стовывали,
Берии еще не было, был Ежов.  Но  про  Берию  он  кое-что  слышал.  Уже  в
лагерях. Скончался первого... А все началось второго. Газета от  третьего.
Сегодня пятое. День печати. Почему дали именно эту газету?  Не  вчерашнюю,
не сегодняшнюю, а эту?
     Дверь щелкнула, вошел пожилой  майор  госбезопасности.  Марков  почти
непроизвольно протянул ему газету и сказал:
     - Соболезную...
     Майор дернул щекой. Но не более. Сделал вид, что не услышал. Помолчал
секунд двадцать, пристально глядя на Маркова. Тот напрягся.
     - Жалобы, заявления, претензии есть? - спросил майор негромко. - Нет?
Хорошо. Прошу вас приготовиться. В двадцать три часа  вас  примет  товарищ
Сталин.



                                    2

     Маркова провели через боковое крыльцо, по полутемной узкой  лестнице;
после короткого ожидания в небольшой комнате без окон сказали:  "Входите",
и он вошел в кабинет.
     Сталин сидел в тени, за пределами светового круга. Лампа под  зеленым
абажуром освещала только середину стола, где лежали какие-то бумаги.
     Услышав, как скрипнула паркетная плитка, Сталин поднял голову.
     Стараясь, чтобы голос  не  дрогнул,  Марков  отрапортовал,  с  трудом
убеждая себя, что все происходящее - правда, что он действительно стоит  в
кремлевском кабинете, а всего четыре дня назад был на  Дальнем  Востоке  и
ничего хорошего вообще уже не ждал  от  жизни,  даже  такой  малости,  как
посылка, потому что и посылок слать ему было некому.
     Сталин вышел из-за стола, сделал несколько шагов я остановился рядом.
Одет он был так же, как пять лет назад, когда Марков видел его на  выпуске
Академии. Марков пожал протянутую руку и, подчиняясь приглашающему  жесту,
подошел к столу для совещаний, где они оба сели.
     - Как ваше здоровье, товарищ Марков? - спросил Сталин, негромко и без
отчетливо выраженной интонации, как он говорил почти всегда. Но то, что он
назвал Маркова товарищем, сразу поставило все на свои места. Комкор ощутил
буквально физическое облегчение, будто сбросил с плеч пятипудовый мешок  и
разогнул,  наконец,  спину.  А  вместе  с  облегчением   пришло   ощущение
независимости. Вопреки всему, что с ним было, и что, строго говоря, отнюдь
еще не кончилось. Но раз его назвали товарищем, он снова почувствовал себя
обязанным подчиняться законам, дисциплине, присяге -  долгу,  как  он  его
понимал, но не личной воле кого-то одного, произвольно  взятого  человека.
Кем бы он ни был. Хоть и самим Сталиным.
     Сталин и раньше представлялся ему великим именно  как  вождь  великой
партии и великой страны, а потребности искать в нем черты личного величия,
гениальности Марков никогда не испытывал. Оттого, наверное, и загремел...
     Он оказался с глазу на глаз с человеком, который причинил  так  много
горя и несчастий не только ему лично,  но  и  всей  армии,  всему  народу:
масштабы репрессий в лагерях были известны гораздо точнее,  чем  на  воле.
Своим обращением "товарищ" Сталин дал понять,  что  все  обвинения  сняты,
что, скорее всего, Маркова снова возвращают  в  строй.  И  тем  самым  ему
возвращается право вновь быть самим собой  и  держать  себя  так,  как  он
считает должным.
     - Спасибо, товарищ Сталин, здоровье пока в порядке.
     - Это хорошо, здоровье вам понадобится. Лечиться сейчас некогда. -  И
вдруг спросил без перехода: - Наверно, обижены на нас?
     Марков не захотел отвечать так, как  хотел  этого  Сталин,  но  и  не
рискнул сказать правду. Уклонился от прямого ответа:
     - Я всегда верил, что недоразумение будет  исправлено.  Рад,  что  не
ошибся.
     Сталин посмотрел на него пристально, с интересом даже, словно  изучая
экспонат из музея той давней истории, когда с ним еще не боялись  говорить
вот та", и спорить, и голосовать против, и доказывать его неправоту.
     - Вы правильно делали, что верили, - тихо сказал Сталин. -  Мы  можем
ошибаться. Мы тоже живые люди. Но ошибки надо уметь исправлять. Эту ошибку
мы тоже исправляем. Надеюсь - почти вовремя. Вы посидели в тюрьме. Я  тоже
сидел в тюрьме. Но после тюрьмы я еще многое успел...
     "Да уж", - подумал Марков, и еще подумал, что был прав:  война  очень
близка.
     - Личные просьбы у вас есть? - спросил Сталин, поднимаясь.
     - Нет, товарищ Сталин. Прошу окончательно решить мой вопрос,  и  если
можно - направить в войска.
     - Хорошо. Мы подумаем, как вас  использовать.  До  свидания,  товарищ
Марков. Думаю, вскоре мы с вами еще встретимся.
     Марков хотел выйти  в  ту  дверь,  через  которую  вошел,  но  Сталин
остановил его:
     - Пройдите сюда. - И показал, куда именно.
     В другой, большой приемной, его  встретил  человек,  которого  Марков
раньше не видел. Лысый, коренастый, с серым лицом и  в  серой  гимнастерке
без знаков различия.
     Человек оценивающе осмотрел Маркова, а тот не знал, что же ему теперь
делать. Подумал даже, что вновь может появиться конвой, без конвоя он  уже
отвык передвигаться, но секретарь быстро сел за свой стол слева от  двери,
выдвинул ящик и выложил перед собой пухлый конверт  из  грубой  коричневой
бумаги с сургучными печатями по углам. Взрезал наискось.
     - Получите, товарищ командарм второго ранга. - На  стол  из  конверта
выскользнули два ордена  Красного  Знамени,  петлицы  с  черными  ромбами,
удостоверение личности в сафьяновой  обложке  и  толстые  пачки  денег.  -
Ордена ваши, петлицы и удостоверение  новые,  денежное  довольствие  -  за
шесть месяцев. Остальное, за весь срок, получите позже в кассе наркомата.
     Марков  взял  в   руки   ордена,   машинально   глянул   на   номера.
Действительно, ордена те же, что арестовавший его чекист попытался сорвать
с гимнастерки, не сумел, и Маркову пришлось тогда самому дрожащими  руками
отвинчивать тугие гайки.
     - Но здесь ошибка, - кивнул он на петлицы. - Я комкор.
     - Нет, все правильно, звание командарма было  вам  присвоено...  -  И
секретарь назвал дату, мельком глянув в удостоверение.
     Через два дня после ареста, отметил Марков. Значит,  по  одной  линии
его арестовывали, везли в тюремном вагоне, а по другой все шло  заведенным
порядком. И этот указ о присвоении одного из высших в армии званий подшили
в дело и  не  отменили  после  приговора...  Это  его  почему-то  потрясло
сильнее, чем все остальное. Он чуть было не выматерился вслух.
     - Сейчас вас отвезут в гостиницу "Москва" Отдыхайте. Но каждый  день,
начиная с восемнадцати часов, прошу быть на месте. Вам могут позвонить.


     ...Марков бесцельно ходил по большому, двухкомнатному номеру,  окнами
и балконом  на  Манежную  площадь,  обставленному  карельской  березой,  с
коврами и бархатом портьер, и не знал, что ему делать.  Больше  всего  ему
хотелось прямо сейчас выйти на улицу и ходить, ходить по улицам  до  утра,
без цели и без конвоя, но что-то - может быть, слишком внезапный переход к
свободе - мешало это сделать.
     Внезапно в номер стремительно, без стука вошел Погорелов, обнял его и
срывающимся голосом выговорил, глотая слезы:
     - Живы, Серега, живы, ты понимаешь, мать его так и этак, и не  просто
живы, в строю снова...
     - Ты был у него? - спросил Марков глупо, и только тут увидел, что  на
гимнастерке  Погорелова  привинчены  ордена  Ленина,  Красного  Знамени  и
Красной Звезды, и петлицы вновь искрятся эмалью трех ромбов.
     - Был! Поговорили по душам. Как с отцом родным... - Какие-то нотки  в
окрепшем голосе комкора Погорелова намекали на то, что разговор мог быть и
не таким мирным, как с Марковым.  В  гражданскую  Погорелов  участвовал  в
обороне Царицына и знал Сталина лично.  -  О  многом  говорили...  О  тебе
спрашивал. Прав ты, война скоро. Он сказал - всех, кто еще  жив,  на  днях
вернут.
     - А обо мне чтоб!
     - Мнение спрашивал. Правда ли говорил Уборевич,  что  ты  из  молодых
самый талантливый стратег?
     - Ну? Уборевича вспомнил? - Лицо Маркова передернула судорога ярости.
     - Я тебе говорю. Спокойно так, будто он у него час назад был...
     Тут Марков не сдержался и все-таки выругался.  При  Погорелове  можно
было.
     - Спросил, потянешь ли ты генштаб... Я сказал, что ты и  на  главкома
годишься. На фоне тех, кто остался. Тимошенко нашего, Кулика - маршала...
     - Ты чтоб Обратно захотел? - У Маркова похолодели щеки.
     - А! Ни хрена не будет... Я по тону понял. Нет, я так  не  могу...  -
Погорелов снял трубку телефона. - Ресторан? Ужин в номер.  На  двоих.  Что
значит поздно? Ничего не поздно! Управитесь. Коньяк, водка, боржом,  икра,
словом, все, что найдете. Все, я сказал. И побыстрее. - Он бросил  трубку.
- Вот сейчас дружок, мой дорогой, сядем, как люди, выпьем, поговорим.
     Очевидно, ресторанщики получили еще какое-то указание, кроме  команды
Погорелова, потому что, невзирая  на  второй  час  ночи,  буквально  через
десять минут на столе уже стояли и  коньяк  "Двин",  и  "Московская",  три
бутылки боржоми со льда, икра черная и  красная  в  хрустальных  розетках,
балык, маринованные грибки, селедка...
     - Сказка! Сон в майскую ночь. - Марков проглотил слюну.
     Официанты  вышли,  пообещав  минут  через  двадцать  подать  горячее.
Погорелов торопливо налил в фужеры водку. Отрывисто чокнулся  с  Марковым,
рука у него дрожала так, что он придержал ее левой.
     - Давай... Пять лет, ты представляешь, пять лет... - Он хотел сказать
еще что-то - не получилось, шумно вздохнул и выпил залпом.
     Самым трудным оказалось заставить себя есть спокойно, не спеша  и  не
озираясь по сторонам.
     После третьей рюмки, когда голову заволокло первым  хмелем  и  словно
разжалась напряженная, как пружина, душа, Марков вдруг  спросил,  глядя  в
глаза Погорелову:
     - А что, если завтра - снова?
     Тот понял его сразу, резко мотнул головой:
     - Вот уж нет... Голову об стенку разобью, а обратно - нет.  Теперь  я
ученый... А еще слово скажешь - морду набью.
     Утром  Марков,  наскоро  перекусив  остатками  затянувшегося   ужина,
торопливо спустился вниз. Ему невыносимо  захотелось  поскорее  пройти  по
улицам Москвы, ощутить, что все происшедшее не сон, не бред, что он  снова
человек, и снова не из последних.
     Провел рукой по щеке. Даже побриться было  нечем.  Ну  ничего,  можно
зайти  в  хорошую  парикмахерскую.  Бритье,  стрижка,  компресс,  одеколон
"Красный мак"... С дрожью отвращения он вспомнил лагерные парикмахерские с
одной на всех грязной простыней и вонючим мылом.
     Идя вверх по улице Горького, он  заново  переживал  свою  встречу  со
Сталиным. Теперь она удивляла его своей явной  бесполезностью.  Стоило  ли
приглашать к себе освобожденного из заключения,  чтобы  обменяться  с  ним
парой  ничего  не  значащих  фраз?  Впрочем,  ему,  может   быть,   просто
требовалось взглянуть на Маркова. Все он о нем знал, и  доносы  прочел,  и
оперативки, и личное дело, и материалы "суда", а вот  наяву  не  видел.  И
захотел составить мнение перед тем как принять окончательное решение.
     Вполне возможно. От такого человека, как Сталин, можно этого ждать.
     За годы  заключения  Марков  думал  о  нем,  наверное,  каждый  день.
Старался понять  смысл  происходящего  в  стране,  понять,  зачем  Сталину
потребовалось то, что он делал. Он не  мог  согласиться  с  товарищами  по
лагерю, которые убеждали себя и других, что Сталин ничего не знает,  верит
Ежову, Берии, еще кому-то. Сказочка про доброго даря и злых придворных  на
новый лад. Если бы Сталин ничего не знал, он заслуживал  бы  еще  меньшего
уважения. Какая цена вождю, который, полагаясь на чье-то  слово,  позволил
ликвидировать практически  все  руководство  армии,  вплоть  до  полкового
звена? На это не пошел бы  даже  идиот.  Не  попытавшись  разобраться,  не
встретившись  лично  ни  с  кем  из  тех,  кто  был  с  ним  рядом  еще  с
дореволюционных времен...  Поверить  в  это  совершенно  невозможно.  Вон,
Николай Первый сам контролировал все следствие по делу декабристов и  счел
возможным казнить только пятерых...
     В конце концов, у вождя, уничтожающего собственную армию, должен быть
хотя бы инстинкт самосохранения. Но если он не дурак, то кто?
     Марков   увидел   на   левой   стороне   улицы   вывеску    небольшой
парикмахерской. Через окно было видно, что зал пуст.
     В зале стояло три кресла, но парикмахер - только  один.  Женщина  лет
под пятьдесят с желтоватым утомленным лицом. Как-то рассеянно она  накрыла
его простыней, спросила:
     - Что будем делать? Постричь, побрить?
     - Делайте все сразу. - Прикрыв глаза,  он  вновь  погрузился  в  свои
мысли.
     Женщина работала очень умело и аккуратно,  и  Марков,  кажется,  даже
начал задремывать, когда вдруг услышал ее голос.
     - Извините, товарищ командарм, вы оттуда?
     - Что? - не совсем проснувшись, вскинул он голову.
     - Осторожнее,  я  могу  вас  поранить...  Я  спросила  -  вы  недавно
вернулись оттуда?
     Марков внимательнее посмотрел на ее отражение в зеркале и  догадался,
отчего  у  нее  выражение  постоянной  тоски  и   усталости,   нездоровый,
болезненный цвет лица.
     - А у вас что, там кто-то есть? - спросил он.
     - Да, муж. Полковник Селиверстов. Он преподавал в Военно-политической
академии. Арестовали в тридцать девятом, дали десять лет... Меня уволили с
работы, хорошо хоть здесь  держат.  Мне  показалось,  что  вы  только  что
вернулись в Москву.
     - Неужели так заметно? - удивился Марков.
     - Мне - заметно. Когда целыми днями выстаиваешь в очередях в приемной
НКВД, разговариваешь с людьми, становишься очень наблюдательной ко  всему,
что относится к этой стороне жизни.
     - Что ж, вы правы. Только вчера вернулся.
     - Разобрались, полностью оправдали?
     - Похоже, так...
     - Господи, - женщина беззвучно заплакала. - Неужели все  кончится?  И
мой Иван Егорович тоже вернется? А у него язва желудка... - Она  испуганно
оглянулась, хотя в зале по-прежнему никого не было.  -  Вы  знаете,  когда
сообщили о смерти Берии, я сразу подумала: что-то  должно  измениться,  не
может быть, чтобы не изменилось...
     - Успокойтесь. Я  совершенно  уверен,  что  в  ближайшие  дни  многое
действительно изменится. И ваш муж
     Уходя, Марков кивнул ей и ободряюще улыбнулся. Через  стекло  увидел,
что женщина снова плачет. Его появление,  конечно,  внушило  ей  некоторую
надежду, но и расстроило, разбередило рану. Вот кто-то вышел и  гуляет  по
Москве с ромбами и орденами, а ее муж сидит и, возможно, будет  сидеть,  и
этот факт, наверное, угнетает еще больше чем сознание, что все сидят.
     Он впервые задумался, как будут складываться его отношения с  людьми,
как повлияет все происшедшее на дальнейшую жизнь и службу.
     До обеда  он  бесцельно  проходил  по  улицам,  просто  глядя  новым,
обострившимся взглядом на людей, новостройки, витрины магазинов.
     При всем,  что  случилось  с  ним  и  тысячами  ему  подобных,  жизнь
продолжалась. Он не мог не отметить, что Москва похорошела, люди  в  массе
выглядят довольными и веселыми, а в магазинах товаров гораздо больше,  чем
три года назад.
     Почти непрерывно ему приходилось отвечать  на  приветствия  встречных
военнослужащих,  и  он  ловил  удивленные  и   заинтересованные   взгляды.
Командармы и в свое время не так часто попадались на  улицах,  их  и  было
пятнадцать  на  всю  Красную  Армию,  а  сейчас  год  спустя,  как   ввели
генеральские звания, командарм с двумя орденами Красного Знамени  выглядел
видением прошлого, о котором большинство старалось не вспоминать.
     В  центральном  военторге  Марков  купил  небольшой  чемодан   желтой
тисненой кожи варшавского производства - трофей освободительного похода. У
него не было ничего, никаких личных вещей, и пришлось  приобрести  многое,
от бритвенного прибора и носовых платков до габардинового обмундирования и
плаща. Ходить по Москве в плохо сшитом полевом х/б он не считал удобным  в
своем звании.
     К часу для он уже был в гостинице.
     Звонок прозвучал около восьми часов вечера.
     - Марков? - услышал он грубый бас порученца  Сталина.  -  Спускайтесь
вниз, за вами вышла машина.
     Иосиф Виссарионович встретил Маркова почти по-дружески. И лицо его, и
глаза выражали радушие,  словно  он  был  хозяином,  принимающим  дорогого
гостя, а не главой партии и государства.
     - Садитесь, товарищ Марков. Я вижу, вы уже освоились  в  своем  новом
положении? - Очевидно, Сталин имел в виду новую  форму  Маркова  и  вообще
весь его подтянутый, даже щеголеватый вид
     - Стараюсь, товарищ  Сталин,  -  ответил  Марков,  следя  глазами  за
медленно прохаживающимся по кабинету хозяином.
     - Это хорошо. У вас крепкая нервная система.  Некоторые  товарищи,  с
похожей биографией, сломались и сейчас  ни  на  что  не  годятся.  Хотя  и
оправданы полностью. А  нам,  старым  большевикам,  приходилось  сидеть  в
тюрьмах и подольше... Я же сказал, садитесь,  -  и  показал  на  ближайший
стул. - Что бы вы сказали, товарищ  Марков,  если  бы  мы  предложили  вам
возглавить генеральный штаб?
     Марков, хоть и был подготовлен вчерашними словами Погорелова  все  же
несколько опешил.
     - Не знаю, товарищ Сталин,  не  думал  об  этом.  Я,  вообще  говоря,
войсковик. И кроме того... несколько отстал, по-моему.
     - Это не очень страшно. В курс дела вы войдете быстро. А отсиживаться
на маленькой и спокойной должности сейчас не время. Главное, чтобы  у  вас
сохранились те качества, которые отмечали  многие  авторитетные  товарищи.
Сейчас это особенно  важно.  Армия  перевооружается,  меняются  уставы,  и
способность нешаблонно мыслить, принимать быстрые и  обоснованные  решения
важнее, чем многое другое.
     "Это он про тех,  казненных,  говорит:  авторитетные  товарищи..."  -
подумал Марков и увидел, что перед Сталиным лежат его  старые  аттестации,
среди них,  конечно,  и  те,  что  подписывал  и  Уборевич,  и  Егоров,  и
Каширин...
     - Вы имели возможность следить за ходом войны в Европе?  -  продолжал
Сталин. - В чем, на ваш взгляд,  главная  особенность  немецкой  стратегии
сегодня?
     -  Применение  массированных  подвижных  соединений,  быстрый  прорыв
обороны противника и развитие наступления на всю  глубину  стратегического
развертывания.
     - А как вы считаете, если Гитлер все-таки  нападет  на  нас,  сколько
времени пройдет от начала войны до ввода в действие его главных сил?
     -  Я,  товарищ  Сталин,  не  имею  необходимых  данных...   но   могу
предположить, что это произойдет на первые-вторые сутки.
     - Значит, опыт первой мировой войны нам не пригодится? И мы не  будем
иметь времени на проведение мобилизации?
     - Считаю, что нет, товарищ Сталин...
     Наступила пауза. Сталин пристально смотрел на Маркова,  прямо  ему  в
глаза. И тому показалось, что его затягивает взгляд желтых, тигриных глав.
И вот Сталин медленно произнес длинную непонятную фразу...
     ...Мгла перед глазами  рассеялась.  Совсем  рядом  с  собой  Берестин
увидел Сталина. Такого же, как на фотографиях, портретах и в  кинофильмах,
но  и  не  совсем  такого.  Живой  человек  всегда  отличается  от   своих
изображений массой подробностей.
     "Получилось, значит", - подумал он. И тут же осознал себя  не  только
Алексеем Берестиным, но и Сергеем Марковым тоже.  Вернее,  не  осознал,  а
вспомнил все, что составляло личность Маркова, все, что с ним было, вплоть
до последних слов Сталина, которые были  акустической  формулой  включения
психоматрицы.
     - Ну здравствуй, товарищ Сталин... -  произнес  он,  прислушиваясь  к
звучанию чужого голоса. - Как ты тут обжился?
     - Нормально, - улыбнулся Сталин, и это  выглядело  довольно  странно,
если не сказать - дико: новиковская улыбка на  совсем  не  приспособленном
для нее лице. - Хоть и тоскливо, черт знает как... В город тянет выйти, по
улицам походить, а нельзя.
     - Да, тебе не позавидуешь. Зато - положение? Но дай я  посмотрю,  как
мой Марков выглядит. У тебя тут зеркало есть?