ицию  в  переулке  за  Казанским  вокзалом.  А  сам
отправился туда, где спокойно дожидался распоряжений поручик Юрченко.  Тот
"по-прежнему сидел  на  обшарпанном  помятом  чемодане  в  тени  забора  и
наблюдал в бинокль за доверенной его попечению стоянкой. Теперь было ясно,
что все автомобили на ней принадлежат ВЧК.  Возбужденные  общей  суматохой
шоферы сбились в кучу. Один из них, вытащив наган, кинулся внутрь вокзала,
остальные, как и поручик, скованные ранее полученным приказом,  оставались
на месте, но в попытках выяснить, что же случилось, преграждали дорогу  то
одному, то другому бегущему.
     Некоторые уворачивались, обуреваемые  стремлением  как  можно  скорее
покинуть опасное  место,  пока  не  началась  непременная  облава,  другие
начинали что-то сбивчиво объяснять, размахивая руками и путаясь в  словах.
Со стороны смотреть на происходящее было даже интересно.  Как  немое  кино
без титров.
     - И уничтожить и одновременно захватить? В одиночку? Не хило...  -  с
веселым удивлением сказал, выслушав Басманова, поручик.
     - Подожди, сейчас Рудников подойдет. Он машину угоняет, ты  остальные
жжешь. А потом тоже в машину - и повеселитесь...
     Поглядев на действия Рудникова, и  Басманов  и  Юрченко  убедились  в
правильности  выражения  Козьмы  Пруткова:  "Каждый   человек   необходимо
приносит пользу, будучи употреблен на своем месте". Бывший репортер уже не
раз демонстрировал свои недюжинные  актерские  способности.  И  сейчас  он
нашел  великолепный  способ  выполнить  задание.   Одетый   в   поношенную
красноармейскую форму, в обмотках, фуражке блином, с  выбивающейся  из-под
ремня гимнастеркой, он обошел площадь по периметру, таща на плече  пулемет
"ПК" с пристегнутой патронной коробкой, и не привлек ничьего внимания. Что
могло быть  естественнее  вооруженного  человека  в  подобной  обстановке.
Вообразить же, что столь открыто может разгуливать неприятель,  никому  не
пришло в голову.
     Выйдя на стоянку, он осмотрелся, потом  крикнул  зычно,  обращаясь  к
водителям: - Эй, шоферня, которая тут машина номер 237? - Моя,  а  что?  -
отозвался шофер черного или темно-синего "роллс-ройса", стоявшего крайним.
     Он купился на  примитивную  хитрость.  Так  человек,  у  которого  на
пальцах крупно выколото  "Ваня",  не  понимает,  откуда  его  может  знать
обратившийся по имени незнакомец. Номера-то у тогдашних машин были  только
на переднем бампере, а Рудников подошел сзади.
     Поручик свалил на заднее сиденье пулемет, залез на широкую подножку.
     - Вон туда, к воротам подъезжай, - показал пальцем. - Требуют тебя...
     Шофер машинально завел мотор, включил конус и  скорость.  Тронулся  и
только  потом  спохватился:  -  А  кто  требует-то?  Мне  приказано  здесь
стоять... Рудников молча ударил его громадным кулаком пониже уха, отбросил
на левое сиденье. Придержав руль, перешагнул через край невысокой  дверки.
Резко прибавил газу, разворачиваясь по широкой дуге.
     Как только он удалился от стоянки на достаточное расстояние,  Юрченко
выстрелил из подствольника. Басманов подал ему следующую гранату.
     Сделав последний,  пятый  выстрел,  поручик  прощально  махнул  рукой
Басманову   и   запрыгнул   на   подножку   чуть   притормозившего   рядом
"роллс-ройса". Капитан забросил в салон машины чемодан.
     Они  уносились  с  площади  под  аккомпанемент  рвущихся  бензобаков,
озаряемые оранжевыми отсветами столбов гудящего пламени.
     - Нормально, Витя! - давясь  встречным  ветром  и  восторгом,  кричал
Юрченко. - Гони  по  Мясницкой,  а  там  посмотрим!  -  Передернул  затвор
пулемета, установил его на гармошке опущенного тента за  задним  сиденьем.
Рядом положил автомат.  Откинул  крышку  чемодана,  набитого  гранатами  и
патронными рожками. Забавляясь, подпрыгнул на высоких  подушках,  проверяя
мягкость пружин. В таких автомобилях ему еще не приходилось ездить.
     - Гуляем, мать вашу! Эй, ямщик, гони-ка к Яру!..  Лошадей,  блин,  не
жалей!..
     Рудников, пригнувшись, с усилием  удерживал  рвущийся  из  рук  руль.
Усмехался  щербатым  ртом.  Резвится  паренек.   Ну,   пусть   порезвится.
Неизвестно, доведется ли до утра дожить.



                                 Глава 25

     Новиков сидел под кустом, устало уронив руки  на  колени.  "Получится
или нет?" - думал он, но как-то  равнодушно.  Напряжение  последних  суток
сменилось вялостью и апатией. Слишком  много  всего  сразу.  Опять  судьба
заставила его стрелять и убивать.  А  он  давно  уже  не  испытывает  даже
боевого азарта. Но и угрызений совести тоже. Не он первый начал.
     Так получится отпереть спасительную дверь? Провожая их  в  автономное
плавание, Антон сказал, что дарит им нетронутую Реальность, в  которой  не
будет ни форзейлей, ни аггров. Он слишком поздно сообразил, что такого  не
может быть - ведь здешнее время неотличимо от  того,  что  было  на  самом
деле. А разве оно стало бы таким, если бы в нем не действовали  пришельцы?
Без их вмешательства  историческая  линия  непременно  должна  уклониться,
неизвестно куда, но сильно. Или Антон хотел сказать, что перемещает  их  в
Реальность, ответвившуюся от основной как раз в момент перехода?  Чьим  же
воображением она создана - Держателей, самого форзейля или кем-то из них -
им самим, Сашкой, Берестиным? Пока это за пределами разума.
     Но  раз  ему  открылась  тайна  Великой  Сети,  так,  может,  и  База
откроется? Избушка-избушка, стань к лесу задом... Глядишь, так  пойдет,  и
для  них  игра  в  Реальности  станет  повседневным  времяпрепровождением.
Новиков зябко поежился. Перспектива заманчивой не казалась. Или это просто
с непривычки?
     Вдалеке послышался звук автомобильного мотора. Низкий, пофыркивающий,
какой не спутаешь с гулким рокотом здешних машин,  он  четко  выделялся  в
ночной тишине, нарушаемой  только  лаем  деревенских  собак.  По  вершинам
деревьев заплясал свет сильных  фар.  Шульгин  вышел  навстречу,  показать
дорогу.
     Как они ехали, Новиков не запомнил. А Ястребов  ориентировался  почти
свободно. Чтобы не попасться раньше времени на глаза патрулям, он  сначала
взял еще круче к западу, выехал к  Петровско-Разумовской  академии,  потом
переулками Верхней и Нижней Масловки вывел машину к Савеловскому  вокзалу.
Ехали медленно, почти со  скоростью  извозчичьей  пролетки,  включив  лишь
подфарники. И дорога была не приведи Бог,  и  чтобы  лишнего  внимания  не
привлекать раньше времени.
     Вадим лежал лицом вниз на ребристом металлическом полу и  лишь  глухо
покрякивал на выбоинах мостовой. Брезентовый тент был поднят,  и  в  таком
виде "додж" мог сойти за небольшой грузовик  -  тогда  по  дорогам  России
колесили автомобили  десятков  моделей,  почитай  со  всех  стран  Европы.
Впереди справа сидел Шульгин с автоматом на коленях. Новиков с  пистолетом
- позади Ястребова.
     Где-то  в  районе  будущей  станции  метро  "Новослободская"   корнет
остановил машину.
     - Как дальше поедем? Можно напрямик - по Тверской. Быстрее будет. Или
опять переулками, через Грузины, а то по Дмитровке... Хоть так, хоть этак,
а в самый центр лезть придется...
     Шульгин привстал с сиденья, выглянул наружу, прислушался. Ночь тихая,
глухая, обыватели затаились за стенами одно-двухэтажных домов, ни  огонька
в окнах, ни прохожего на тротуарах. А  где-то  далеко  рассыпается  сухая,
отчетливая в неподвижном воздухе дробь.
     - "АКМы",- сказал Шульгин. - Не пойму, на вокзалах  это  или  уже  на
Хитровке...
     Андрей тоже вышел из машины. К треску автоматов примешивались похожие
на щелчки кнута выстрелы винтовок,  то  редкие,  то  вдруг  сливающиеся  в
суматошный перестук. Фронт стрельбы занимал по горизонту сектор градусов в
тридцать.
     - Где-то там. Хоть бы без потерь наши выскочили... - Должны суметь, -
вздохнул Ястребов. - Ученые, зря под пули лезть не станут.
     Гораздо правее и дальше вдруг послышались гулкие очереди пулемета.  -
Тоже наши. Не "максим" бьет, "ПК"...
     - Хватит стоять, будем прорываться, пока  ребята  нас  прикрывают,  -
сказал Шульгин. - Садись  назад,  корнет,  дальше  я  поведу,  а  ты  бери
автомат, только без команды не стреляй...
     Поехали, все так же медленно и  осторожно,  освещая  булыжники  перед
капотом подфарниками, лишь изредка и на мгновение включая ближний свет.
     Единственное  утешение,  что  сейчас  не  те  времена,  когда   город
научились перекрывать за десять минут. Если даже поднят  по  тревоге  весь
гарнизон, то от казарм до места боя пехоте добираться не меньше часа. А  с
момента, когда Басманов начал операцию, прошел как раз час.
     - Давай на Горького, на Тверскую то есть, - предложил Новиков. - И на
предельной скорости. Если улицу не загородили баррикадой, прорвемся!  -  А
чего не по Пушкинской? - Узкая, маневра меньше... - Тогда держитесь!
     Сашка вдавил педаль акселератора, включил третью скорость  и  дальний
свет. На бешеных для этих улиц сорока километрах промчался через несколько
параллельных  Садовому  кольцу  переулков,  выдерживая  направление  чисто
интуитивно, и едва не прозевал Тверскую, настолько непохожа она была здесь
на  запечатленный  чуть  ли  не  в  подсознании   образ   асфальтовой,   с
гранитно-мраморными "сталинскими" восьмиэтажками улицы Горького.
     Круто, с заносом, заложил левый вираж,  чуть  не  врезался  бортом  в
похожий на телевизионную антенну, унизанный белыми фарфоровыми изоляторами
столб, вышел на осевую, еще прибавил газу.
     - Пять минут - и дома! - крикнул Шульгин Андрею,  когда  нырнули  под
Триумфальные ворота на будущей площади Маяковского.
     Накаркал Сашка, забыл морской закон. В  сотне  метров  от  Пушкинской
площади  на  мостовую  выскочили  несколько  темных  фигур  с  винтовками,
замахали руками, требуя остановиться.
     Может, пока не думая ничего плохого, просто выполняя  приказ,  то  ли
документы  проверить,  то  ли  реквизировать  транспорт   для   выполнения
ответственного задания.
     Но Шульгину уже некогда было  вникать  в  тонкости,  а  у  патрульных
отсутствовала привычка соразмерять скорость автомобиля со своим поведением
на дороге.
     Один из них, в плакатной позе, с винтовкой в поднятой руке  возник  в
свете фар и через секунду, отброшенный кованым бампером,  глухо  плюхнулся
на асфальт тротуара. Лязгая  и  кувыркаясь,  отлетела  на  середину  улицы
винтовка.
     Чисто рефлекторно Сашка затормозил, а уже  через  пару  секунд  сзади
бабахнул первый выстрел.
     - Газуй, ты что?! - заорал Новиков, а  Ястребов  уже  откинул  задний
полог тента и ответил беглой серией коротких очередей.
     - Направо крути! - В этих местах Андрей  уже  ориентировался,  а  все
переулки оставались на своих местах, только дома другие.
     "Додж" вывернул на Тверской бульвар, ломая кусты.
     -  Теперь  налево!  -  Шульгин  едва  вписался  в  щель  Елисеевского
переулка. - Теперь потише... - Сам знаю,  -  огрызнулся  Сашка.  Тихонько,
будто на цыпочках, подкрался к выезду на Тверскую  чуть  пониже  нынешнего
(то есть  будущего,  конечно)  Моссовета.  Ничего  подозрительного.  Рывок
вперед, крутой разворот с погашенными фарами, сто метров  до  Скобелевской
площади с Обелиском Свободы на месте Юрия Долгорукого, и опять направо,  в
долгожданный Столешников. Выключив мотор по крутому спуску вниз, накатом.
     Обшарпанный фасад нужного дома, как и всех остальных в переулке,  был
темен, лишь в нескольких окнах верхних этажей мелькали отблески свечей или
коптилок.
     Совсем вроде недавно Андрей с  Ириной  бежали  к  этому  подъезду  по
свежевыпавшему пушистому снегу, только с той стороны. И тоже был у него  в
руке еще теплый  пистолет,  только  год  на  дворе  стоял  совсем  другой,
девяносто первый, но также пахло в воздухе гражданской войной.
     - Загони машину сюда, в подворотню, - сказал Новиков  Шульгину,  -  а
ты, корнет, постереги этого, - он указал на скорчившегося  под  продольной
скамейкой Вадима. - Надо узнать, примут нас здесь?
     По знакомой лестнице Новиков и Шульгин поднялись на  третий  этаж.  В
подъезде было совершенно темно, воняло, и не только кошками.
     "Разруха", - вспомнил он Булгакова. Невозможно было представить,  что
лишь три  года  назад  на  мраморных  ступенях  лежали  ковровые  дорожки,
прижатые медными прутьями, сверкали люстры, и входящие оставляли  зонты  и
калоши внизу, в специальных ящиках.
     Подсвечивая фонарем, Андрей нашел дверь явочной квартиры. Кожа с  нее
была не слишком аккуратно срезана, и больше половины  войлочной  подкладки
тоже.
     - Ну, давай, командир, дерзай... -  прошептал  Шульгин,  доставая  из
кармана  золотой   портсигар   Сильвии,   который   одновременно   являлся
универсальным  блоком  управления   всевозможной   аггрианской   техникой,
средством связи и своеобразным оружием.
     Новиков отщелкнул крышку и набрал нужную комбинацию  на  скрытой  под
сигаретами планке со штифтами. Приложил  портсигар  плоскостью  чуть  выше
замочной скважины, нажал рубиновую кнопку и взмолился мысленно:  "Откройся
же, ну, откройся..." Ничего не произошло. А когда Ирина делала это,  дверь
распахивалась немедленно. Может, и напрасна их попытка, нет здесь  никакой
секретной квартиры, а лишь обычная коммуналка, сиречь  -  рабочая  коммуна
пролетарских  жильцов  имени  какого-нибудь  борца  за  права   аборигенов
Западного Калимантана. Гнездо переселившихся сюда из  подвалов  гегемонов,
которым интереснее набиться по тридцать человек в комнаты, где раньше жило
четверо, чем заработать на собственную квартиру или домик,  маленький,  но
отдельный. Сидят там сейчас, топят буржуйки чужими книгами и мебелью. Надо
же, при царе на всех дров хватало, а сейчас,  перебив  эксплуататоров,  от
холода мрут... Будто раньше их помещики и фабриканты топливом снабжали.
     "Вот ерунда в такой момент  в  голову  лезет",  -  досадливо  сплюнул
Андрей, стараясь сосредоточиться. За плечом  взволнованно  и  шумно  дышал
Шульгин, однако молчал, не вмешивался,  а  может,  и  сам  пытался  как-то
повлиять на автоматику.
     Но  пришедшая  в  голову  Новикова  мысль  из   курса   антисоветской
политграмоты оказалась нелишней. За нее зацепилась  другая,  о  том,  что,
если ничего не выйдет, придется возвращаться на Хитровку, в доведенную  до
наивысшего  предела  сверхкоммуну,  и  от  омерзения,  отчаяния,  сознания
безвыходности своего положения, загнанности в угол  и  еще  от  того,  что
представилось, как сейчас в переулке появится  наряд  чекистов  (а  до  их
логова совсем недалеко), и тогда...
     От  всех  этих  мыслей  он  с  последней  надеждой   вообразил   себе
аггрианскую базу в виде лифта,  скользящего  вдоль  решетчатой  прозрачной
трубы, пронзающей горизонты лет, словно этажи.  Такие  лифты  он  видел  в
Манагуа, в отеле "Центавр". Открытый на высоту всех  десяти  этажей  холл,
заменяющие колоннаду  трубы  и  внутри  них  тоже  прозрачные,  светящиеся
сиреневым неземным светом кабинки...  Так  он  сейчас  и  представил  себе
квартиру, всю сразу, какой она была в ту  их  с  Ириной  ночь.  Освещенную
неярким интимным светом торшера в гостиной, спускающуюся откуда-то  сверху
и пощелкивающую контактами на каждом  этаже.  Он  даже  увидел  светящееся
окошко над дверью шахты, только вместо номеров этажей  в  нем  выскакивали
цифры, складывающиеся в даты.
     Увидев все это, он, скривившись от почти физического усилия, зажмурив
глаза, как бы подтягивал ее к себе, на уровень, где  ярко  сиял  трафарет:
"1920".
     И, когда похожий на  макет  театральной  сцены  куб  оказался  рядом,
Андрей сделал что-то еще, непонятное  ему  самому,  и  инстинктивное,  как
пируэт внезапно поскользнувшегося, но сумевшего устоять человека.
     В тот же момент он словно провалился в  смертельную  темноту,  как  в
открывшийся люк эшафота.  И  так  же,  как  умирающий,  по  слухам,  видит
божественный свет,  увидел  распахивающуюся  дверь  и  за  ней  освещенную
электричеством знакомую прихожую. Действительно, уходя  отсюда  с  Ириной,
повернуть выключатель они забыли.
     - Получилось! Тудыть твою мать, получилось... - потрясенно  прошептал
Шульгин. - Держи ее, держи, чтобы не исчезло, а я сейчас...
     С грохотом каблуков он ссыпался  вниз  по  лестнице.  Новиков  шагнул
вперед, оперся спиной о косяк и подставил ногу под  дверь,  будто  надеясь
таким способом удержать межвременной проход. Словно и в самом  деле  перед
ним был обыкновеннейший лифт.
     Шульгин вернулся буквально через минуту, от полноты чувств непрерывно
матерясь и подгоняя пинками Вадима, со связанными  руками  и  веревкой  на
шее, будто у пленного раба с египетского барельефа.
     За ними Ястребов тащил  продолговатые  мешки  десантных  контейнеров.
Заглянул в прихожую, свалил груз на пол, вернулся с патронным ящиком.
     -  Все?  Тут  остаетесь?  А  мне  что  прикажете?  -  И,  не  скрывая
любопытства (все же на третьем году революции  увидеть  столь  нетронутый,
ухоженный интерьер в самом центре красной  столицы),  спросил:  -  Хозяева
надежные? Не слишком опасно будет?
     - Все в  порядке,  корнет.  Благодарю  за  службу.  Берите  машину  и
возвращайтесь на Самарский. Только  уж  смотрите,  расшевелили  мы  осиное
гнездо. "Хвост" за собой не притащите...
     - Проскочу. Опять переулочками. И что дальше делать?
     - Сидите дома, отсыпайтесь, ждите приказа. Завтра свяжемся.
     Дверь наконец  захлопнулась,  отделяя  их  от  порядком  опостылевшей
революционной  столицы  не  только  своей  двухвершковой  толщиной,  но  и
непроницаемой пленкой смещенного времени.
     Сил у Андрея не осталось совершенно. Хотелось прямо в сапогах  упасть
на широкий диван и отключиться. Неужели столько энергии ушло на то,  чтобы
открыть дверь? Или просто релаксация за все пережитое разом?
     Зато Сашка был полон радостного возбуждения, энергии  и  любопытства.
Наскоро избавившись от старческого грима и одеяния, он  скрылся  в  недрах
квартиры, через пять минут вернулся уже с бутылкой виски "ВАТ-69". Выбрось
его с парашютом над Южным полюсом, он и там сумеет отыскать выпивку.  Хотя
с полюсом пример неудачный, на нем американская база  "Амундсен-Скотт",  и
виски наверняка имеется. Ну тогда пусть будет пустыня Атакама... -  Аллее!
Этого кадра я привязал в клозете. Посадил на унитаз  и  штаны  расстегнул,
чтобы потом возиться не пришлось. Хай  сидит,  падла,  и  думает  о  своей
печальной судьбе. А мы пока это самое...
     Новиков сидел в кресле, вытянув ноги в грязных сапогах,  и  водил  по
сторонам глазами. Все точно так, как было.
     Вон и пластинка лежит возле проигрывателя неубранная, и их  с  Ириной
окурки в пепельнице. Свежие... он опять принялся считать, шевеля губами:
     - Шестьдесят шестой год Берестина, потом девяносто первый наш, теперь
вообще двадцатый, а сколько же в промежутках? Или действительно нисколько?
Чистый солипсизм: открыл глаза - мир есть, закрыл - его нет.  А  на  самом
деле что? Мы существуем  внутри  Реальности  или  Реальность  внутри  нас?
Абсурд. Берестин входил сюда из 1966 года нашей первой жизни, мы с  Ириной
из Замка, сейчас - из двадцатого года совсем другой исторической  линии...
И все мы - постоянные  жильцы  квартиры  и  ее  посетители  за  плюс-минус
полвека, все толпимся друг  за  другом,  как  в  час  пик  на  эскалаторе,
разделенные промежутками в квант  времени  толщиной,  но  непрозрачными  и
непроницаемыми, как бетонная стена...
     Шульгин снова появился, разыскав на кухне в дополнение к виски еще  и
кое-какую закуску.
     - Со жратвой  тут  слабовато,  -  сообщил  он.  -  Консервы,  правда,
недурственные есть, как мы во  время  оно  в  Елисеевском  брали.  Колбасы
полпалки есть, с килограмм сыра. Три  сырых  яйца  и  шесть  бутылок  пива
"Старопрамен". Все. Хлеба йок.
     Часы  в  соседней  комнате   мелодично,   с   подголосками,   пробили
двенадцать. Новиков машинально взглянул на свои часы. На них было четверть
одиннадцатого.