она  напоминала  средневекового  пажа  королевы  -  замшевым
костюмом, падающими на плечи локонами, мягкими, выше  колен,  сапогами,  а
главное -  выражением  лица,  вроде  бы  и,  несомненно,  женского,  но  с
какими-то неуловимыми черточками искушенного в жизни юноши.
     Новиков отметил еще, что свои ядовитые стрелы она пока что  позволяет
себе пускать только в  Сашку,  других  не  задевает,  наоборот,  со  всеми
подчеркнуто деликатна и благожелательна.
     - Да, конечно же, ничем! - Шульгин не стал убирать с лица  веселость,
удовольствие от приятной и остроумной беседы. - За маленьким пустячком. Мы
у себя дома, имеем право делать, что  нравится,  и  никаких  умозрительных
теорий  высшего  порядка  воплощать  не  собираемся.  А  так,   посмотреть
интересуемся, какая из сторон в той дурацкой  войне  действительно  правее
была. Ты "Двенадцать стульев" не читала,  скорее  всего.  Так  там  Остап,
проигрывая, что сделал? Набрал полную горсть фигур и швырнул  их  в  глаза
партнера... Вот и индейцы отцы наши, Лукич и  компания,  свободные  выборы
проиграв, в Учредилку то есть, подобный финт  и  проделали.  Что  в  таком
случае беспристрастный судья сделать должен?
     Сегодня Шульгин продолжал удивлять Новикова. Не сейчас ведь  придумал
он все свои неординарные доводы,  не  один  день  должен  был  размышлять,
поскольку ранее мало интересовался этими вопросами.
     Если...  Если  это  не  очередное  проявление  его  вновь  обретенной
суперинтуиции.
     Ничего существенного Шульгину не возразили. Поскольку главное им было
сделано  -  трагедия  плавно  перетекала  в  фарс.  Вдобавок,  совместными
усилиями  Олега  довели  до  кондиции,  в  которой  он  становился  тих  и
благодушен. Берестов, тоже навеселе, подсел к нему и стал  объяснять,  что
вообще зря он спорит и принимает все  близко  к  сердцу,  потому  что  все
ерунда.
     - Ты ж пойми, все уже случилось. И война кончилась,  и  дедушка  твой
победил, и даже развитой социализм построил,  если,  конечно,  жив,  прошу
прощения... А раз так, какое тебе дело, чем здесь эта война кончится?  Раз
красные,  раз  белые,  а  потом  что-нибудь  еще  придумаем,  пусть  Махно
победит... - Потом, повторяясь и путаясь, начал рассуждать, что вот в роли
Маркова, вернее, через память Маркова, или нет, как-то еще по-другому,  но
он уже один раз брал  Перекоп  с  той  стороны  и  теперь  считает  только
справедливым, если ему дадут с противоположной стороны Перекоп отстоять...
     Новиков наклонился к  Воронцову  и,  стараясь  не  привлекать  общего
внимания, шепнул:
     - Знаешь, капитан,  хорошо  бы  Наталья  намекнула  Лариске  -  пусть
забирает Олега и устроит ему "ночь любви"... Пить  ему  хватит,  а  так  -
пусть отвлечется и завтра целый день спит. А впредь  мы  не  позволим  ему
забивать себе голову ненужными мечтаниями...
     - Сделаем, - подмигнул Дмитрий, - все, что требуется, и многое  сверх
того... Это ты правильно придумал!
     - А то! Лариска, на мой взгляд, если  всерьез  за  него  возьмется...
Особенно, если ей самой предварительно  кассетку  поинтереснее  подсунуть,
чтобы растормозилась...
     - Да  она  и  без  допинга  в  полном  порядке,  смотри,  как   глаза
сверкают...
     К ним подошла Наташа, от ее ревнивого внимания не укрылась  странная,
по ее мнению, конфиденция друзей-соперников. Воронцов тут же пересказал ей
замысел открытым текстом.
     Наталья Андреевна (у нее очень четко прослеживались  переходы,  когда
она просто Наташа, а когда  с  отчеством)  чопорно  поджала  губы,  но  не
сдержалась, прыснула, чуть закрасневшись.
     - Пошляки вы,  господа  офицеры.  Чем  всякие  глупости  придумывать,
приглашайте дам танцевать. Прочее же - не ваша забота...



                        ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА

     "...Растормозившись, сбросив  так  долго  угнетавшую  меня  моральную
тяжесть, потому что так или иначе, а  томительное  ожидание  и  недоумение
закончилось, я устроился в уютном уголке за  роялем.  С  бокалом  коктейля
собственного изготовления  и  изобретения,  под  названием  "Тридцать  два
румба" - виски, два сорта вермута, шартрез, апельсиновый  сок,  маслина  и
много льда.
     Народ, не менее меня расслабляющийся,  счастливый  по  той  же  самой
причине, самозабвенно сливался в объятиях под рыдания саксофонов и  прочих
томно звучащих инструментов. Небольшая пологая качка придавала этому  делу
дополнительный шарм. Берестин раз за разом приглашал Ирину, а я, глуповато
улыбаясь, только добродушно кивал. Я всех сейчас любил, а Алексею вдобавок
сочувствовал.
     Лукулл, испытывающий муки Тантала - это же ужас, что такое!
     Ну, пусть подержит ее за талию,  поуплывает  от  запаха  ее  волос  и
духов. Я же все-все понимаю! Тем более, что недолго ему монашествовать...
     ...Уже совсем потом, под утро, Ирина села на край постели, вернувшись
из ванной, отняла книгу и уставилась на  меня  посверкивающими  отраженным
светом ночника глазами.
     - Жестоко ты поступил.  Я  тебе  сколько  раз  намекнуть  пыталась  -
отвлеки его, хоть раз меня пригласи, пусть он с кем-нибудь еще  потанцует.
Я же чувствовала его состояние. Садист ты какой-то...
     - А-а, брось! От меня не убудет, от тебя тем  более,  а  парень  хоть
чуть взбодрился. Ты же ему ничего  не  обещала,  надеюсь?  А  танцевать  с
симпатичной ему дамой каждый имеет право...
     - Ничего ты не понимаешь...
     - Слушай, кто из нас мужик? Вот и позволь мне судить, что лучше,  что
хуже. В Стамбул приплывем, в бордель сходит, разрядится.
     - Не говори гадостей, противно слушать...
     - Виноват, но такова жизнь, дорогая. Спи лучше, пока не поссорились.
     И утром я тоже встал с ощущением давно не испытанным - через  лобовые
иллюминаторы каюты (я выбрал себе место в передней части надстройки, чтобы
всегда смотреть по курсу), засвечивало раннее  солнце.  Отодвинув  шторку,
увидел бесконечную вереницу примерно трехбалльных волн, в которые врезался
высокий полубак, и прямо-таки  подсознанием  ощутил  недалекие  уже  скалы
Гибралтара.

                          У Геркулесовых столбов
                          Лежит моя дорога,
                          У Геркулесовых столбов,
                          Где плавал Одиссей...

     Стоя перед зеркалом, только что сбрив несколько надоевшую  бороду,  я
как бы после долгой разлуки рассматривал свое  полузабытое  лицо.  Вопреки
опасениям, вид был еще ничего себе. Надо только подольше сидеть на палубе,
под солнцем, убрать болезненную белизну подбородка.
     Впереди совсем новая жизнь, к которой придется еще приспосабливаться.
Но и это должно быть приятно. В  общем,  трудно  передать  владевшие  мной
тогда чувства. Не знаю, может быть, они походили на то,  что  испытывал  в
свое время Буковский - из тюремного карцера,  без  перехода,  в  свободный
мир, да не так просто, где ты сам по себе, а туда, где ты  сразу  герой  и
историческая личность.  И  снова  у  меня  в  голове  как-то  одномоментно
возникла картина предстоящей жизни, с ее радостями, а если и  сложностями,
то все равно приятными и интересными...
     Предстоящее требовало пройти процесс новой самоидентификации. Обрести
новый имидж. И я его нашел.
     На солнечной палубе - не в смысле, что она освещалась солнцем, хотя и
это тоже,  но  просто  так  называется  крыша  самой  верхней  на  корабле
надстройки - я встретил прогуливающегося Шульгина.
     Сашка был хорош! Очевидно, он  тоже  задумался  о  своем  предстоящем
существовании.
     Облаченный  в  белый  костюм  с  жилеткой,  белые  кожаные  туфли  на
пуговицах, в стетсоновской шляпе и с тростью, он выглядел  этаким  Чеховым
Антоном Павловичем, излеченным от чахотки и вместо Сахалина побывавшем  на
каторге Новой Каледонии.
     Приветствовав меня небрежным кивком, он счел нужным заметить:
     - Свой путь земной пройдя до половины, я решил, что пора  приобретать
ПРИВЫЧКИ! Для начала - ни капли спиртного до захода  солнца,  ежедневно  -
свежее белье и рубашки, и никакого металла, кроме золота...
     В подтверждение он  продемонстрировал  мне  массивный,  как  кистень,
брегет с репетицией, пригодную для  удержания  буль-терьера  цепь  поперек
пуза и перстень с бриллиантом каратов в десять.
     - Недурно, - сказал я. - Совсем недурно. Только как насчет пистолета?
Тяжеловат будет...
     - Могу  водить  при   себе   телохранителей   или   сделать   золотое
напыление...
     - Тоже выход. Однако это все для  девочек.  А  в  натуре  соображения
имеются?
     - Натюрлих, яволь! - вне  всякого  сомнения,  Сашка  осознал  себя  в
полной мере. И что бы там  ни  ждало  нас  в  будущем,  скучно  не  будет.
Рефлексия штука хорошая. В определенные моменты. И  как  же  здорово,  что
рядом всегда есть человек, рефлексиям чуждый или умеющий их  непринужденно
скрывать.
     - Слышь, Дик, а что ты сегодня ночью делал?
     Он посмотрел на меня подозрительно.
     - Желаешь знать подробности? Как я это самое?..
     - Нет, по правде...
     - Тогда... Перечитывал "Черный обелиск"...
     - Слава богу. Это уже похоже на серьезный подход.
     У меня было много идей, которые заслуживали обсуждения, и я увлек его
в один из уединенных баров, чтобы,  нарушив  напоследок  вновь  обретенные
принципы, за чашкой кофе  с  бенедиктином  обсудить  некоторые  неотложные
вопросы...



                                    3

     ...Проснулась Наталья Андреевна в сероватых предутренних сумерках,  и
в первые мгновения ей показалось, что вернулся тот же  самый  сон,  а  все
предыдущее тоже было только сном, и увидит она сейчас  заплаканное  дождем
окно, и за ним  все  ту  же  площадь  с  пересекающимися  потоками  машин,
бело-зеленым зданием вокзала и даже на отдалении внушающими тоску  толпами
суетливых прохожих.
     И так ей стало смутно на душе, что хоть вообще не просыпайся.
     Открыв глаза, она  действительно  увидела  на  противоположной  стене
квадратное стекло с бегущими по нему крупными каплями, и еще  пара  секунд
потребовалась ей, чтобы ощутить плавное покачивание постели и окончательно
вспомнить все.
     И теперь уже ее захлестнула радость - как в детстве,  в  первый  день
летних каникул, оттого, что новая жизнь - не сон, что впереди много  ярких
солнечных дней и свободы.
     Вчерашний ночной спор в кают-компании утомил ее прежде всего тем, что
она никак не могла понять, отчего и почему вообще возникла такая проблема?
Неужели кому-то на самом деле кажется, что могут быть  сомнения?  Конечно,
если есть шанс сделать Россию  такой,  как  она  изображена  на  страницах
журнала "Столица и усадьба", так надо его использовать. Жить она предпочла
бы на Родине, особенно если купить  участок  в  сотню  гектаров  в  Крыму,
построить дворец...
     А левашовские рассуждения насчет исторической ответственности, нежные
воспоминания о  пионерских  девизах:  "К  борьбе  за  дело  Ленина  будьте
готовы!" и прочей ерунде - сопоставимо ли это с возможностью ни от кого не
зависеть, делать только то,  что  нравится  и  хочется  в  данный  момент,
наслаждаться  неограниченными  возможностями  и  ждать  от  будущего  лишь
волнующих приключений. Как все это образуется - не ее забота, на то мужики
есть. И еще - забыть навсегда об этих ужасных пришельцах. Все  они,  кроме
Ирины, да теперь, пожалуй, Сильвии, внушали ей  отвращение  и  страх.  Как
обитатели террариума.
     Но теперь-то все позади, ничего теперь не изменить. Левашов,  похоже,
окончательно смирился, "Валгалла" плывет по  океанским  волнам,  с  каждым
часом приближаясь к берегам Европы. Ну, а если что у ребят и не  получится
-  ее  устроит  любой  другой  вариант,   кроме   одного-единственного   -
возвращения к прежнему унизительному существованию.
     Наташа отбросила одеяло, по мягкому ковру подошла в  иллюминатору  и,
опершись  о   его   полированную   дубовую   раму,   залюбовалась   плавно
вздымающимися внизу серовато-голубыми волнами Атлантики. У  едва  заметной
границы между океаном и  небом  сквозь  плотную  пелену  облаков  пыталось
протолкнуть свои лучи утреннее солнце, но ему  удавалось  лишь  подкрасить
розовым подошвы громоздящихся друг на  друга  сизо-серых  "кумулонибусов",
как называл такие  облака  Воронцов.  Потом,  набросив  на  плечи  длинный
муаровый  халат  прелестного  жемчужного  оттенка,  Наташа  через  длинный
коридор и прихожую прошла  в  ванную,  и  минут  десять  стояла  в  черной
мраморной чаше  под  жесткими  струями  душа,  рассматривая  свое  тело  в
окружающих ее со всех четырех сторон зеркалах. Бесконечные ряды уходящих в
никуда двойников, соблазнительно изгибающихся в ореоле сверкающих  капель,
приятно ее возбуждали.  Словно  не  ее  это  отражения,  а  совсем  другой
женщины, загадочной и влекущей...
     Обсушившись в горячем ветерке фена, она долго и тщательно наносила на
лицо едва  заметный,  но  весьма  важный  утренний  макияж,  после  долгих
размышлений  выбрала  подходящее  белье  и   платье,   напоминающее   моды
двадцатого года, но современное  (а  что  теперь  это  слово  означает?  -
усмехнулась Наташа) по духу.
     Могла ли она вроде бы совсем недавно вообразить, что  будет  хозяйкой
океанского лайнера, женой Дмитрия, будет жить в двенадцатикомнатной каюте,
сможет час или два проводить в размышлениях о тоне  губной  помады,  сорте
духов, фасоне бюстгальтера, покрое и цвете платья, в котором следует выйти
к завтраку, чтобы к обеду все это кардинально поменять, а в  промежутке  -
плескаться в бассейне на шлюпочной  палубе  или  листать  страницы  старых
журналов, готовясь к давно (для всех прочих)  исчезнувшей  жизни,  лежа  в
шезлонге под лучами нежаркого солнца.
     Что оттого, если Лариса в очередной раз  дернет  плечом  и  осуждающе
прищурит глаза, увидев ее новое сногсшибательное платье?
     Как будто Наташа сама не знает, что ее поведение вполне можно назвать
демонстративно-вызывающим. Впрочем, для кого и почему?
     Кто мешает самой Ларисе  натянуть  на  свои,  совсем  неплохие  ноги,
что-нибудь   поприличнее   вечных   вытертых   джинсов    и    разношенных
грязновато-белых кроссовок?
     Как-то они уже  говорили  на  эту  тему  наедине.  Ревнует,  что  ли,
Лариска? Раньше, в прошлой жизни, за ней этого не  замечалось.  Или  тогда
поводов не находилось, обе они были одинаково бедны и неприкаянны,  отчего
и сдружились? Теперь же Лариса  сказала,  что  слишком  откровенно  Наташа
изображает из себя гранд-даму, хозяйку и капитана, и  парохода,  и  вообще
всего вокруг.
     Наташа только посмеялась незло. Как будто она  не  дает  Ларисе  тоже
занять любое количество комнат на любой  палубе  и  придумать  себе  самый
потрясный стиль. Слава богу, пароход размером с двенадцатиэтажный  дом  на
целый квартал, всем места хватит. А  кстати,  свою-то  каюту  она  еще  не
показала, может, там такое...
     - В конце концов, - сказала она подруге, - твоя маечка на голое  тело
ничуть не менее вызывающа, чем мои туалеты, и не стоило  бы  зацикливаться
на ерунде. Нам еще жить вместе и жить, в Москве пять лет тем и  спасались,
что держались друг за друга, а сейчас вдруг... Может, у тебя проблемы, так
прямо и скажи, что-нибудь придумаем, а то совершенно фрейдизм какой-то...
     Однако Лариса предложенного тона не приняла. Неужели  на  самом  деле
таким, как она, противопоказано благополучие и изобилие?
     Или  набралась   от   своего   Левашова   первобытно-коммунистических
предрассудков. Вроде как Рахметов в известном романе: если  простой  народ
апельсинов есть не может, так я и не  буду!  И  ограничил  себя,  кажется,
фунтом говядины в день. Вот аскет, действительно! А двести граммов  ливера
на завтрак и обед квалифицированному архитектору и бутылку кефира на  ночь
не угодно ли?
     "Да бог с ней, с Лариской, - подумала Наташа,  поправляя  в  глубоком
вырезе шафранового платья приподнятую специальным бюстгальтером  загорелую
грудь. - Надо бы кулончик в тон подобрать.  Топазовый,  что  ли,  или  для
контраста сапфировый? А Лариска перебесится. С ней и раньше всякие забросы
бывали, рационально необъяснимые..."
     Каждый сам выбирал себе интерьер личных апартаментов. Раз уж,  скорее
всего, придется провести здесь остаток жизни. И когда  Воронцов  предложил
ей  подумать,  как  оформить  свою  каюту,  она  только  спросила,  каковы
граничные условия?
     - Разве только размеры парохода...
     - Отлично. Но чтобы потом от  своих  слов  не  отказывался!  А  я  уж
нарисую...
     - Рисовать необязательно.  Антон  о  нас  позаботился.  Вот  дисплей,
мнемодатчик, садись, воображай. В памяти компьютера все  есть,  достаточно
хоть смутно представить, он сам доформулирует и изобразит во  всем  блеске
компьютерной графики...
     Так и получилось. Наташа и сама хорошо помнила рисунки  и  фотографии
интерьеров в стиле русского модерна - особняки  Кшесинской,  Рябушинского,
Франка,  а  компьютер  услужливо  подсказывал  и  еще  кое-что  из   чисто
корабельной архитектуры времен  "Титаника"  и  самой  "Мавритании",  помог
гармонично вписать в удачно найденный стиль некоторые остроумные и изящные
решения современных западных дизайнеров. Увидев то, что у нее  получилось,
Воронцов удивленно-одобрительно поцокал языком. Не ожидал, похоже,  такого
размаха и полета воображения. Ну а кто сказал,  что  молодая  и  уважающая
себя женщина должна ютиться на пятнадцати квадратных метрах, и что  ей  не
нужна двадцатиметровая спальня с альковом, такой же кабинет, втрое больший
парадный зал с камином и еще десяток не менее функционально и  эстетически
необходимых  помещений  на  трех  уровнях,  которые  соединялись   резными
деревянными лестницами, тоже, разумеется, стиля модерн...
     - Ты же ведь, как я понимаю,  не  собираешься  поселяться  вместе  со
мной,  -  сказала  Наташа,  -  наверняка  устроишься  в  каморке  рядом  с
капитанским мостиком. Вот и будешь приходить... в  увольнение,  а  я  тебя
принимать, словно в собственном особняке на берегу.
     -  В  проницательности  тебе  не  откажешь.  Каморка  не  каморка,  а
действительно, капитанская каюта - тот же проходной двор,  и  лучше,  если
дверь открывается прямо в ходовую рубку.
     - А прочий народ как устроился? - полюбопытствовала Наташа без всякой
задней мысли, просто из профессионального интереса.
     - А вот тут извини. Наш главный психолог предложил, чтобы каждый имел
полное  "прайвести"  -  индивидуальный,  от  всех   изолированный   мирок.
Настолько, чтобы даже, если угодно, прочие трудящиеся и адреса  не  знали.
Достаточно для  общения  и  иных,  группового  пользования,  помещений.  А
захочется человеку побыть одному - пожалуйста.  Полная  гарантия.  Тут  он
прав, не могу не признать. Так что, если в гости кто  пригласит,  тогда  и
узнаешь, кто, где и как живет.
     ...Прозрачная,  в  меру  прохладная   вода,   искрящаяся   миллионами
солнечных  бликов,  плескалась  в  малахитовых  стенках  бассейна.  А   за
ограждением палубы медленно колыхалось такое  же  искрящееся,  праздничное
Средиземное море, уже забывшее про терзавшие его долгих четыре  года  кили
английских,  немецких,  французских,  итальянских  крейсеров  и  эсминцев,
взрывы мин, торпед  и  снарядов,  последние  крики  захлебывающихся  водой
моряков. Море, забывшее про Великую войну и не  подозревающее,  что  всего
через девятнадцать лет начнется (а может, теперь и нет?) война под номером
"два", и морю придется снова, но в удесятеренных количествах  принимать  в
себя взрывчатку, металл и людские тела... Лариса подняла тонкую  загорелую
руку, с запястья соскользнул к середине  предплечья  массивный  серебряный
браслет,  ее  единственная  семейная  драгоценность.  Щелкнула   пальцами,
призывно помахала  мелькнувшему  неподалеку  биороботу  палубной  команды.
Через  мгновение  тот  замер  рядом,  почтительно  наклонив  голову  и  не
испытывая никакого смущения оттого, что подозвавшая его хозяйка, отнюдь не
в  традициях   пуританского   начала