очное пиво элементарным
образом прокиснет.
     Впрочем, когда через Турцию поедем и дальше, через Кавказ и Черноземье,
похолодает так, что не  до пива будет, там другие  напитки в ходу. (Впрочем,
они еще не решили, как именно ехать, этим путем или  через Босфорский мост и
Европу.)
     А  все же не рано  ли он  своими матримониальными  планами  озаботился?
Рассуждает  так,  будто  только  и проблем  в  жизни  осталось  - жену  себе
подобрать.  "Ты  сначала  доживи",  -   как  любил   осаживать  не   в  меру
расфантазировавшихся о будущей жизни  на гражданке бойцов ротный фельдфебель
Зудин.
     "Глядишь, и  доживем, - подумал Ляхов с веселым куражом. -  Если  б нас
впереди  нечто  хреновое  ждало, глядишь, завозился бы где-нибудь  червячок,
предупредил. Как тогда в лесу  или на пароходе. Да и что может случиться  на
пустой планете? Разве стихийное бедствие какое..."
     Он и автомат свой засунул в нишу за изголовьем спальной полки, чтобы не
путался под руками в  кабине, а карабин с оптическим прицелом вообще остался
в кузове, зачехленный.
     Только  розенцвейговский "адлер" висел  на  привычном  месте в плечевой
кобуре  да  рукоятка  двуствольной  ракетницы системы "вери" высовывалась из
кармана  на дверце. Но  это именно  для экстренной подачи сигналов отставшей
или слишком вырвавшейся вперед машине.
     Ляхов еще приложился к бутылке, начал насвистывать в такт музыке.
     Дорога после нескольких крутых поворотов выпрямилась, потянулся длинный
и пологий подъем к перевалу с отметкой 1700  метров,  на котором намечен был
первый  привал.  Ноги  размять, посмотреть,  как ведет себя  незнакомая пока
техника. Тормоза  проверить, поскольку  дальше  начнется  затяжной спуск  до
самого   перевала  у  Кабб-Эльяса,   откуда  еще  более  крутое,   но   зато
бетонированное  шоссе  выведет  прямо  к  Бейруту. А  там  автострадой,  без
проблем, до самой Турции.
     Где  уже и будем решать, куда сворачивать  - на Ангору  или на Стамбул.
Кроме того, с  перевала должно было открыться море. Вадиму же вид моря, даже
очень далекого, всегда как-то поднимал настроение. В отличие от гор.
     В любом  случае  скоро  их  ждут  более-менее  цивилизованные  края,  с
хорошими  дорогами  и инфраструктурой,  где можно  будет  пополнить  припасы
чем-то лучшим, нежели спартанское армейское довольствие.
     Что ни говори,  передвигаются они  с большим  комфортом, чем знаменитые
путешественники середины прошлого  века, Ганзелка  и Зикмунд,  которые почти
год  пробирались на своей "Татре-87" от Касабланки до Кейптауна. Правда, там
все же вокруг были люди, пусть и не всегда доброжелательные.
     Неизвестно почему,  прижимая  педаль газа и небрежно придерживая  одной
рукою тонкий руль "Опеля", покрытый  мягкой зеленой пластмассой, Ляхов вдруг
вспомнил фразу из рассказа совершенно забытого писателя.
     У его отца,  главного инспектора  кораблестроения,  для  простоты всеми
воспринимаемого вице-адмиралом  поскольку погоны и форму он носил  такую же,
за исключением некоторых отличий в цвете шитья погон, опушек и пуговиц, была
великолепная  библиотека. В  том  числе -  масса  подшивок никому теперь  не
известных журналов.
     Так вот, в одной из них, года  приблизительно двадцатого прошлого века,
Вадим прочитал рассказ  этого  самого  Исаака  Бабеля.  Впечатления  особого
писатель  на него не произвел,  поскольку писал  о жизни одесских  бандитов,
совершенно  чуждой  сыну  высокопоставленного  флотского  чиновника.  Однако
некоторые фразы в памяти застряли. Такое бывает, и даже нередко.
     В  упомянутом рассказе говорилось:  "Есть  люди,  умеющие пить водку, и
есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие ее. И вот первые получают
удовольствие, а вторые страдают..."
     Эту сентенцию, в  принципе правильную,  Ляхов  слегка  интерпретировал,
поскольку   совершенно   непроизвольно   коснулся   при   этом  левой  рукой
полированной ореховой рукоятки ракетницы.
     И произнес вслух: "Есть люди, умеющие стрелять, и есть люди, не умеющие
этого делать..."
     Почему,  зачем  это  пришло ему  в  голову,  объяснить невозможно.  Но,
наверное, какое-то основание было.
     Договорить Вадим не успел.
     Машина Розенцвейга,  четко двигавшаяся впереди по условной осевой линии
узкого  горного   грейдера,  вдруг  отчаянно  замигала  задними  фонарями  и
метнулась  вправо.   Козлом  запрыгала  через  кювет,  через  выгоревшие   и
почерневшие пучки жесткой  травы, чудом удержалась на рыжем глинистом откосе
и застыла, накренившись под опасным углом.
     Выяснять, что  там  случилось с  начальником  авангарда,  было некогда.
Метнулась  было мысль,  что  рулевое  вышло из строя,  но  ее  тут же стерла
аккуратная  дырочка  с короткими трещинами вокруг, образовавшаяся  на ладонь
правее головы Ляхова.
     Стекло было триплекс, иначе бы оно просто разлетелось мелкими брызгами.
     А так - уцелело, сыграв тем самым крайне полезную роль.
     Дырка в  стекле - это ведь еще и простейший визир. Если не трогать руля
- так прямая линия, соединяющая стрелка и цель.
     А раз другого  оружия, кроме  старого доброго "вери", у него под руками
не было, а рефлекс оставался, он и пальнул навскидку,  дуплетом, с левой, но
по направлению очень точно.
     Зеленая и красная ракеты с шипением помчались в буерак, откуда и пришла
чужая пуля.
     Тут и показал в очередной раз свою  реакцию Тарханов. Пусть в тире он и
уступал Вадиму, но не на поле реального боя. И за обстановкой он наблюдал, и
ракетный залп понял правильно, как целеуказание.
     Автомат,  в отличие от Ляхова, Сергей все время держал под  рукою,  три
или  четыре   трассирующие  очереди  выпустил  с  ходу,  потом  тормознул  с
разворотом. И добавил еще.
     Даже прошлый раз, тогда, в  горах,  Вадим не  имел возможности увидеть,
как работают профессионалы в  критической ситуации. Другая  была обстановка.
Вдвоем, подготовившись,  они  вели уже почти правильный бой. И  о  том,  что
делал Тарханов в захваченной бандитами гостинице, знал только понаслышке.
     А  сейчас - прямо как в  учебном фильме.  Сергей, оказывается, едучи на
сотню  метров  сзади,  и  за  дорогой  лучше  Ляхова  наблюдал,  среагировал
практически  одновременно, направление сумел засечь и открыл огонь настолько
правильно... Еще до того, как сам Ляхов успел выдернуть из кобуры пистолет и
Майя проснуться.
     Озираясь по сторонам, цепляясь ботинками за мертво шуршащую, подернутую
инеем  траву,  все время  ожидая  новых  выстрелов  сбоку,  сзади,  Ляхов  с
Тархановым пробежали нужное расстояние и увидели того, кто в  них стрелял. В
мире, где, кроме них, не могло, не должно было быть никого.
     Но вот один-единственный нашелся. Или не единственный?
     Чужой  в этом мире человек, неизвестно  что здесь  делавший, неизвестно
для  чего  державший в руках автоматическую винтовку  нездешней конструкции,
получил, из всех  выпущенных полковником пуль,  свою. Она  вошла  выше левой
ключицы, в плечо, которое при прицеливании поднялось над бруствером. И куда,
насколько проникла - Бог ее знает... Могла и до копчика.
     Но пока он был жив и даже в сознании.
     Высокий  (точнее, сейчас  просто длинный) мужик  крепкого  сложения,  с
суровым,  рубленым лицом,  давно  небритый  и немытый.  Попахивало  от  него
основательно.  Маскировочный,  желто-зелено-бурый   комбинезон  затаскан  по
горам,  на локтях и коленях протерт  и порван. Дышит  прерывисто, с хрипом и
посвистами.
     -  Вытяни его, вытяни, -  требовал  Тарханов,  - что  хочешь делай,  но
вытяни...
     - Вот теперь - тихо. Иди отсюда. Татьяна, - обернулся он  к подбежавшей
вслед за  Тархановым, далеко опередившей Майю и Розенцвейга девушке. - Ты  в
институте на медсестру училась?
     - Конечно. Только практики восемь лет не было...
     -  Неважно. Бегом,  санитарную  сумку из кабины, будешь  ассистировать.
Остальные - свободны. Полковник, организуй оборону, чтобы в нас хоть полчаса
не стреляли.
     ... Он  вогнал раненому  сразу тюбик  промедола, еще один - кордиамина.
Нашел в сумке препарат, резко усиливавший  свертываемость крови. Если даже у
него там все кишки  и не  слишком  крупные  сосуды порваны, от  потери крови
сразу не помрет.
     Оскал давно  не  чищенных,  покрытых  зеленоватым налетом и  окрашенных
кровью  зубов был неприятным. Значит, левое легкое пробито точно, если кровь
во рту.
     Но ты у меня, сволочь, еще поживешь!
     -  Видал? А ты мне  говорил,  что  здесь  ничья  земля... - Тарханов не
спешил  уходить, держал  автомат на  сгибе  левой  руки, поигрывал на спуске
пальцем, и видно было, что очередной раз стрельнуть он не зазевается.
     - Иди, я сказал! - В чине они были равны, и Тарханов вроде как командир
экспедиции, но Вадим  привык, что  при исполнении своих обязанностей, будучи
еще   совсем   молодым   военврачом,   он  без   сомнений  грубил   даже   и
генерал-лейтенанту Попову, командующему вторым армейским корпусом.
     -  Если еще один  такой же найдется хоть на  той горушке,  тебя  лечить
будет уже некому.
     Тарханов  наконец  понял  мысль  Ляхова  и  махнул  рукой  Розенцвейгу,
показывая, какую позицию тому следует занять.
     И тут же  сообразил, что допросить пленного без помощи израильтянина он
не сможет.
     - Львович, отставить. Идите сюда. По-арабски понимаете?
     - Почти свободно.
     - Начинайте допрос...
     Но пленник, которому от промедола здорово  полегчало, посаженный спиной
к камню,  отчего и кровь в брюшной  и плевральной  полостях оттекла  вниз, и
легкие немного очистились, вдруг ответил на приличном русском языке:
     -  Арабский - не нужно. Мы с тобой,  капитан, земляки. Я тебя в бинокль
видел, на перевале. Хорошо воевали. Помнишь, я кричал  - не стреляй, не наша
война, дома разберемся?
     Ляхов этого не помнил. Мало ли кто чего в том бою кричал.
     - Ты - кто?
     - Чеченец, конечно. Девять лет уже воюю. Вы нас из наших гор выбили, мы
сюда пришли. Чечня все равно будет свободной.
     Было мужику на  вид лет тридцать пять. Значит, по его словам, та  война
длится почти всю его сознательную жизнь.
     Но  последние пятьдесят  лет  в чеченских  горах  и  вообще на  Кавказе
серьезных  боестолкновений  не  случалось.  Что-то  подобное  было  в  конце
сороковых годов, но не выходящее за рамки обычных туземных беспорядков, даже
в учебники по тактике не вошло самостоятельным разделом.
     - Парень, ты  бредишь? Какая Чечня? Какие  девять  лет?  Я тебе помогу,
сейчас в машину погрузим, в госпиталь поедем.
     -  Не надо, командир. Не  гони пургу. Какой госпиталь, откуда? Я еще  в
Советской армии служил, старшим сержантом дембельнулся. Потом с вами воевал,
у Дудаева, у  Масхадова.  Немножко  не  получилось.  Задурили нас,  что Союз
развалился, Россия  тоже,  генерал Дудаев свободу даст. Там воевал, сюда, на
Израиль, воевать приехал...
     Теперь за деньги, честно  скажу. Слушай,  еще  укол сделай или покурить
дай...
     Ляхов не понимал, о  чем ведет речь умирающий  боевик, а что он умирал,
сомнений не было. Но потянуть его еще минут двадцать он мог.
     - Курить не стоит. А легче сейчас станет. Так говори...
     - Командир,  не понимаю,  да.  Ты молодец, похож на моего ротного,  тот
тоже хороший мужик был, все равно ему, чеченец, русский, мордовец. Нормально
жили, служили. Пять значков получил. Тебе скажу...
     Домой  приехал,  пожил  немного, жениться хотел,  не успел. Потом плохо
стало. Война, война... Надоело, мы убиваем, нас убивают. Приехали два месяца
назад в Трабзон, из Иордании. По две штуки баксов получили, задание простое:
сопроводить караван  с оружием до  Израиля, потом  еще пять штук получить, и
иди куда хочешь.
     Дыхание у раненого ускорялось, становилось сбивчивым,  вот-вот перейдет
в чейн-стоксовское*.
     *   Дыхание  Чейна  -  Стокса  -  волнообразное  чередование  быстрого,
поверхностного  и  медленного,  глубокого,  обычно  считается  предвестником
скорой смерти.
     Но он еще говорил и старался сказать как можно больше, правда, не того,
что интересовало Ляхова, а волновало лично его.
     - Не  повезло, на перевале на  вас  наткнулись.  У меня хорошая память,
капитан,  я тебя в бинокль увидел и запомнил, когда ты в нас стрелял... Я  в
тебя тоже стрелял, не попал, правда. А ты в меня почти попал.
     Ляхов  не успевал  понять  и  осмыслить  торопливые,  горячечные  слова
пленника. Как-то они стыковались, совпадали с тем,  что  удалось  увидеть на
погранзаставе другой реальности.
     Было здорово интересно - получается, они пересекались с чеченцем именно
там. Тот его видел, запомнил.
     А Ляхов  его  - нет. Но переспрашивать - времени не было.  Пусть успеет
сказать, что хочет. А уж там...
     Господи, хоть  бы  час еще он пожил! Была  бы "автоперевязка"* здесь  и
фельдшер Капустин...
     *  "Автоперевязка"  -  армейская  санитарная машина,  оборудованная для
проведения    хирургических   операций    первой   врачебной,    иногда    -
специализированной медицинской помощи.
     Стоп, а это откуда? Какой Капустин?
     - Таня, в сумке, адреналин, ампула, набери в шприц. Ноль один.
     Раненый  продолжал  говорить,   все  время  его  тянуло  подняться.  Он
отталкивался  руками  от земли, старался  сесть  повыше.  Словно  насекомое,
влекомое инстинктом геотропизма*.
     *  Геотропизм  -  стремление   живых  существ  принимать   определенное
положение по отношению к центру Земли. Положительный - вниз, отрицательный -
вверх.
     Кашлял, выплевывая черные сгустки крови.
     -  Я,  когда  увидел, что на  русских вышли, не  захотел... Всех вперед
гнали, я  не пошел. Ну вас,  подумал.  Сами ловите.  Я  - уже! Старого муллу
охранять стал. Спокойнее. Показалось, снова  сам  с собой воевать  должен. В
одной армии служили.  Комсомольское вспомнил, Атаги... Наших тысяча погибла,
я еле ушел.
     Тут  рвануло что-то.  Ох, сильно рвануло! Полдня я в себя приходил. Нас
двенадцать человек живых осталось. Куда остальные делись - не понял. Пошли -
никого вокруг нет. Пустая земля. Долго по горам ходили. Нашли аул - тоже нет
людей.
     Страшно стало,  брат. В ад попали, слушай.  Поссорились.  Я -  чеченец,
почти русский, те все -  не знаю, арабы,  курды. Их язык  почти не  понимал.
Думал - ну вас всех. Домой пойду. Не так далеко. Деньги  были, из Трабзона в
Батуми  доехать  хватило  бы.  Один  черкес  еще  с  нами  был,  земляк,  из
Зеленчукской, вместе хотели - пропал...
     - Таня, шприц! Адреналин!
     Язык  у раненого начал заплетаться, щеки серели прямо на глазах, руками
он  совершал  странные  для  не  посвященного в тонкости  медицины движения,
словно собирал с груди и живота невидимых остальным насекомых.
     Ляхов  понимал,  что  пациент  "уходит".  Капельницу  бы  поставить,  с
противошоковой, кровь  перелить, не меньше литра - так не успеть распаковать
ящики. Удержать его, пусть солидной  дозой адреналина - последний шанс. Хоть
минут еще на десять. Успеть понять, о чем речь.
     А говорил он совершенно странные вещи.
     - Парень, тебя  звать  как? Сейчас в госпиталь поедем.  Вылечим. Ничего
страшного.
     -  Не  вылечишь.  Умру  сейчас.  Зовут  -  Руслан.  Фамилия  -  Гериев,
двоюродный брат того Гериева. Должен знать. Из Урус-Мартана. Мы не знаю куда
попали. Тут всего много, а потом появляются эти...
     - Кто - эти?
     - Не знаю. Такие, страшные. На  людей похожи, не люди. Арабы говорили -
джин, ифрит, иблис...  "Черти" по-нашему. Я  в них много  раз  стрелял.  Три
обоймы.  Из "Эм-16"  - им  не нравится. Из пистолета  -  не берет.  Они тоже
стреляли...
     Татьяна подала шприц.  Вадим  воткнул  иглу в  левое плечо Гериева выше
локтя. Ну, должен, должен протянуть еще хоть полчаса. Так быстро не умирают.
     Раненый  захрипел.  При  каждом  выдохе выдувались  на  губах  кровавые
пузыри.
     Чеченец приподнялся на локтях.
     - Командир, зря мы с вами воевали. Здесь - хуже. Если бы вместе...
     - В нас-то стрелял зачем?
     - Ошибся, понимаешь... Гранатомет возьми. "Муха", хорошо будет...
     Попытался поднять руку к лицу и сразу уронил.
     Неизвестно,  какая  часть  его  мозга  сохраняла  активность,  но  свои
последние  слова Руслан выговорил, вспомнив,  наверное,  что-то совсем уж из
ранней молодости:
     -  "Автобус Грозный - Минводы, сейчас поедет... Билет девять рублей,  в
кассе  нету. Шофер,  как  брата  прошу,  десять возьми, посади  солдата,  из
отпуска опаздываю". Потом несколько неразборчивых слов по-чеченски.
     И умер.
     Так не вовремя!
     Но - почему? Не должен был так быстро, по всем признакам не должен.
     Наверное, пуля дошла до ворот печени. Если бы в аорту - умер бы  сразу,
если в кишки - часа три протянул бы в сознании, а то и больше.
     А ведь это был человек "оттуда".
     "Советская  армия", "старший сержант", "генерал  Дудаев" и  девять  лет
новой чеченской войны. Такого и в бреду не придумаешь.
     И он видел Ляхова в  бою.  Запомнил.  Такие  люди, с  почти первобытным
интеллектом, не ошибаются. Аллюзии и ассоциации им чужды. Видел - видел, нет
- значит, нет.
     И  получается,  что  он,  Вадим   Ляхов,   в  своем  физическом  облике
существовал  и  там,  где  не  унтер-офицеры, а сержанты служат  в Советской
армии, распадается  какой-то другой  "Союз" и даже Россия, чеченцы  воюют на
стороне  какого-то  нового  Шамиля  - "генерала Дудаева"  и опять  эту войну
проигрывают...
     Тут и умом повредиться недолго.
     И снова всплыли слова Тарханова: "Это солнце не моего мира". А их мир -
где?
     -  Вадим, о  чем  это он?  - спросила Татьяна, о существовании  которой
Ляхов почти забыл.  Она сидела  рядом  на корточках,  бледная,  не то  чтобы
напуганная,  а просто  выглядящая  как  человек,  впервые в жизни в  деталях
увидевшая, как непонятно, страшно и в то же время удивительно просто умирает
другой человек.
     Для многих  - непереносимое зрелище.  Она же  - вытерпела,  пусть  и  с
трудом.
     - О  чем?  Ты  же  сама  со мной об этом  говорила. Параллельная земля,
параллельное время. Побывали там, выскочили сюда. Тебе-то что?
     - А про тебя, про Сергея что он говорил?
     -  Откуда  я знаю?  Умирающий  бредил.  Похожим на  его  ротного  я ему
показался.
     - Но ведь так все и было? На перевале.
     -  Приблизительно,  -  неохотно  ответил  Вадим.  - Только нас  на  ЕГО
перевале быть не могло.
     Подошли  Тарханов   с  Розенцвейгом,  за  ними   Майя,  все  это  время
остававшаяся возле машин, сжимая в руке пистолет.
     Очень  коротко  Ляхов  пересказал  им  смысл  последних  слов  Гериева,
сосредоточив внимание на том, что здесь поблизости бродит еще минимум десять
человек таких  же,  даже  хуже,  поскольку  являются  вообще  не  владеющими
ситуацией кадровыми бандитами.
     И еще - существуют некие "чужие", которых  пистолетная пуля не берет, а
винтовочная - то ли да, то ли нет, но им не нравится.
     -  Он еще сказал  -  "гранатомет, "Муха",  хорошо...".  Непонятно,  тип
гранатомета он имел в виду или...
     - Не знаю такого. Может, он просто  кличку  своего напарника  вспомнил?
Муха - Мухаммед? Или - Мухаммедов. Хотя у черкесов  таких фамилий нет. Хотел
бы  я сам его  послушать... - с досадой произнес  Тарханов,  - это, пожалуй,
самое важное было, а ты не выяснил. Надо было...
     - Что - надо было? Не в госпитале даже, в батальонном медпункте я б его
наверняка вытянул, допрашивай - не хочу, а так - уж извини.
     Вадим  терпеть не мог, когда непонимающие люди  подвергали сомнению его
компетентность.
     Тут вдруг Татьяна вмешалась, совершенно неожиданно, со словами, которых
Ляхов именно от нее не ждал:
     -  Нет,  Вадим,  ты  себя  неправильно вел. Надо  было  не  слушать его
болтовню, а  самому спрашивать,  четко и по делу. И колоть  ему не промедол.
Поддерживающее что-нибудь надо было.  Я не врач,  конечно,  но, по-моему, от
него он и бредить начал...
     Вот оно как!
     Умная, значит!