ресекала  мелкую  прозрачную
речку. Тут все к произошло.
     ...Разведка немцев застигла их на месте ночевки. Чуть  в  стороне  от
брода.
     Опрокинутая  и  раздавленная   гусеницами   крестьянская   телега   с
обыкновенным для такого случая имуществом - узлами,  одеялами,  вспоротыми
мешками с мукой и картошкой, вмятым в землю самоваром.
     Брошенный на бок возле догорающего костра закопченный чугунный казан,
на холщовой скатерке нарезанные куски хлеба, несколько луковиц, деревянные
ложки, нож, небольшой шматок желтоватого сала.
     Кони, очевидно, разбежались, а людей немцы расстреляли из пулеметов.
     Шагах в пяти от телеги лицом вниз лежал маленький,  совершенно  седой
старик в расстегнутом суконном бушлате.
     Еще трое немолодых, но  крепких  мужчин  в  разных  позах,  как  кого
застала смерть, лежали по равные стороны костра.
     Пятого, богатырского сложения  человека,  очередь  достала  на  бегу,
когда он уже почти успел скрыться в плотно окружавших поляну кустах. Левой
вытянутой рукой он вцепился в траву,  рядом  с  правой  валялся  вспоротый
ножом или штыком, потрескавшийся, очень старый кожаный саквояж  с  медными
застежками. В нем, очевидно, и хранился контейнер.
     Отвернувшись, Воронцов торопливо выкурил папиросу. Тут  же  зажег  от
окурка вторую. Он уже начал привыкать к виду внезапно убитых людей, но все
равно было тяжело. Тем более, что сейчас присоединялся  и  личный  фактор.
Многовато всего выпало ему за последние сутки.
     Он снял фуражку и, держа ее на сгибе  левой  руки,  прошел  к  центру
поляны.
     Этот старик, наверное, и есть Хранитель. Остальные...  Охрана  -  или
как их еще назвать? Ассистенты, послушники, младшие жрецы?
     "А если бы я не задержался, догнал их  вчера?  -  думал  Воронцов.  -
Могло бы получиться по-другому? Нет, вряд ли. Они меня просто не стали  бы
слушать. И от немцев я бы  их  не  защитил.  Ручной  пулемет  и  картонный
броневик против танков..."
     Он совершенно упустил из виду, что до тех пор, пока немцы не  вскрыли
контейнер, он просто не смог бы обнаружить этих людей, даже находясь рядом
с ними.
     С некоторым душевным трепетом Дмитрий наклонился над  стариком.  Нет,
ничего общего с тем бравым есаулом, что он видел на фотографии. Дело не  в
разнице возрастов, это был  совершенно  другой  человек,  и  значит,  деда
своего он не увидел даже мертвым.
     Но зато Воронцов  увидел  другое.  Люди  на  поляне  не  были  просто
беспомощными жертвами. Они попытались оказать  вооруженное  сопротивление,
несмотря на внезапность нападения. В подвернутой  под  грудь  руке  старик
сжимал вытертый до белизны  офицерский  нагая.  Дмитрий  осторожно  разжал
пальцы худой, еще теплой руки. В барабане остался всего один патрон, а  из
ствола ощутимо тянуло сгоревшим порохом.
     А рядом с убитым на краю поляны Воронцов обнаружил в траве отлетевший
при падении обрез трехлинейной винтовки. Ив него  был  сделан  всего  один
выстрел, но и понятно - на бегу, с саквояжем  в  другой  руке  затвора  не
передернешь...
     Дмитрий вздохнул, еще немного походил по поляне, разбирая следы. Судя
по ним, немцев было немного. Танкетка или легкий танк с узкими гусеницами,
несколько мотоциклов. Обнаружили беженцев на привале, решили допросить или
обыскать, а те вдруг открыли огонь... Хотя могло  быть  по-другому.  Но  в
любом  случае  саквояж  привлек  их  внимание.  Расстреляв  людей,   немцы
выпотрошили его, надеясь обнаружить нечто важное.  Или  ценное.  Контейнер
показался им заслуживающим внимания. Они забрали его и отправились дальше.
И сейчас находятся  совсем  недалеко,  вон  как  разгорелся  индикатор,  и
стрелка даже не вздрагивает, показывая направление.
     Воронцов выкопал могилу на краю поляны. Заворачивая  в  брезент  тело
старика, увидел под расстегнутым воротом рубахи золотой  нательный  крест.
Не  простой,  значит,   крестьянин,   действительно,   скорее   всего   из
казаков-офицеров.
     Топором он вырубил две подходящие  жердины,  проволокой  туго  стянул
накрест.  На  гладком  белом  затесе  написал  химическим  карандашом:  "5
неизвестных казаков". Подумал и  прибавил  через  черточку:  "запорожцев".
Помолчал и надел фуражку.
     Вот и все, чем мет пришелец из будущих времен  почтить  память  своих
предполагаемых предков.
     ...Воронцов аккуратно съехал с дороги в лес. Дальше придется  пешком.
На здешних  разъезженных  колеях  мотор  гудит  слишком  громко.  Он  взял
автомат, сумку с запасными дисками и другую, с гранатами. План действий он
себе  составил  почти  безупречный.  Если   только   опять   не   случится
непредвиденного Слишком много его уже случалось. Или так всегда на войне?
     Если бы ему пришлось ответить сейчас, ради чего он ставит на кои свою
голову, Дмитрий не нашел бы, что сказать.  Такие  вещи,  очевидно,  просто
невозможно  выразить  однозначно.  Все  сказанное  было  бы   правдой,   и
одновременно так же далеко от нее,  как  и  прямая  ложь.  Совсем,  как  у
Тютчева в известном стихотворении.
     ...Вначале он уловил запах дыма от сухих дров и  жарящегося  мяса,  а
потом услышал и голоса.
     Это было очень  красивое  место,  будто  специально  для  туристов  и
пикников на лоне природы. Конечно, не таких, как сейчас...
     Среди редкого  лиственного  леса,  рядом  с  дорогой,  стоял  большой
деревянный дом с резной верандой, несколько хозяйственных построек,  амбар
с просевшей, крытой камышом крышей.
     Воронцов подстроил бинокль. Деревья раскачивались под  ветром,  и  по
зеленой лужайке перед домом скользили их фигурные тени.
     Немцев явно не оставляло игривое настроение,  поэтому  они  не  стали
открывать ворота усадьбы, а просто снесли их  вместе  с  одним  столбом  и
частью забора.
     Дмитрий немного ошибся, разбирая следы. У немцев была не одна, а  две
танкетки "Т-1" со спаренными пулеметами в башнях и три мотоцикла.
     Неизвестно, что они имели за приказ, но  явно  никуда  не  спешили  и
расположились  на  привал  основательно.  Десять  человек,  кадровые,  еще
довоенного призыва рослые парни лет по двадцать пять. Точно такие же,  как
те, что остались на дороге после встречи с пулеметом старшины Швеца.
     Но эти пока живы, радуются внезапно  выдавшейся  свободе,  разделись,
кто по пояс, а кто и до трусов, разожгли  посреди  двора  большой  костер,
двое жарят на вертеле целого  поросенка,  прихваченного  где-то  по  пути,
остальные обливаются водой у колодца, готовят стол к завтраку, загорают на
ярком утреннем солнце. Громко разговаривают,  часто  хохочут.  И  война  и
Россия им пока нравятся. Тоже как тем, вчерашним.
     Правда, радуются не асе. Для двоих встреча на  поляне  с  хранителями
реликвии оказалась последней.  Их  трупы,  замотанные  в  брезент,  из-под
которого торчат кованые подошвы сапог, приторочены позади башни  одной  из
танкеток. Но их судьба не омрачает радужного настроения живых.
     Воронцов опустил  бинокль,  чтобы  не  выдать  себя  блеском  стекол.
Перевес у них серьезный. Подавляющий, как говорится. В любом другом случае
и пробовать бы не  стоило.  Семь  пулеметов.  И  броня.  Они  в  полминуты
разнесут его пулями в клочья и сядут доедать  своего  поросенка.  Да  и  с
одними автоматами, без пулеметов и танков, справятся  с  Воронцовым  шутя.
Загонят, веселясь, как оленя в горах Гарца. Вояки не ему чета.
     Но пока шансы на его  стороне.  Белые  начинают  и  выигрывают.  Если
повезет.
     Он  слез  с  дерева,  с  которого  наблюдал,  обошел  хутор,   далеко
углубившись в лес, и вновь вышел к нему с другой  стороны.  Сюда  смотрели
глухие стены амбара, а рядом с ним немцы поставили всю свою  технику.  Это
они хорошо сделали, удачно.
     Воронцов опустился в глухие заросли  крапивы,  окружавшей  усадьбу  с
этого фланга и почти полностью скрывающие забор из жердей.
     "Как-то интересно такая ограда называется по-украински", - неизвестно
к чему вдруг  попытался  он  вспомнить,  подавляя  пронзительную  боль  от
ожогов.
     Полз он очень медленно, чтобы  не  шуметь  и  не  раскачивать  жирные
темно-зеленые стебли.
     Перевалился через нижнюю жердину и очутился в лопухах. После  крапивы
- совсем другое дело.
     Оставалось самое опасное - преодолеть открытое место между оградой  и
амбарами. Не дай бог  вздумается  кому-нибудь  как  раз  сейчас  по  нужде
прогуляться.
     Но, судя по интонациям голосов, немцы все оставались на своих  местах
и ничего не замечали.
     Жаль, что он не знает языка. Интересно бы послушать, о  чем  они  так
перед смертью расшумелись.
     ...Теперь - все. Он  стоял,  прижимаясь  плечом  к  нагретой  солнцем
стене. Слева, всего в нескольких метрах, борт одной из  танкеток.  За  ней
вторая, с покойниками. Стволы  башенных  пулеметов  повернуты  к  нему,  и
кажется, что из них еще тянет запахом кордита. Мотоциклы чуть  в  стороне,
ближе к воротам. Как бы там  ни  было,  к  своей  технике  немцам  уже  не
прорваться.
     Будь Воронцов героем историке-развлекательного боевика, сейчас  бы  в
самый раз выйти из-за укрытия, поднять автомат и  громко  сказать:  "Хенде
хох!" Или просто начать стрелять от бедра, пошире расставив полусогнутые в
коленях ноги и сильно откидываясь туловищем назад.
     Но съемочной камеры поблизости все равно не видно, а патроны у немцев
отнюдь не холостые. Да и  возраст  у  него  уже  не  тот.  Так  что  лучше
действовать без эффектных трюков и поз, но наверняка.
     Пока он ползал, немцы успели расставить на большой, расшитой петухами
скатерти  бутылки,  стаканы,  закуску  и  громкими  криками  поторапливали
поваров.
     Воронцов выложил на  траву  противотанковую  "РПГ-40",  рядом  четыре
"Ф-1". До  основной  группы  метров  пятнадцать,  до  жостра  еще  десять.
Нормально.
     Он примерился и, шагнув вперед, изо всей силы бросил противотанковую,
целясь в центр скатерти. Тут же упал, вжимаясь в землю,  пряча  голову  за
толстыми венцами сруба.
     Взрыв ударил оглушительно, горячая тугая волна подбросила  Воронцова.
Над головой пролетело, кружась, что-то тяжелое. Вроде железного ворота  от
колодца.
     Не успев посмотреть, что там получилось, он одно за другим швырнул  в
тучу пыли и дыма три ребристых чугунных яйца.
     Взрывы, верещание осколков, щепки, летящие от стен, сыплющаяся сверху
соломенная труха.
     И отчаянный, заходящийся крик, даже вой, возникший неизвестно откуда.
     Воронцов вышел из-за укрытия.
     Гранаты  легли  настолько  точно,  что  по  меткому,  хотя  и  слегка
циничному  выражению  мичмана  с  тральщика  "Т-254",  немцев  можно  было
собирать ложками и хоронить в котелках.
     Погибшие у брода казаки могли бы  чувствовать  себя  отомщенными.  Да
воздастся каждому по делам его...
     А кричал так нестерпимо единственный сравнительно уцелевший  любитель
поросятины на вертеле. Его только посекло осколками и  отбросило  прямо  в
костер, и он сейчас, ворочаясь среди разбросанных пылающих головней,  орал
не переставая.
     Подавив тошноту, Воронцов навскидку дал длинную очередь. Стало тихо.
     ...Контейнер Дмитрий нашел на сиденье стрелка во второй танкетке.
     Выглядел он как не очень  большой  ларец  из  материала,  фактурой  и
цветом напоминающего карельскую березу. Крышку и боковые стенки  покрывала
инкрустация, которая могла изображать  и  орнамент,  и  вязь  неизвестного
алфавита.
     Немцы  основательно  потрудились   над   ним,   вскрывая   подручными
средствами. Торец и крышка там, где вгоняли  зубило,  были  в  забоинах  и
вмятинах.
     Изделие древних мастеров не устояло перед  мощью  тевтонского  гения.
Как правильно отметил Блок - "сумрачного".
     Бриллиантов немцы, к своему разочарованию, не нашли,  но  выбрасывать
ларец не стали. Решили, наверное, представить по начальству.
     Воронцов поднял крышку. Внутри,  в  гнезде,  выстеленном  похожей  на
парчу металлизированной тканью, лежало то, что называлось Книгой.
     Но книгой это не было.
     Был массивный,  размером  в  стандартный  кирпич,  блок  густо-синего
стекла, обтянутый по периметру тремя узкими полосками желтого металла.  На
полосках - непонятные знаки, ни с чем знакомым не ассоциирующиеся.  Может,
иероглифы, а может - символы ритуального значения. Еще на полосах  имелось
несколько групп отверстий, штук десять коротких штырьков - и все.
     Вникать в смысл этой арматуры не было времени. Пора возвращаться, раз
уж повезло.
     Правда, оставалось еще одно дело, совсем маленькое.
     Нельзя уходить, бросая исправную боевую технику.
     Пусть и цена ей на  фоне  всего  происходящего  никакая,  и  валяется
сейчас по лесам и  полям  сражений  десятки  тысяч  единиц  какого  угодно
оружия, а вот все равно нельзя, он это с первых дней военной службы знал.
     Он собрал автоматы и пулеметы с турелей мотоциклов, свалил их  внутрь
ближайшей танкетки, вылил на моторные жалюзи бензин из  запасных  канистр,
открыл сливные краники на всех бензобаках и, отойдя подальше, бросил  туда
тлеющее полено из костра.
     Пламя поднялось парусом, а он, зажав под мышкой  контейнер,  пошел  к
лесу, стараясь не спешить и не оглядываться на дело рук своих.
     ...Когда он сказал Наташе, встречавшей его в  своем  Зазеркалье,  что
все прошло более чем успешно, она только кивнула.
     - Я все видела. Ты был великолепен. Не знаю, удалось  бы  кому-нибудь
еще сделать это...
     Ее оценка была Воронцову приятна. Во времена наивной юности ему часто
хотелось, чтобы она могла увидеть его в  те  минуты,  когда  он  сам  себе
правился. Но сейчас он понимал, что наблюдала за ним совсем не та  Наташа,
чье мнение было ему дорого, а лишь перцептроны компьютера, и значит,  цена
лестным словам соответственная,
     Выглядела Наташа по-прежнему  великолепно,  красиво  причесана  и  со
вкусом подкрашена, костюм на ней был совершенно сногсшибательный, будто ей
предстояло  посетить  какой-нибудь   великосветский   раут,   но   Дмитрию
показалось, что равнодушнее стал ее взгляд и холоднее голос.
     "Ну-ну", - подумал он и сказал:
     - Не преувеличивай, Натали. На моем месте  так  поступил  бы  каждый.
Скажи лучше, что теперь будем делать?
     - Как я и говорила.  Оставь  контейнер  здесь,  на  столе,  и  можешь
возвращаться домой. Хоть сейчас.  Разумеется,  условия  остаются  в  силе.
Вознаграждение ты получишь, какое захочешь.
     Воронцов кивнул.
     - Мавры делают свое дело, но какова текучесть кадров... Что бы  такое
попросить пооригинальней? Но  для  полноты  картины  расскажи,  что  же  я
все-таки принес. По правде... И как эта штука функционирует?
     - Как чтоб Я же тебе уже говорила. Если  тебе  не  нравится  название
"Книга", можешь считать ее своеобразной видеокассетой. К ней  подключается
источник питания. Информация воспроизводится на внешней поверхности. Можно
подряд, можно выборочно. Ничего сложного.
     - Могли бы и автономное питание встроить... Где его теперь искать?  И
какие должны быть у него характеристики? Сила тока, напряжение, емкость?
     - Почему это тебя интересует? - спросила Наташа подозрительно.
     - Ну как же. Интересно. Головой рисковал, а за что? Думаю, здесь  все
же мощно найти подходящий аккумулятор...
     - Ничего у тебя не получится. Оставь, без тебя раз берутся...
     - А так хотелось картинки  посмотреть,  -  протянул  Воронцов.  Перед
возвращением он для снятия напряжения принял очередную наркомовскую норму,
в Замке выпил кофе, и настроение у него было несколько веселое.
     Но когда он перешел к главному, взгляд у  него  стал  жестким,  будто
прицеливающимся. Таким Воронцов бывал нечасто, и этот его взгляд очень  не
любили подчиненные, да пожалуй что и начальство...
     - А если без шуток, то ничего я оставлять  не  буду.  -  Он  выдержал
паузу. - 3наешь, когда я так решил? У брода.  До  того  колебался,  а  там
четко понял. Чего вдруг? Мало ли что там записано? Сколько наших людей  за
нее кровью платили, и своей, и чужой. Пусть вначале форзейли все  покажут,
а там уже делиться станем: что нам, что им...
     Похоже, такого поворота событий пришельцы представить не могли.
     Сначала его уговаривала  и  убеждала  Наташа.  Она  использовала  все
доступные ей эмоциональные, этические и логические доводы, припомнила даже
древнеримское правило: "Договоры должны соблюдаться", сулила все  мыслимые
блага как земного, так и галактического ассортимента. Он же, изображая  на
лице упоение собственной значимостью,  сидел  в  кресле,  вытянув  ноги  в
пыльных сапогах,  пил  пиво  "Тюборг"  из  ледяной  бутылки  и  изощрялся,
изобретая все новые формы вежливых, но категорических отказов.
     При этом с усмешкой думал  о  себе,  что  человеку,  умеющему  часами
бродить по торговым кварталам Бомбея, Манилы, Стамбула, при этом ничего не
покупая, наводящему страх  и  уныние  на  самых  прожженных  стивидоров  и
агентов по  снабжению  в  портах  трех  континентов,  не  страшны  никакие
пришельцы. Слабо им по-настоящему торговаться.
     - Ладно,  Натали,  давай  заканчивать.  Я  сказал  все,  да  и  устал
порядочно.  Соглашайтесь.  Ваша  позиция  отдает   дешевым   снобизмом   -
непременно  вам  подавай  право  первой  ночи.  Поразмысли  там  вместе  с
хозяевами спокойно, и поймете, что я  прав.  А  мне  пора  домой,  честное
слово... - Наташа молчала, и он продолжил: - Не думаю, что  они  меня  тут
задержат навечно. Принципы не позволят. Уважение  прав  человека,  свободы
воли и так далее. А если я, упаси бог, ошибаюсь, то и это предусмотрено...
Когда-то я был довольно неплохим минером и на всякий случай сообразил  тут
кое-что. - Он похлопал ладонью  по  крышке  контейнера.  -  Пятьсот  грамм
гексогена, взрыватель тройного  действия  с  секретом.  Как  говорится,  в
случае моей смерти прошу не обижаться...
     - Да, Дим, - сказала Наташа. - Они тебя неправильно просчитали.  И  я
тут виновата. Они ведь через мое восприятие и мои чувства тебя  оценивали,
поскольку датчик ты отключил. А я и вправду поверила, что ты все сделаешь,
как надо.
     - А я и сделал, как надо. Разве нет? Или  ты,  кроме  как  по-ихнему,
думать сейчас не можешь?
     - Я сейчас как раз по-своему думаю. И мне грустно, что я снова в тебе
ошиблась. Сейчас мне придется уйти, свою роль  я  сыграла...  Я  уйду,  мы
опять расстанемся, теперь уже навсегда, а что и как будет со  мной,  я  не
знаю... - Лицо у нее стало потерянным и несчастным.
     Воронцов ее искренне пожалел. Кем бы она ни  была  на  самом  деле  и
какую бы цель в этой роли ни преследовала, в ней оставалось то, что делало
ее так похожей на живую женщину, его Натали...
     - Пожалуй, ты  все  же  не  во  мне,  а  в  себе  опять  ошиблась,  -
сочувственно сказал он. - Ну да бог с ним... Ты лучше попроси,  чтобы  они
тебе там, в Москве, память сохранили. Заслужила... И я бы к такой  просьбе
присоединился, да боюсь, моя просьба для них теперь неубедительна. Вряд ли
они меня спокойно видеть и слышать могут...  А  так  бы  конечно,  что  им
стоит? Не фашисты же они, у живого человека память стирать.
     - Попрошу, - покорно согласилась она. - Только  не  знаю,  лучше  мне
будет или хуже?
     - Отчего же хуже? Новые впечатления всегда полезны.  Жизненный  опыт,
опять же... А  там,  глядишь,  и  наяву  встретимся.  Будет  настроение  -
позвонишь мне. Запомни телефон, в ближайший месяц я отвечу, пока  снова  в
моря не соберусь. А то и сам позвоню. Если ты меня вспомнишь, конечно.
     - В любом случае позвони. И все расскажи... Ей, той,  что  в  Москве.
Она сейчас о многом шалеет...
     Воронцов встал. Начиналась мелодрама. А мелодрам он не любил. В любых
видах.
     - Хорошо. Судя по твоим словам, они меня все же собираются отпустить.
Если так, то надо бы переодеться. Появись так в  курортном  городе,  -  он
провел ладонью по петлицам и орденам, - не поймут...


     Выходя из комнаты,  Наташа  на  секунду  приостановилась  на  пороге,
опершись рукой о косяк, обернулась, словно собир