стр  Ястребов.  Он  был
корнетом гвардии, генерал Врангель произвел его в следующий чин  поручика,
но поскольку гвардейских частей в Русской армии пока не  существовало,  то
по петровскому еще указу он автоматически стал армейским штаб-ротмистром.
     Его не интересовали  тонкие  душевные  движения  главного  советского
инквизитора. Он о них даже и не подозревал по молодости лет и политической
малограмотности. Ястребов знал только, что все невинные жертвы и бессудные
казни в его любимой России  связаны  с  именем  этого  худого  человека  с
мушкетерской  бородкой,   восседающего   на   заднем   сиденье   открытого
автомобиля. И что пуля от патрона образца одна тысяча  девятьсот  восьмого
года навылет пробивает железнодорожный рельс.
     Штаб-ротмистр пристроился на корточках  за  парапетом  китайгородской
башни, запирающей выход с Никольской улицы на Лубянскую площадь.
     Рядом лежала винтовка "СВД" с четырехкратным  оптическим  прицелом  и
магазином на десять патронов с утяжеленными, специально  сбалансированными
пулями.
     Ястребов принял позу для стрельбы с колена, вжал приклад  в  плечо  и
сдвинул вверх флажок предохранителя. На дистанции  в  Двести  метров  лицо
объекта заполнило почти все поле  зрения  прицела.  Штаб-ротмистр  мог  бы
попасть в цель и из кремневого ружья, условия простейшие, даже  упреждения
брать не надо.  Ястребов  плавно  выбрал  свободный  ход  курка,  задержал
дыхание и легонько двинул пальцем.
     Во лбу  Дзержинского,  чуть-чуть  ниже  козырька  знаменитой  фуражки
появилось круглое отверстие. Он привстал на сиденье,  сделал  жест,  будто
пытался закрыть лицо руками, и резко опрокинулся  назад.  Сидевший  с  ним
рядом порученец секунду смотрел на  кровь,  толчками  выплескивающуюся  из
раны, потом отчаянно, срывая голос, закричал.
     ...Следующие два дня происходящее в  Москве  можно  было  бы  назвать
своеобразным  хепенингом.  Специалисты,  вроде  Агранова  и  его   друзей,
занимались своим делом спокойно, скрупулезно и целеустремленно, Шульгин же
устроил из него маленький праздник. На открытом "додже" с установленным  в
кузове пулеметом "ПК" на турели  он  носился  по  городу  в  сопровождении
кортежа  из  двух  "роллс-ройсов",  нескольких  легковых  "рено",  набитых
веселыми,  .слегка  выпившими  и  продолжавшими   поддерживать   указанное
состояние умеренным отхлебыванием из фляжек рейнджерами, а  также  наскоро
приспособленных под "черные вороны" автобусов, производил аресты  согласно
проскрипционным спискам и, не стесняясь, сообщал всем случайным свидетелям
акций, что настало время Советов без коммунистов.
     Чем-то  все  происходящее  напоминало   картинки   латиноамериканских
"пронунсиаменто", то есть военных переворотов, в которых больше карнавала,
чем политического ожесточения. И еще раз Сашка убедился,  подтвердив  свой
опыт тридцать седьмого года, что  коммунистические  функционеры,  насмерть
отравленные идеей "демократического централизма", поднимали руки и  шли  в
тюрьму, не делая ни малейших попыток к сопротивлению или  бегству.  Партии
виднее...
     Анна неизменно сопровождала его  на  правом  сиденье  "доджа",  являя
собой воплощенную фурию контрреволюции, своеобразный  антипод  пресловутой
женщины-комиссара из  "Оптимистической  трагедии".  Правда,  пистолета  ей
Шульгин не давал, несмотря на просьбы.
     И откровенно торжествовал  полковник  Басманов,  возведенный  в  ранг
командира спецотряда ВЧК.
     - Изумительно, Александр Иванович. Никогда не думал,  что  доживу  до
такого. Мотаемся по Москве, арестовываем коммунистов, делаем, что хотим, и
все без стрельбы, без потерь... Гениально. Видели бы это друзья, умиравшие
в Кубанских степях зимой восемнадцатого! Никогда бы не поверил, что  такое
возможно...
     - Все нормально, Михаил  Федорович.  Как  раз  так  все  и  делается.
Переворот семнадцатого года в Питере никто и не заметил. Власть большевики
взяли тихо. А вот  когда  толпы  на  улицы  выходят,  демонстрации  всякие
устраивают, флагами машут, стреляют без толку - дело  проиграно  -  как  в
Будапеште в пятьдесят... Тьфу, в смысле -  в  девятнадцатом  году.  Сейчас
только вы да я знаем, что на самом деле происходит. Оно  и  к  лучшему.  В
нужное время сообщим кое-что в газетах, и  ладно...  Народу  слухами  даже
интереснее обходиться.
     Однако Новиков все равно вынужден был сделать Сашке внушение.
     - Ты, брат, слишком увлекся. К  чему  вся  эта  показуха?  Не  дразни
гусей. А то какой-нибудь дурак невзначай опомнится раньше  времени.  Когда
заканчивать думаешь?
     - Да мы и закончили уже. По спискам все намеченные изолированы. И  на
самом деле почти никто ничего не заметил. Мало ли в Москве облав было?  То
бандитов ловили, то заговорщиков, то просто заложников брали. Все путем...
Тут утром сценка была, лично наблюдал. Вроде  забавная,  а  то  и  плакать
хочется.  Послушай  для  разрядки.  ...Во  внутреннюю  тюрьму  на  Лубянке
привезли очередную партию арестованных. Послали за комендантом, в ожидании
его Шульгин с Басмановым, случайно оказавшиеся в одно время в одном месте,
закурили, присев на подножке автобуса.
     Комендант появился и с ходу начал протестовать, заявляя, что  у  него
все камеры переполнены и новых арестантов принимать некуда. Везите, мол, в
Бутырки. Заранее надо было предупреждать, тогда он расчистил бы площади.
     - Иди-ка сюда, дорогой товарищ, - ласково улыбаясь, сказал  Басманов.
- А что там у тебя за клиентура сейчас сидит?
     - Нормальная клиентура. Какую привозили, такая и сидит...
     - Ну, неси нам списки. Тех, что до вчерашнего дня посадили...
     - А кто ты такой, чтобы мне приказывать? Я,  может,  только  товарищу
Менжинскому подчиняюсь... - коротконогий рыжий  комендант  только  что  на
носочки не привстал, чтобы выглядеть достойно против  высокого,  пока  еще
сдерживающего злость, но уже начавшего раздраженно втягивать воздух сквозь
сжатые зубы Басманова.
     - Кэт-то я тебе сейчас обозначу, кто я  есть...  -  Рука  в  лайковой
перчатке сжалась в кулак.
     - Спокойнее, Михаил Федорович, - предостерег его Шульгин. -  Товарища
пока не поставили в  известность.  Тебя,  товарищ  комендант,  эта  бумага
устроит  или  вправду  за  Менжинским   послать?   -   Он   протянул   ему
соответствующий мандат, подписанный Аграновым.
     - Уяснил, товарищ? Врубайся дальше. Операция настолько ответственная,
что придется всех твоих предыдущих клиентов выпустить. До следующего раза.
Кроме уголовников. Уголовники есть?
     - Откуда? - обиделся комендант. - Только контра... И заложники,  само
собой.
     - Вот, значит, контру пока выпускай. Потребуется - еще раз наловим. -
Басманов явно упивался своей новой ролью.
     Комендант пребывал в тяжком раздумье. -  А  оформлять  как  будем?  -
наконец спросил он. - Я же тебе человеческим языком сказал -  неси  списки
или что там у тебя есть. Напишу распоряжение, поставлю дату - и адью.  Что
тебе еще надо, мать твою через семь гробов с присвистом в  центр  мирового
равновесия...
     - Интересно выражаешься, товарищ, - с уважением сказал  комендант.  -
Боцманом на флоте служил? - Ага. На самоходном пароме товарища  Харона.  -
Как же, слышал...
     Из  открытых  дверей  тюрьмы  плотно  повалил  арестантский  люд.  По
стандартному советскому обычаю  не  проинформированный  ни  о  чем,  кроме
двусмысленного "выходи с вещами".
     Квадрат двора-колодца, низкое небо с быстро летящими  серыми  тучами,
автобусы у ворот, цепь вооруженных людей - о чем может подумать  проведший
в лубянских застенках несколько месяцев нормальный человек?
     Из плотной массы арестантов выбился, расталкивая их  плечами,  худой,
обросший седеющей бородой мужчина в потрепанной офицерской шинели.
     - Басманов, сволочь, ты  тоже  с  ними?!  Стрелять  нас  будешь?  Ну,
стреляй, иуда...
     Шульгин на секунду растерялся, а Басманов - нет. Схватил человека  за
борт шинели, рывком подтянул к себе.
     - Заткнись, дурак. Стой здесь, смотри! Офицеры басмановского  отряда,
оттеснив охранников ВЧК, распахнули ворота.  Ошеломленная,  не  верящая  в
свое счастье толпа хлынула на волю.
     - Капитан барон  фон  Лемке-второй,  -  шепотом  представил  Басманов
Шульгину узника, похожего на Эдмона Дантеса. - Вместе служили  в  гвардии.
Ты как, Генрих, сюда-то попал?
     - Как все, - отмахнулся барон. - Объясни лучше, что здесь происходит,
да ты сам-то сейчас кто?
     - Кто был, тот и есть. Будешь с  нами  порядок  наводить?  Или  отдых
требуется?
     Шульгину не  то,  чтобы  интересно  было  смотреть  на  происходящее,
сказать так было бы кощунством, он испытывал сочувствие и  даже  некоторую
зависть к людям, которые переживали момент исполнения самых сокровенных  и
невероятных желаний. Хотел бы он на минутку оказаться  в  положении  этого
барона...
     Комендант   тюрьмы   чувствовал   нутром,   что   происходит    нечто
неправильное.  И  лица  одетых  в  новую  красноармейскую   форму   людей,
оккупировавших святую святых Лубянки, внушали ему классовую неприязнь.  Уж
слишком они были непереносимо породистыми. В подвалах их место,  а  не  на
воле с оружием. Настоящий красноармеец должен  быть  в  меру  бестолковым,
исполнять команды с длительной  выдержкой,  хлопая  глазами  и  мучительно
пытаясь понять, что следует делать, а эти - как на пружинах. И  уже  почти
собрался комендант бежать к телефону, как особенно неприятный ему человек,
прикинувшийся революционным боцманом, сам поманил его пальцем.
     - Ты, товарищ, не знаю, как тебя, рассади тех, что  в  автобусах,  по
камерам, а потом поднимись к Ягоде. Спросишь, что с  кем  делать.  Мы  еще
сейчас привезем, так разберитесь, кого сразу в распыл, а кого и подержать.
И распишись, что принял. Сто двадцать голов... Пусть  Генрих  Григорьевич,
против кого нужно, кресты поставит. А уж за нами не заржавеет... Отошли  к
воротам. У барона тряслись руки. - Миша,  так  что  это?  Вы  что,  Москву
взяли? Почему тогда стрельбы даже не было и в тюрьме все тихо? Они же  нас
расстрелять должны были при вашем приближении. Или как?
     -  Успокойся,  Гена.  Водки  хочешь?  Я  тебе  потом   все   объясню.
Контрреволюция, которой так долго боялись большевики, совершилась. Ты  уже
и историю забыл? Все настоящие крепости берутся именно изнутри.  И  высший
шик - чтобы защитники этого даже не поняли. А ты давно здесь сидишь?
     - Полгода, не меньше. Два раза на  расстрел  выводили,  да  почему-то
передумывали... Дай мне хоть наган, Миша, я их видеть не могу...
     - Что, господин полковник, - повернулся Басманов к Шульгину, - может,
назначим барона комендантом тюрьмы? Вот уж потешится. Пойдешь, Гена?
     - Ты что, ты что, Михаил? - Фон Лемке словно  испугался  предложения.
Взял протянутую ему флягу, дважды глотнул. - И покурить, покурить дай,  а?
Задохнулся крепкой  папиросой.  -  Я,  наверное,  там  одурел.  Ничего  не
понимаю.
     Мысли пугаются. - Ноги у офицера подкосились, Басманов его поддержал,
посадил на цементное ограждение подвального окна.
     -  Видите,  Александр  Иванович,  что  с  людьми  сделали...   Барон,
отдышавшись, встал.
     - Мне бы поспать пару часиков, Миша, и можешь на  меня  рассчитывать.
Хоть ротным возьми, хоть рядовым. Господи, дожил все-таки...
     ...Шульгин закончил рассказ, и Новиков с удивлением увидел, что глаза
у Сашки как бы даже увлажнились. Это  у  Шульгина-то,  который  всю  жизнь
демонстративно избегал любых проявлений слабости духа.
     - Так это же всего один человек из ихних застенков, которого я  лично
вблизи увидел, а сколько их...
     Операция закончилась. Ко всеобщему удовольствию (за исключением  тех,
кто оказался в числе "изъятых").  Как-то  так  интересно  получилось,  что
компьютер Берестина отобрал жертвами данного переворота как раз  тех,  кто
восемь  лет  спустя  оказался  главной  опорой  Сталина  в  его   "Великом
переломе", а потом все равно получил свое.  Все  эти  молотовы,  шверники,
шкирятовы,  ярославские,  постышевы,  косиоры,  чубари  и   прочие   эйхе.
Зиновьев, Каменев, Троцкий, Рыков, Бухарин были не лучше,  конечно,  но  в
них просматривалась хоть какая-то человеческая индивидуальность.
     Ленин после смерти Дзержинского впал в прострацию. Он, как  известно,
был довольно трусливым человеком, лишенным вдобавок способности  адекватно
реагировать на сложности реальной жизни. Не зря комфортно чувствовал  себя
только в эмиграции. А в июле семнадцатого сбежал в  Разлив,  где  Зиновьев
утешал его и успокаивал. В течение восемнадцатого года он  тоже  несколько
раз порывался бросить все и рвануть в Финляндию или Германию. Когда бандит
Кошельков  остановил  на  улице  его  автомобиль,  покорно  отдал  тому  и
удостоверение, и пистолет, и машину,  истерически  предупреждая  шофера  и
охранника, чтобы не вздумали сопротивляться. А при  первом  же  намеке  на
мозговой удар отъехал в Горки  и,  окруженный  заграничными  профессорами,
просидел там до самой смерти, которой тоже панически  боялся.  Там  он  то
просил у Сталина яду, то тоскливо выл на луну от страха  перед  неизбежным
концом.
     Зато Лев Давыдович блаженствовал. Что бы о нем ни  говорили,  человек
он был талантливый, созданный как раз для острых ситуаций. "Нужно - значит
возможно", - любил  повторять  Лев  Давыдович.  Неизвестно,  насколько  он
доверял чекистам, но все их действия принимал как должное.
     Обеспечив, правда, Кремль надежной, по его мнению, системой обороны.
     Пригласив к себе Менжинского, долго слушал его путаные  объяснения  и
понимал, что с таким начальником ВЧК каши не сваришь. Интеллигентен, знает
семь языков, но и  ничего  больше...  Никого  из  евреев,  окопавшихся  на
Лубянке, Троцкий тем более не хотел видеть в этой роли. Лев Давыдович  был
истинным интернационалистом, брал пример с Багратиона, считавшего себя  не
грузинским князем, а русским генералом. Его бы больше  устроил  обрусевший
швейцарец Артузов или лишенный национальных предрассудков Петерс.  Но  это
дело будущего - переставлять кадры в ВЧК и на местах. Пока же все шло так,
как надо.
     Новиков был с ним  согласен.  Все  выходило  более  чем  великолепно.
Господин Ленин и его ближайшие "твердокаменные товарищи" (почему-то у  них
такое считалось комплиментом) сделали все для запуска процесса негативного
отбора в РКП(б), ВЧК. и  республике  в  целом.  Желаемого  результата  они
добились. Теперь их, без всякого личного сопротивления и без протестов  со
стороны пока еще занимающих значительные посты соратников, начнут гноить в
камерах, выбивать из них никому, по большому счету, не нужные показания, а
потом на основании четко выраженной воли  партии  приводить  в  исполнение
приговоры, соответствующие потребностям текущего момента.
     -  Что  же  ты  делаешь,  Андрей?  -  спросил  его  вдруг  совершенно
аполитичный, но чуткий ко всяким намекам на классовые и клановые  интересы
капитан "Валгаллы" Дмитрий Воронцов. - Кого ты наверх тянешь? Троцкий  же,
он негодяй и мерзавец хуже всех  прочих.  Расстрелы  он  придумал,  особые
отделы, борьбу с линией партии и космополитизм. Меня от одного  его  имени
дрожь прошибает. Историю КПСС я  наизусть  знаю:  "Троцкий  опять  навязал
партии дискуссию", - глава восьмая, страница триста шестьдесят  шестая.  А
ты собрался ему верховную власть в России отдать, помимо  нашего  любимого
Ильича...
     Воронцов был слишком умный человек, даже с точки зрения  Новикова,  и
невозможно было сообразить с достоверностью, ерничает ли он  или  выражает
свою мировоззренческую позицию. Имя Троцкого и у  самого  Андрея  вызывало
привычную идеосинкразию, но путем изучения архивов  он  постепенно  понял,
что проблема стоит несколько шире.
     Это романтик революции Ленин и жесткий термидорианец  Сталин  склонны
были сражаться до последнего солдата, но не поступиться принципами (каждый
- своими), а с Львом Давыдовичем можно было иметь  дело,  договориться  на
определенных условиях, минуя очередное кровопролитие.
     Обстановка в Москве на вечер описываемого дня стороннему  наблюдателю
представилась бы парадоксальной.
     Власть уже фактически перешла в другие, контрреволюционные  руки,  но
внешне все оставалось так, как надо. В  Кремле  заседал  ЦК,  отшлифовывая
последние резолюции съезда, по-прежнему призывали к немедленной победе над
Врангелем "Окна  РОСТА".  Вооруженные  патрули  контролировали  улицы,  не
подозревая, чем они занимаются на самом деле.
     В бывшем "Метрополе" размещались по комнатам прибывающие с фронтов  и
из провинций делегаты съезда.
     ...Перед решающими событиями все снова собрались на "Валгалле".
     Шульгин привел с собой Анну. Познакомившись с ней поближе, он  решил,
что уже можно раскрыть  ей  кое-какие  тайны,  для  начала  -  возможность
внепространственных переходов.
     Пришлось, конечно, провести подготовительную работу, путем  долгих  и
нарочито туманных разговоров о грандиозных достижениях современной  науки,
сотворившей не только  радиосвязь,  кинематограф  и  летательные  аппараты
тяжелее воздуха. И девушка в результате действительно почти не  удивилась,
из квартиры на Столешниковом перенесясь в один  из  салонов  корабля,  где
Левашов развернул приемный терминал СПБ.
     Гораздо сильнее ее потрясла невиданная  ранее  роскошь  и  гигантские
размеры  "Валгаллы".  До  этого  она  всего  раз  в  жизни  прокатилась  с
родителями на колесном пароходике по Волге до Нижнего Новгорода.
     И еще  -  великолепные,  царственно  красивые  дамы,  с  которыми  ее
познакомил Александр Иванович. Рядом с ними  она  показалась  себе  жалкой
замарашкой, очередным воплощением Золушки. Впрочем,  по  просьбе  Шульгина
женщины приняли ее со всем возможным радушием. Им  и  самим  было  забавно
повозиться с юной девушкой из нынешних времен. Особенное  участие  в  Анне
приняли Наташа с Ларисой, давно мечтавшие о  подобной  роли.  Правда,  они
планировали помочь с устройством судьбы Берестину, а получилось  наоборот.
Алексей  утешился  с  Сильвией,  зато  невеста-аборигенка   объявилась   у
Шульгина.
     Часа три, а то и больше дамы потратили на  то,  чтобы  с  применением
самых эффективных и ароматных шампуней отмыть  гостью  в  турецких  банях,
сделать ей маникюр, изготовить подходящую прическу,  благо  волосы  у  нее
были густые и пышные. Разложили перед ней полсотни комплектов современного
им белья и иных необходимых в женской жизни  аксессуаров,  объяснили,  как
всем этим пользоваться. В гардеробной подобрали элегантные и подходящие  к
ее типу внешности платья, туфли, украшения и в заключение нанесли на  лицо
легчайший дневной макияж.
     Анна взглянула в огромное, занимающее всю стену зеркало и задохнулась
от  восторга.  Пока  любезные,  веселые  дамы,   обмениваясь   непонятными
выражениями, хлопотали вокруг нее, она не могла  представить,  что  именно
они делают, теперь она увидела результат.
     Тонкая  девушка,  с  пышной  гривой  платиновых   волос,   огромными,
оттененными краской и накладными ресницами глазами, лаково поблескивающими
бледно-алыми  губами,  одетая   в   невесомое   светло-сиреневое   платье,
отражалась в волшебном зеркале, и потребовалось усилие воображения,  чтобы
понять, что это она так выглядит теперь. Сказка Гауфа  или  из  "Тысячи  и
одной ночи"!
     Только вот открытые выше колен ноги ее ужасно смущали. Да и там,  где
их прикрывал короткий подол, они все равно бесстыдно  просвечивали  сквозь
тонкую ткань. Почти  то  же  самое,  что  появиться  в  обществе  в  одних
панталонах. Здесь-то на нее смотрят только женщины, а показаться  в  таком
виде перед мужчинами...
     Но почти сразу же Анна успокоилась. Если Наталья Андреевна, явно дама
из высшего света и лет на десять ее старше, отнюдь не стесняется своей еще
более короткой юбки и блузки, вообще  ничего  не  скрывающих,  так  о  чем
говорить? Значит, здесь принято одеваться именно  так.  Наподобие  Древней
Греции. Скромная девушка еще