зил: а на кой он вообще нужен, социализм как таковой?  Раз  в  жизни
все хорошее как раз за счет отступления от основной  идеи  и  контактов  с
буржуазным Западом. Опять же по примеру Югославии и Польши могу судить. Ну
а те, кто мне на смену пришли, с такой постановкой вопроса не  согласились
и решили в очередной  раз  гайки  подзавернуть,  новый  "Великий  перелом"
устроить. Как Сталин в двадцать  девятом  или  Брежнев  после  Хрущева.  А
резьба и сорвалась! Итог - налицо.
     - Не получается, -  сразу,  будто  уже  проиграла  этот  же  вариант,
возразила Ирина. - Поцарствуй ты после войны лет хотя бы десять, и страна,
и Москва совсем бы по-другому выглядели. И архитектура,  и  автомобили,  и
форма у милиции. Ты сам на Белград  или  Прагу  ссылался,  там  свободы  и
влияния капитализма совсем чуть-чуть, и то разница какая. Да и люди вокруг
уж больно советские, ничего в них от "свободного  мира"  нет,  ни  единого
штришка, чистое Пошехонье. При твоей власти здесь бы как минимум  Западный
Берлин был...
     - Ну, спасибо на добром слове... - словно невзначай я положил  ладонь
на ее руку, и это прикосновение вдруг подействовало так...
     Я понял, что мне совершенно безразлично,  почему  мир  вокруг  именно
такой, откуда он взялся  и  куда  идет.  Напротив  меня  сидит  прекрасная
женщина,  желанная,  влекущая  и  так  долго  недоступная,  а  я  озабочен
совершеннейшей ерундой. Согласившись на условия, поставленные ею, позволяя
ей сохранять благородство по отношению  к  человеку,  которому  она  имела
неосторожность что-то там пообещать, да и не пообещать, намекнуть  только,
я лишаю себя  и  ее  последней  в  нашей  жизни  естественной,  никому  не
подвластной и ни от кого не зависящей радости. Живу  в  придуманном  мире,
выполняю неизвестно кем навязанную мне роль, а того, что только и остается
полностью  в  моей  власти  -  не  делаю!  Абсурд  еще  больший,  чем  все
происходящее и уже происшедшее.
     Словно подслушав мои мысли, капитан наконец сменил репертуар и  запел
песню Дениса Давыдова из фильма про эскадрон гусар.
     К его чести следует  отметить,  что  исполнитель  он  был  хороший  и
ухитрялся держаться так, что его наряд не воспринимался как  маскарад  или
профанация, а просто казалось - вот  умеющий  петь  офицер  музицирует  на
досуге в кругу друзей...
     Наверное, потому, что впервые за год я очутился пусть и  в  странном,
но все же человеческом мире, за пределами тесного изолята,  где  есть  или
близкие друзья, или чужаки, инопланетяне, фантомы, а  тут  меня  окружают,
как и полагается, самые разные, не всегда симпатичные, но зато  другие,  и
по здешним меркам, наверное, нормальные  люди,  я  вдруг  очень  отчетливо
вспомнил совсем иной вечер.
     Мы с Ириной сидели в "Софии", за столиком у окна, на улице начиналась
ночь позднего бабьего лета, теплый ветерок шевелил  длинные  занавеси,  на
эстраде шесть девушек в белых  костюмчиках  играли  на  саксофоне,  трубе,
ударных,  еще  на  аккордеоне,  кажется,  без  всякой  электроники,  очень
миленькие, под настроение, мелодии. "Скоро осень, за окнами август..." и в
этом же  роде.  Я  тогда  вернулся  из  очередной  командировки,  разжился
деньгами, рублей чуть ли не шестьдесят за очерк получил, вот мы и пошли  в
наш любимый ресторан. И была это, как теперь понимаю, самая  счастливая  в
жизни  осень.  Не  омраченная  никакими  сомнениями,   суетными   мыслями,
проклятыми вопросами. Нам просто очень хорошо было  вместе  каждый  час  и
каждый день. Да и ночь, смею заметить.
     На память я вообще не жалуюсь, но сейчас воспоминание было слишком уж
четким. Словно под влиянием галлюциногена. Я прямо наяву видел этот  стол,
чугунную жаровню, сквозь прорези которой светились гаснущие  угли,  а  под
тяжелой  крышкой  томился  "агнешка  на   шкара",   бутылки   "Бисера"   и
"Монастырской избы", а за ними  -  ее  тогдашнее  лицо,  совсем  еще  юное
(двадцать  один  год  ей  тогда  был)  и  настолько  прекрасное,  что  она
прикрывала его прядями длинных распущенных волос; но всего не спрячешь, да
и  фигура...  Я,  помнится,  прямо  зверел  от  постоянно  ощупывавших   и
раздевавших ее взглядов.
     Мы  сидели,  разговаривали,  я  терроризировал  Ирину   всевозможными
стихами и часто приглашал танцевать, свирепо пресекая аналогичные  попытки
со стороны. И все время думал о том, что вечер скоро кончится, но хоть его
и жаль, мы поедем отсюда  на  такси  к  ней,  в  ее  маленькую,  но  такую
отдельную квартирку...
     А за  окном  пролетали  со  свистом  и  шелестом  машины,  прожектора
освещали бронзового поэта, неоновые трубки на крыше "Пекина" рекламировали
услуги Аэрофлота, толпился народ на ступеньках театра.
     Сказка, а не вечер, сейчас таких уже не бывает...
     Но от воспоминаний ко мне вернулось  то  же  самое  желание  свернуть
поскорее не слишком нужное застолье и ехать домой, вернее - туда,  где  мы
сможем еще целых восемь часов оставаться наедине и  раз  навсегда  решить,
что у нас, как и кто мы друг другу.
     А официант тем временем подал горячую, только с огня и в общем вполне
приличную  "поджарку  по-извозчичьи",  в   графинчиках   тоже   оставалось
порядочно, "капитан" после короткого  отдыха  снова  появился  в  зале,  я
видел, что Ирина наконец расслабилась, повеселела, и не стал ее торопить.
     Новая песня оказалась не  менее  интересной  и,  на  мой  старомодный
взгляд,  крайне  смелой:  "По  реке  кровавых  слез,  к  берегам   обмана,
несчастливая страна держала путь..."
     Тут возник  небольшой  конфликт.  Один  из  заскучавших  гостей  стал
требовать песен на  заказ.  "Капитан"  ответил  ему  тихо,  но,  очевидно,
достойно. Если бы не соседи по столику и возникший на пороге страж, мог бы
выйти небольшой мордобой. (Впрочем, судя по ледяному спокойствию и  манере
держаться, певец и в одиночку сумел бы за себя постоять). А так он  просто
чуть переместился в противоположный угол зала, боком присел на  подоконник
и продолжил свою программу.
     За едой, тостами, песнями и собственными мыслями  я,  тем  не  менее,
никак не мог забыть про лежащую рядом со мной пачку газет.
     Они тянули меня, как недопитая бутылка алкоголика. И, улучив  момент,
я заглянул в верхнюю - "Московские новости".
     На первой полосе - фотография двух крепких мужиков на теннисном корте
и крупно: "Триумвират славянских  президентов  огласил  смертный  приговор
Советскому Союзу". Ничего себе! Во-первых, смертный приговор  -  это  как?
Во-вторых, какие такие славянские президенты? В СССР их сроду не  было,  а
польско-чешско-болгарские если, так при чем  они?  В  третьих,  на  снимке
всего двое, и тот, что справа, скорее  на  японца  похож...  И  четвертое,
выходит, все произошло буквально на этой неделе? Оч-чень интересно...
     Я  быстро  перелистал  страницы.  Бросились  в  глаза  самые  крупные
заголовки: "Брестское соглашение"  (?),  "По  СССР  плакать  не  будем,  а
Горбачева жалко". На ту же тему, похоже, но при чем здесь Горбачев? В  мое
время он был всего лишь рядовым секретарем ЦК. Разве  что  после  Черненко
выдвинулся? И что же с ним, интересно, сделали? Не  расстреляли,  надеюсь?
Ладно, успею выяснить. И на последней странице полосная статья:  "Не  хочу
быть интеллигентом..." Ну-ну, а с чего бы?
     Ничего больше я не успел. Ирина, увидев мои  действия,  толкнула  под
столом ногой и прошипела раздраженно:
     - Ты прямо наркоман! Оставь, что люди подумают...
     Людям, кстати, на мои действия было глубоко наплевать. Они и на Ирину
не слишком обращали внимания, поглощенные собственными заботами. Вот  если
бы я заорал сейчас нечто вроде:  "Виват  государю!"  или  "Да  здравствует
славянский триумвират!", тогда кто-то, может быть, заинтересовался бы.  Но
так экспериментировать я был морально не готов.
     Мороз, пока мы сидели в  "Виктории",  окреп  настолько,  что  асфальт
схватился ледяной зеркальной  пленкой,  по  которой  вились  стремительные
белые змейки поземки. С такси здесь дела обстояли еще  хуже,  чем  в  наше
время, и пришлось идти пешком, изо всех сил стараясь не поскользнуться  на
убийственном гололеде.
     Попутно мы обсуждали с Ириной  мысль  о  том,  что  путешествовать  в
прошлое, как Берестин, не в пример спокойнее и  интереснее.  А  здесь  все
время чувствуешь себя дураком, и главное - любая  добытая  информация  все
равно бесполезна, потому что не знаешь, какой в ней смысл и для  чего  она
может пригодиться в практической жизни.
     То же самое, что знать ответ на задачу, когда не известно ее условие.
     Сквозь Петровку ветер гнал снег, как  в  аэродинамической  трубе.  На
углу захламленной площадки, огороженной мусорными баками, перед  поворотом
на Столешников (раньше тут было кафе "Лето" с шашлыками  и  пивом)  нас  и
остановили. Я еще удивился, увидев впереди продрогшую скорченную фигуру  -
какой дурак толчется в полночь  на  совершенно  неподходящем,  продуваемом
месте. Ждать тут вроде некого - вокруг одни запертые магазины, и машины  -
хоть такси, хоть частники - здесь не ездят. И совсем я не  подумал  ничего
дурного. Отвык, получается.
     - Эй, мужик, - прозвучал классический вопрос, - закурить есть?
     Эту шутку я с детства знаю, и знаю, как отвечать, но задал вопрос тип
уж больно затруханный, в курточке болоньевой, и морда, насколько в неясном
свете различалось, врожденно-полупьяная. Я решил,  что  он  в  самом  деле
мается без курева после стакана плодово-ягодного в какой-нибудь подсобке.
     - Некурящий, - бросил я мельком и прошел, не поворачивая головы, едва
не задев его плечом. Однако на сей раз прием не сработал.
     - Подожди, командир, не спеши так! - из темноты возникли и загородили
путь еще двое, вида гораздо более серьезного. Вот  такие  мне  никогда  не
нравились: крепкие ребята, на первый взгляд,  даже  вполне  интеллигентной
наружности, студенты как бы, но от которых исходит физически ощутимая аура
беспощадной и безадресной злобы. Я понял,  что  просто  так  разойтись  не
удастся. А драться со шпаной мне не приходилось уже лет пятнадцать. И  еще
Ирина рядом...
     - Курточка у тебя, мужик, приличная, - с издевкой объяснил тот самый,
трухлявенький. - А я, видишь, мерзну... Сам снимешь?  -  и  цепко  схватил
меня за рукав.
     Насколько мог, резко я ударил его носком сапога под коленку, он взвыл
и скорчился. Это был мой первый и последний тактический успех. Потому  что
в следующую секунду я получил такой оглушительный удар по затылку...  Если
бы не шапка - тут мне и конец! Отлетев к  шершавой  стене  углового  дома,
ткнувшись  в  нее  плечом  и  как-то  исхитрившись  не  упасть  да  еще  и
развернуться лицом к опасности, я увидел, что досталось мне от четвертого,
неизвестно откуда  вынырнувшего  и  поигрывающего  массивной  нунчакой  на
блестящей цепочке. И остальные  двое  (сопляка  в  болонье  я  не  считаю)
приближались, один вытянул из рукава  не  то  палку,  не  то  полуметровый
отрезок трубы, а второй щелкнул пружинным ножом.
     Ситуация складывалась аховая, тем более что Ирина осталась от меня  в
стороне, совершенно беззащитная.
     И если судить здраво, проще всего было бы бросить им ничего для  меня
не значащую куртку вместе с остатком денег. Бросить и  спокойно  вернуться
туда, где мы привыкли чувствовать себя  суперменами  и  вершителями  судеб
мира. Ленин, помнится, писал, что нужно уметь идти на компромисс  и,  если
вор требует кошелек, надо его отдать. Для  характера  Ильича  это,  скорее
всего,  верно.  (Тем  более  что  компенсировать  потерю  он  всегда   мог
стократно, что и делал).
     Но меня уже забрало. Мало того, что в первый же выход  в  город  меня
разденет какая-то мелкая сволочь, и Ирина будет этому свидетельницей, да и
с нее дубленку снимут, в лучшем случае,  так  ведь  по  большому-то  счету
бывшего товарища Сталина грабят! Это как назвать?
     Уличную  драку,  внезапную  и  скоротечную,  вспомнить  и  то  бывает
затруднительно, а тем более - описать. Не будешь же,  как  в  голливудском
сценарии, перечислять все замахи, удары и финты.
     Помню, что  бросился  на  прорыв,  чтобы  прикрыть  Ирину  и  с  боем
отступать до близкого уже подъезда. Получил сильный боковой удар палкой по
ребрам. Сам кому-то крепко врезал. Через пару секунд ощутил  себя  лежащим
на тротуаре. В экспрессионистском ракурсе -  снизу  вверх  -  увидел,  как
Ирина, имевшая неплохую, по ее словам, спортивную подготовку, сбила с  ног
того, что с нунчакой,  и,  прижавшись  к  стене,  делает  руками  жесты  в
каком-то "зверином стиле".
     Сжавшись, я прикрыл коленями живот, что спасло от удара, который  мог
бы стать и последним.
     Дальше вообще как блики фотовспышки.  Вертящаяся  перед  лицом  Ирины
нунчака,  омерзительная  кривая  ухмылка  замахивающегося  палкой   парня.
Распахнувшееся на третьем этаже дома напротив окно и головы  любопытных  в
подсвеченном сзади прямоугольнике. И гулкий звук выстрела, оранжевое пламя
перед стволом непонятно когда выхваченного из внутреннего  кармана  куртки
пистолета.
     И с этого момента время вновь пошло  нормально.  Пуля  между  лопаток
бросила владельца нунчаки мимо Ирины, на грязный и вонючий  мусорный  бак.
Он словно прилип к нему с раскинутыми для  последнего  объятия  руками,  а
потом медленно стал сползать вниз. И дальше я не колебался.  После  войны,
Валгаллы   и   всего   прочего   обычных,   естественных   для    мирного,
законопослушного человека рефлексов у меня, оказывается, уже не было.
     Тем  более  что  занесенная  над  моей  головой  палка  готова   была
раздробить череп или перебить позвонки. Состояния необходимой  обороны  не
смог бы отрицать самый суровый прокурор. Хотя уж о нем-то я совершенно  не
думал.
     После  первого  выстрела  спуск  отжимается  будто  сам  собой,   без
малейшего усилия. Еще одна вспышка, веер  искр  от  не  успевшего  сгореть
пороха, и второй, выронив палку, постоял секунду-другую, царапая  пальцами
грудь, будто не  пуля  туда  попала,  а  раскаленный  уголек  залетел  под
рубашку, резко сломался пополам и ткнулся лбом в  снег.  Из  горла  его  с
бульканьем исторгся рычащий стон. И все.
     Третий испуганно раскрыл рот, сделал  движение,  собираясь  выбросить
нож и поднять руки, но не успел. Ему достался дуплет. Я же  говорил,  что,
начав стрелять, ухоженный пистолет делает это будто сам собой...
     Последний, он же первый, кто все это затеял,  с  визгом  метнулся  за
угол. Положить и его вдогон ничего бы не составило. Да  может,  и  стоило.
Однако я опустил ствол. Ко мне кинулась Ирина, в окне  наверху  с  треском
захлопнулись створки. Даже в "Будапеште" в сотне метров отсюда,  вроде  бы
стихла музыка.
     - Давай, быстро! - я потянул Ирину за руку. Бежать не  имело  смысла,
до нашего подъезда полминуты  хода,  милиции  не  видно  и  не  слышно,  а
свидетелей, с замирающим сердцем прилипших к темным стеклам, я не боялся.
     Ну а МУР,  если  он  и  здесь  существует,  должен  мне  быть  только
благодарен. Минут через десять приедут, найдут трех,  возможно,  давно  им
известных клиентов  с  орудиями  преступления  в  руках,  а  рядом  четыре
характерных гильзы да следы офицерских сапог.
     В конце  концов,  революционное  время,  раз  оно  тут  присутствует,
требует для поддержания порядка соответствующих методов.
     ...Как я и предполагал, никто не преградил  нам  путь  и  не  помешал
подняться на свой этаж. У  обитой  кожей  двери,  за  которой,  по  словам
Берестина, проживает генерал-полковник авиации, я, наконец, лично  пережил
ощущение провала в безвременье. Только что меня  окружала  ночь  девяносто
первого года. Ирина поднесла к двери свой  портсигар.  По  глазам  ударила
вспышка абсолютной тьмы -  по  интенсивности  сравнимая  с  фотоимпульсным
взрывом - только, естественно,  с  обратным  знаком...  Мгновенная  потеря
ориентировки и координации, чувство стремительного падения с вращением  по
всем осям. И снова я стою на том же месте и  одновременно  непонятно  где.
Возможно, в том же  году,  где  был  Алексей,  а  может,  просто  секундой
раньше... Дверь открылась, и мы вошли в застоявшееся тепло  прихожей,  еще
мгновение,  щелчок  замка  -  и,  пожалуй,  навсегда  толстенное   дубовое
полотнище отсекло от  нас  непонятную  и,  признаюсь,  жутковатую  в  этой
непонятности реальность номер икс в энной степени.
     Положив на подзеркальный столик пистолет, от  которого  в  стерильном
воздухе резко запахло пороховой  гарью,  я  помог  Ирине  снять  дубленку,
расстегнул молнию на высоких голенищах  ее  итальянских  (кажется)  сапог,
бросил на вешалку роковую кожанку. И  только  тут  вспомнил,  что,  падая,
выронил сверток газет. Вот это меня по-настоящему огорчило. Ну, прямо хоть
обратно беги...
     ...Итак, время час ночи. До восьми утра,  когда  должен  (троекратное
"тьфу") вновь открыться вход в Замок, масса минут и секунд.
     В квартире, как уже отмечалось, было тепло,  почти  жарко,  старинные
чугунные  батареи  работали  во  всю  мощь.  Ирина  сказала,   что   хочет
переодеться, и удалилась в полумрак коридора, я же в познавательных  целях
принялся осматривать комнату, в которой остался. Да, все было именно  так,
как описал Берестин  -  с  точностью  милицейского  протокола.  Включая  и
"Браунинг  хай  пауэр"  в  ящике  стола,  и  даже  пиво  в   холодильнике.
Невероятно,  но  за  двадцать  пять  минувших  (с  шестьдесят  шестого  по
девяносто первый) лет оно ничуть не испортилось. И штабеля денег оказались
на месте, и бланки документов. Не то чтобы я не верил правдивости  записок
Алексея, но все равно удивительно...
     Пожалуй, и в самом деле, имея такую базу, в годах нашей ранней юности
можно было устроиться неплохо. Алексей тогда сразу отмел эту  идею,  а  я,
наверное,  еще  подумал  бы  и  подумал.  Обосноваться  а  ля  новый  граф
Мойте-Кристо, пожить в раннебрежневской Москве в свое  удовольствие,  а  в
точно исчисленный момент  слинять  за  рубеж.  Вполне  конкурентоспособный
вариант в сравнении с прочими превратностями минувшей жизни.
     Самым же ярким следом пребывания здесь Берестина  оказался  аккуратно
затушенный в пепельнице окурок папиросы. От него еще пахло свежим дымом...
До сих пор эмоционально не  могу  свыкнуться  с  превратностями  временных
переходов. Курил здесь Алексей четверть века назад,  несколько  дней  тому
или все же только что, за миг до нашего появления? Вполне возможно, что  и
здесь,  в  квартире,  время  течет,  лишь  когда  срабатывает   включаемая
портсигаром автоматика. И  все  мы  -  постоянные  жильцы  квартиры  и  ее
посетители - толпимся  друг  за  другом,  как  в  очереди  на  эскалаторе,
разделенные  почти  неуловимо  короткими,  в   квант   времени   толщиной,
промежутками. Короткими, но непроницаемыми, как бетонная стена...
     Ирина вошла в комнату, и я в очередной раз - так и не привык за  годы
наших странных отношений - ощутил мгновенный сердечный спазм. Где-то  там,
в  дальних  комнатах,  у  нее  имелась   своя   гардеробная,   необходимая
принадлежность агентурной работы. Вот она  ею  и  воспользовалась,  вполне
мотивированно - до утра далеко, в квартире  жарко  и  зимний  костюм  явно
стесняет.  Но  надела-то  она  не   абы   что,   а   зеленовато-золотистое
платье-сафари, очень похожее, а может, и то  самое,  в  котором  принимала
меня на даче у лесного озера... В незабвенное  лето  моего  возвращения  с
перешейка.
     Не   думаю,   что   специально    -    но    совпадение    получилось
многозначительное. Последний, будем считать, намек судьбы.
     Мы о чем-то вполне нейтральном заговорили (нейтральном по отношению к
одолевавшим меня мыслям), но по ее тону я чувствовал, что все происшедшее,
особенно инцидент в  переулке,  выбило  ее  из  колеи.  Не  то  чтобы  она
напугалась, как раз держалась Ирина вполне здорово, а скорее расстроилась.
Вот если бы мы попали в свое  время...  Теперь  же,  после  так  тщательно
подготовленной и все