, я машинально оглянулся.
     Лучше б я этого не делал.
     Столкнувшись с  невидящим,  абсолютно  пустым  взглядом  того  самого
парня, я испытал ощущение, какое бывает, когда вдруг наступишь босой ногой
на крупного таракана, и он хрустнет этак...
     Вагон уже летел среди белых стволов берез и ржавых кустов боярышника,
а я все никак не мог подавить тошноту и омерзение.
     Но постепенно отпустило.
     Я огляделся.
     Рядом со мной оказался сухой жилистый старик никак не моложе ста лет,
а напротив - уже упоминавшиеся девицы-студентки в  прозрачных  платьях.  Я
обрадовался такому удачному соседству, поскольку размышления о  тенденциях
современной эротической моды позволяли счесть все предыдущее не  столь  уж
важным.
     Девушки  перешептывались  и  пересмеивались,   старик   углубился   в
потрепанную толстую книгу, а я,  откинувшись  на  спинку  и  чуть  прикрыв
глаза, смотрел то на девушек, то  на  пролетающий  за  прозрачной  стенкой
пейзаж.
     Старик перелистнул  страницу.  Незаметно  повернув  голову  и  скосив
глаза, я заглянул в книгу. К моему удивлению, это были стихи.

                     ...Позабыть на одну минуту,
                     Может быть, написать кому-то,
                     Может, что-то убрать, передвинуть,
                     Посмотреть на полет снежинок,
                     Погадать - додержусь, дотяну ли,
                     Почитать о лихом Калигуле.
                     Были силы, но как-то не вышло,
                     А теперь уже скоро крышка...

     Интересные стихи. Неужели ему  приятно  их  читать?  Хотя,  с  другой
стороны, что я могу знать о психологии такого возраста?  Это  ведь  только
кажется, будто впереди - бесконечная  жизнь.  На  самом  деле  -  пролетит
время, и настанет момент, когда до могилы считанные дни,  и,  может  быть,
вспомнится вдруг именно сегодняшний день и древний старец с его книгой,  и
останется только затосковать о бесследно промелькнувших днях и годах...
     От таких перспектив настроение снова начало падать. А  старик  уловил
мой взгляд и не  слишком  деликатно  закрыл  книгу,  навсегда  лишив  меня
возможности узнать, чем закончил неведомый автор, судя по стилю и лексике,
середины прошлого века.
     За  стеной  вагона  кончился  лес  и  потянулось  то,  что   когда-то
называлось ближними пригородами. По  обе  стороны,  сколько  хватал  глаз,
стояли ряды  25-30-этажных  бетонных  коробок,  давным-давно  заброшенных.
Бывшие улицы и дворы густо заросли кустарником и хилой древесной  молодью,
наперегонки  пытающейся  дотянуться  до  солнца.  Кое-где   растительность
закрепилась и на крышах, и в проемах выбитых окон.
     Зрелище, знакомое с детства, и все же... Нет, все понятно,  разбирать
эти панельные небоскребы бессмысленно, взрывать  -  тем  более,  рано  или
поздно лес окончательно скроет их от людских глаз, как  забытые  города  в
джунглях Индостана.
     - Я вижу, вам это тоже не нравится? -  услышал  я  хрипловатый  голос
старика.
     - Вы о чем? - не сразу понял я.
     - Об этом... - он ткнул пальцем в сторону зданий и  задал  следующий,
совершенно не относящийся к теме вопрос: - Как  вы  думаете,  сколько  мне
лет?
     Я решил ему польстить.
     - Сто двадцать? -  после  определенного  возраста  такие  долгожители
любят, когда им прибавляют года.
     - Совершенно верно, как это вы угадали? Обычно  мне  дают  не  больше
девяноста... Ну, в таком случае вы тем более должны меня  понять.  В  свое
время я был главным архитектором Москвы... - и стал рассказывать,  как  он
разрабатывал Генеральный план, в том числе и на эти самые районы, как  все
было красиво и рационально, как радовались люди, получая  здесь  квартиры,
полные  воздуха  и  света.  И  как  все  пошло  прахом,   когда   началась
децентрализация,  население  Москвы  за  несколько   лет   сократилось   с
двенадцати миллионов до трех... - Нет, я не спорю, тогда тоже не все  было
хорошо.  Смог,  само  собой,  транспортная  проблема...  Однако,  осмелюсь
утверждать, то был по-настоящему великий город. Не  уступавший  Нью-Йорку,
Токио, Лондону... В нем кипела жизнь...  Мы  гордились,  нам  было  с  чем
сравнивать...  Вы  не  представляете,  что  испытываешь,  спроектировав  и
построив район на полмиллиона жителей... С нуля и под ключ!
     Он   продолжал,   все   более   распаляясь,   излагать    мне    свой
технократический символ веры, да и  не  свой  только,  всего  их  ушедшего
поколения, а я вспомнил видеофильмы тех самых лет, тот жуткий  муравейник,
немыслимо грязный, названный старцем "великим городом". Закопченные  дома,
бурое небо, улицы, забитые миллионами машин. Нет,  к  счастью,  не  каждой
великой цели удается достигнуть.
     Мне как-то  ближе  нынешняя  тихая,  зеленая  Москва,  город  широких
безлюдных проспектов и обширных парков, сотен музеев, театров, библиотек и
храмов, туристских центров и отелей, культурный и научный центр  полумира.
И я уж  как-нибудь  проживу  без  металлургических  заводов  и  химических
комбинатов чуть не на Красной площади, как бы  ни  был  мил  сердцу  моего
соседа такой индустриальный рай.
     - Скажите, а Покровский собор не под вашим руководством  взрывали?  -
спросил я заинтересованно.
     - Вы что? - его голос  задребезжал  от  возмущения.  -  Это  было  за
двадцать лет до моего рождения.
     - А! Ну, тогда ничего... - я зевнул, не слишком  вежливо,  показывая,
что разговор меня утомил.
     Старик, похоже, обиделся и, поджав губы, вновь раскрыл свою книгу.
     А я вдруг устыдился. Чего ради я обидел  деда?  Что  он  мне  сделал?
Извиниться бы... А с другой стороны - за что? Обязан я  знать,  кто  когда
родился и что взрывал? Я-то, конечно, знаю, так у меня профессия такая,  а
нормальный обыватель?
     И все равно я ему не судья. Вообще никому не судья, даже  Алле,  хоть
она и не встретила меня... Знал, на что шел. С такой экспансивной  особой,
как она, способной на самые непредсказуемые поступки. Если  в  свое  время
она ради меня (а это тоже вопрос -  ради  меня  ли?)  резко  сломала  свою
предыдущую жизнь, то  какие  я  имею  основания  считать,  что  невозможен
очередной поворот? Она мне никогда ничего не обещала. Я,  честно  сказать,
никогда и не знал, кто же мы  с  ней  друг  другу...  Так  что  успокойся,
братец, и принимай жизнь как данность...
     Конечно, такие стоические рассуждения нисколько  меня  не  успокоили,
даже  наоборот.  Слишком  долго  и  красочно   я   воображал   подробности
сегодняшнего дня.
     А эмбус уже мчался в густом потоке вливающегося в  город  транспорта.
Слева блеснула в лучах солнца излучина  Москва-реки,  справа,  в  просвете
мачтовых сосен, я увидел шпиль старого Университета.
     - Извините, - обратился я к старику, - а куда мы  едем?  Разве  не  к
Парижскому вокзалу?
     -  Отнюдь,  мстительно  усмехнулся  архитектор.  -  Лично  я  еду   в
Домодедово...
     Вагон начал плавно тормозить.
     - Площадь Ермолова... - объявил бархатистый женский голос.
     Я подхватил свою сумку, кивнул старику и метнулся к выходу.
     Кроме меня, не вышел никто.
     Легкая алюминиевая площадка коротким маршем  лестницы  соединялась  с
бегущей над площадью пешеходной дорожкой. Отсюда открывался прекрасный вид
до самого Кремля, и я задержался на секунду-другую, чтобы осмотреться.
     Жемчужно-серый вагон с жужжанием магнитогенераторов рванулся  вперед,
набирая скорость по крутой дуге виадука.
     Все произошло на моих глазах.
     В верхней точке, уже прилично разогнавшись, эмбус вдруг клюнул носом,
словно магнитная подушка под ним  мгновенно  исчезла,  начал  приподнимать
корму, накренился и, сминая ограждение, рухнул вниз  с  пятидесятиметровой
высоты.
     Я в ужасе зажмурился и втянул голову в плечи. Мне приходилось  видеть
разные аварии и катастрофы, но здесь было совсем иное...
     А удар вагона о дорогу  прозвучал  неожиданно  глухо  и  не  перекрыл
душераздирающего слитного вскрика.
     Я ничего не мог сделать. Даже броситься к месту  катастрофы.  Стоя  у
перил бегущей дорожки, я не спеша проплывал над площадью. Ни  задержаться,
ни повернуть назад. И спуска вниз тоже не было. Разве только  отвернуться,
не видеть смятой и перекрученной груды металла и пластика, внутри  которой
остались и старик, и девушки, и еще полсотни человек, пересекших  материки
и океаны, но так и не доехавших до дома...
     А я, выходит, опять вывернулся...
     Возвращаться  я  не  стал.  Там  уже  вовсю  завывали  сирены   машин
аварийно-спасательной   службы,   с   разных    направлений    планировали
черно-желтые патрульные дископланы, толпа очевидцев все густела.
     Отойдя метров на пятьсот, я свернул в скверик,  надежно  отгороженный
от площади и улиц рядами покрытых рубиновыми гроздьями рябин.
     Присев на скамейку перед тихо журчащим фонтаном, прислушался к себе.
     И что же мы имеем? Счастливый случай или все же интуиция?
     Смутная тревога и беспокойство, начавшиеся сразу после  звонка  Алле.
Внезапный импульс, толкнувший к выходу из  вагона.  Толковать  происшедшее
можно и так, и наоборот. Главное, невозможно прийти к объективной  истине,
как ни рассуждай. Я свободно придумал десяток  доводов  в  пользу  каждого
варианта. Потом встал и вышел на ведущую к центру города аллею.
     Не следует  думать,  будто  я  такой  бесчувственный  тип,  способный
безмятежно  тешиться  умственными  играми  через  несколько  минут   после
катастрофы и гибели десятков людей.
     Просто смертей я повидал достаточно, как  и  много  чего  другого,  и
усвоил есть ситуации, зависящие от нашей  воли,  и  есть  противоположные.
Надо уметь их различать.
     Под ногами похрустывали желтые листья каштанов, я шел  и  думал,  что
повернись все чуть иначе, и везли бы сейчас то, что от  меня  осталось,  в
наглухо заклеенном пластиковом мешке в ближайший морг. Даже  не  успевшего
обидеться на неизящную шутку судьбы...



                                    2

     ...Автопилот привел меня  на  Балчуг.  К  двери  полуподвала,  откуда
вырывались соблазнительные запахи, а жестяная вывеска сообщала, что  здесь
находится "Настоящий кавказский духан "Остановись, голубчикъ".
     Под низкими сводами было прохладно и тихо,  грубые  деревянные  столы
тщательно выскоблены, каменный пол посыпан опилками. И почти безлюдно. Два
угловых стола заняты постоянными клиентами, остальные свободны.
     Духанщик Резо, с которым мы были знакомы  уже  лет  десять,  но  так,
полуофициально, встретил меня без удивления, дежурной шуткой:
     - Здравствуй! Что давно не заходил? Денег не было? -  Профессионально
рассмеялся,  положил  на  стойку  жилистые  руки.   На   правом   запястье
просвечивала сквозь густую шерсть крупнозвенная золотая цепь. - Что кушать
будешь? Вино хорошее привезли. Хванчкару хочешь? Или доликаури?
     Сегодня у меня не было настроения поддерживать национальный колорит.
     - Смотри сам, Резо. Я у тебя в гостях...
     Немаловажным достоинством Резо и его заведения было  то,  что  в  нем
проводили  время  личности,  как  правило,  сомнительные,  и  навязываться
клиенту, хоть с разговорами, хоть  с  услугами,  считалось  дурным  тоном.
Оттого я и любил сюда ходить. Меня здесь считали своим, и  хоть  наверняка
знали обо мне все,  что  требуется,  любезно  поддерживали  иллюзию  моего
инкогнито.
     В  свою  очередь  я  соглашался  верить,  что  экзотический  духан  с
натуральными кавказскими  винами  и  закусками  может  быть  рентабельным,
всегда оставаясь практически пустым.
     Я сел под забранным решеткой окном, напротив телевизора. Кстати, тоже
местная  достопримечательность.  Древний  аппарат  с  плоским  экраном,  в
громадном полированном ящике. Резо  им  очень  гордится  и  всем  желающим
сообщает, что дед его деда купил это чудо на Дезертирском рынке в  Тифлисе
в 1923 году. Вполне можно допустить. Но самое поразительное, что телевизор
работал! Сколько технической смекалки пришлось  приложить  предкам,  чтобы
добиться преобразования трехмерного объекта в двухмерное изображение...
     Как раз сейчас на экране шел экстренный выпуск новостей, и показывали
кадры, снятые на месте катастрофы.  Выглядело  все  еще  страшнее,  чем  в
натуре, потому что  подробно  и  крупными  планами.  "Из  пятидесяти  двух
пассажиров остались в живых семь..."
     Резо, как раз ставивший на стол запотевший глиняный кувшин, посмотрел
на меня как-то слишком внимательно.
     - Лобио есть будешь? - спросил он.
     - Все буду, и лобио, и сациви, и шашлык. Год настоящей пищи не ел...
     Из духана я еще раз позвонил Алле, и опять она  не  ответила.  Больше
мне никого не хотелось видеть сегодня, ни друзей, ни главного редактора.
     И я вновь, не  торопясь,  брел  по  улицам  и  переулкам,  освещенным
предвечерним светом, одновременно и расстроенный, и умиротворенный.  Когда
некуда спешить, никто не ждет, прошлые заботы недействительны,  а  будущих
еще нет, чувствуешь себя не как обычно. Прибавьте к сему, что вечер этот -
после возвращения первый, а жизнь, можно сказать, и  вторая.  Потому  что,
если я раньше и избегал смерти, то далеко не так наглядно.
     Через Красную площадь я вышел на Никольскую, потом через Мясницкую  к
бульварам. И хоть старался думать только о приятном - не получалось. Опять
вспомнился старик-архитектор, царство ему небесное.
     С его точки зрения, все это возвращение к  стилю  далекого  прошлого,
реставрация и реконструкция центра города - недопустимая измена идеалам  и
принципам. Теориям Корбюзье и Нимейера. А мне - в самый  раз.  Как  и  тем
миллионам туристов, что  съезжаются  сюда  со  всех  концов  света,  чтобы
окунуться в  неподдельную  атмосферу  "серебряного  века".  Между  прочим,
туризм приносит городу прибыль  во  много  раз  большую,  чем  вся  бывшая
тяжелая и легкая промышленность вместе взятые. Не  считая  тех  сумм,  что
оседают в бесчисленных ресторанах, трактирах, театрах, кабаре и казино...
     Я был очень рад, когда удалось снять квартиру  здесь,  на  Сретенском
бульваре, в самом сердце московской богемной жизни. С поправкой на местный
колорит можно считать, что живу я  на  самом  что  ни  на  есть  Монмартре
пополам с Пикадилли. Не зря прямо под моими окнами соорудили  пятизвездный
отель "Славянская беседа".
     Переулок круто сломался, открывая вид на трехэтажный ампирный особняк
под зеленой шатровой крышей. Когда я улетал,  в  нем  помещался  Охотничий
клуб, а сейчас его перестраивали. Окна  без  рам  зияли  чернотой,  легкая
переносная ограда пересекала тротуар и половину  мостовой.  Но  работы  на
сегодня закончены, вокруг - ни души. Время такое - для кого-то уже  поздно
здесь ходить, кому-то еще рано.
     Лучи закатного солнца,  бьющие  в  спину,  окрашивали  все  вокруг  в
дымно-розовый цвет. Я уже  миновал  стройплощадку,  задержался  на  минуту
перед  афишной  тумбой,  заклеенной  рекламой  близлежащих  увеселительных
заведений.  Сделал  шаг,  чтобы  вернуться  на   тротуар,   и   совершенно
рефлекторно, не успев ничего  подумать  и  понять  -  бросился  ничком  на
брусчатку.  Не  помню,  на  что  я  так  четко  среагировал,   на   шелест
рассекаемого воздуха за спиной или на мелькнувшую тень. Главное - я успел!
Упав, я перекатился на бок, и в  ту  же  секунду  в  полуметре  надо  мной
пронеслась гибкая лапа строительного крана-манипулятора. С зажатым  в  ней
пучком чугунных труб!
     Словно взмах косы смерти. Порыв  ветра,  свист,  и  я,  оттолкнувшись
руками и ногами сразу, словно вратарь  за  мячом  в  правый  нижний  угол,
перелетел  наискось  пятиметровое  расстояние  до  забора,  одним   рывком
перевалился через него, кулем плюхнулся на землю.
     От мощного удара пластик забора  с  треском  лопнул.  Но  и  тут  мне
повезло. Трубы заклинило между стойками ограды. На четвереньках я вбежал в
открытое парадное, проскочил  дом  насквозь,  со  скоростью  преследуемого
собакой кота впрыгнул на штабель досок и с него, рискуя сломать  ноги  или
шею - вниз, в соседний, еще более узкий и глухой переулок.
     Окончательно я  счел  себя  в  безопасности  и  приобрел  способность
действовать осмысленно только на бульваре.
     Оглянулся. За мной никто не гнался, и  крыша  особняка  с  прозрачным
куполом крановщика-оператора отсюда была не видна.
     Я попытался вспомнить,  был  ли  в  ней  кто-нибудь,  или  автоматика
сработала самостоятельно? И не мог. Начисто  выпало.  Цвет  кровли  помню,
даже диаметр труб, которыми меня чуть  не  убило,  а  самого  главного  не
приметил.
     До дверей моего подъезда было совсем близко, однако преодолевал я эти
полсотни метров в три приема, ожидая  чего  угодно  -  выстрела  в  спину,
внезапно  вылетевшего  из-за  угла  автомобиля,  даже  прямого   попадания
метеорита, если угодно.
     Только взбежав вверх по широкой чугунной лестнице,  отгородившись  от
ставшего чужим и опасным  мира  тяжелой  армированной  дверью,  я  перевел