и водочки, натурально, употребим, чтоб секрецию улучшить...
     Но  не  пришлось  Шульгину  полакомиться  господскими   деликатесами,
еженедельно  привозимыми  со   специальной   охраной   в   опломбированном
контейнере, и довоенной "Столичной" не успел он попробовать.
     То, чего так долго ждал нарком, наконец случилось.
     В другом конце длинного, как пульмановский вагон, коридора в обширной
прихожей грубо и требовательно загремел дверной звонок.
     Не успела еще перепуганная жена выглянуть из спальни,  не  проснулись
дети, а Шульгин, отнюдь не помертвевший от последнего на свободе ужаса,  а
благодушно  улыбающийся,  открыл  добротную  двойную  дверь.  В   квартиру
ввалились два сержанта НКВД в форме,  еще  один  человек  в  штатском,  но
настолько типичного облика, что сомневаться в его принадлежности к органам
не приходилось, боец конвойных войск с винтовкой, а за ним переминались на
площадке  постоянные  понятые  -  лифтерша   и   дежурный   электромонтер.
Бессмысленно-круглое лицо лифтерши выражало слабое любопытство, а  монтеру
явно хотелось похмелиться. На  обысках,  если  в  квартире  обнаруживалась
выпивка, ему обычно перепадало.
     - Проходите,  товарищи,  проходите,  будьте  как  дома...  -  Шульгин
отступил от двери,  сделал  приглашающий  жест,  чуть  ли  на  согнулся  в
поклоне.
     Оторопевший от такой встречи чекист протянул ему ордер на обыск.
     Скользнув глазами по тексту с  подписью  самого  Вышинского,  Шульгин
вернул бумагу.
     -  Не  возражаю.  Приступайте.  А  может,  сначала  чайку?  Дело  вам
предстоит долгое,  на  улице  слякоть,  дождь...  Попьете  -  тогда  и  за
работу... Да я и  сам  покажу  все,  что  вас  интересует,  чтобы  зря  не
возиться, вы только скажите - что требуется: письма  Троцкого,  инструкции
гестапо, списки сообщников?
     Наверняка  с  подобным  эти  злые  демоны  московских  ночей  еще  не
сталкивались.
     - Вы что, гражданин, пьяны, что ли? Не понимаете, в чем дело?
     - Отчего же? Прекрасно понимаю. А выпить не успел, вы же и  помешали.
Дурацкая,  между  прочим,  привычка  в  вашем  ведомстве  по  ночам  людей
тревожить. Утром куда удобнее, после завтрака. И вам лучше, и нам... Да вы
заходите,  заходите,  -  обратился  он  к  понятым,  -   не   стесняйтесь,
присаживайтесь, до вас не скоро очередь дойдет.
     Из спальни, наконец, появилась жена.
     - Это что, Гриша? - прошептала она, хотя прекрасно все поняла.
     - Не тревожься, Зоя, товарищи ко мне.  Иди  пока  оденься,  да  чайку
согрей...
     - Товарищ лейтенант, может, санитарку вызвать, он  вроде  -  того!  -
попробовал подсказать начальнику выход из положения один из сержантов.
     - Все они того. На каждого врачей не хватит. А если что  -  в  тюрьме
разберутся. Петренко, стой у двери. Понятые, садитесь здесь, ждите.  А  вы
приступайте, - приказал лейтенант подручным.
     - С чего  планируете  начать?  -  поинтересовался  Шульгин.  -  Я  бы
советовал с кабинета. Там много книг,  бумаги  всякие.  Пока  перетрясете,
жена оденется, сготовит на скорую руку. Опять же и мне  с  собой  кое-чего
соберет...
     -  Мы  сами  знаем,  -  огрызнулся  лейтенант,   решив   игнорировать
небывалого клиента. - Стойте вот тут и не вмешивайтесь.
     Однако обыск начал  действительно  с  кабинета.  Шульгин  прислонился
спиной к боковой стенке шкафа, заложив руки  за  спину.  Минут  пятнадцать
молча  наблюдал  за   чекистами.   Сержанты   сноровисто,   сантиметр   за
сантиметром,  обшаривали  комнату.  Лица  у  обоих  простые,   вроде   как
рязанские,  отнюдь  не  отмеченные  печатью   интеллекта.   Классов   семь
образования да какие-нибудь курсы  по  специальности.  Лейтенант,  похоже,
покультурнее, скорее всего - москвич, десятилетку наверняка окончил, да  и
чин у него по их меркам немаленький, равен армейскому  капитану.  А  в  те
годы нередко и сержанты райотделами НКВД руководили.
     Он сидел сбоку от стола, писал что-то, положив на коленку планшетку.
     Сколько, интересно, раз ему приходилось  заниматься  подобным  делом,
носителей каких громких имен и  званий  препроводил  на  первую  ступеньку
ведущей в ад лестницы?  Мемуары  мог  бы  в  старости  написать,  пожалуй,
интересные, только вот старости как раз и не будет. Через годик-другой сам
станет объектом подобной процедуры. А может, и  без  процедуры  обойдется.
Шульгин не знал, каким образом происходила "смена караула"  в  НКВД  после
устранения Ежова и прихода Берии. Может, просто пуля в затылок,  прямо  на
рабочем месте? В любом случае, долгая жизнь лейтенанту госбезопасности  не
светит, так что комплексовать Шульгин не собирался.
     - А у вас там, на Лубянке, какие порядки? - нарушил он  тишину.  -  В
камерах курить можно? Если можно,  я  папиросами  запасусь.  Кстати,  если
желаете, закуривайте прямо здесь, вон на столе коробка...
     Лейтенант поднял  голову,  намереваясь  вновь  оборвать  надоедливого
врага народа, однако то, что он хотел сказать, таки осталось тайной.
     В стремительном броске  Шульгин  ребром  ладони  перебил  ему  шейные
позвонки. Крутнулся на месте, носком сапога ударил в  висок  присевшего  у
нижних полок шкафа на корточки сержанта, резким толчком ладони  в  область
сердца отбросил к стене второго. И успел придержать  его,  плавно  опустил
обмякшее тело на ковер, чтобы, падая, оно не произвело лишнего шума.
     Выпрямился, машинально поправил упавший на глаза чуб.
     Да, подумал Сашка, спецподготовка ежовских гвардейцев не  выдерживает
никакой критики. Любой, наверное, муровский опер даст им сто очков вперед.
Да и неудивительно, воры народ серьезный,  могут  и  пером  пощекотать,  и
бритвой полоснуть по глазам, а от наркомов, маршалов и старых  большевиков
чекисты подвоха не ждут. Народ дисциплинированный. Даром что у каждого  то
маузер именной, то браунинг в кармане штанов, ящике стола  или  прямо  под
подушкой.
     И ведь, кажется, за все эти годы больших и малых терроров  случая  не
было, чтобы хоть один чекист на таких вот  задержаниях  пострадал.  Что-то
такое про Каширина, кажется, рассказывали, да про Буденного  был  анекдот.
Все прочие ночные аресты воспринимали как должное.
     Шульгин отодвинул край шторы и выглянул в коридор. Боец  с  винтовкой
скучал у двери, понятые переговаривались шепотом.
     Шариков от подшипника в доме у наркома не водилось,  но  и  мраморная
пепельница подошла. Звук от удара в  лоб  получился  тупой,  с  отчетливым
хрустом треснувшей кости. Лязгнула об пол штыком винтовка.
     - Тихо, тихо, граждане  понятые...  -  успокаивающе  сказал  Шульгин,
покачивая стволом лейтенантского нагана. - Я  вас  трогать  не  собираюсь,
только  без  глупостей.  Официально  вам  сообщаю   -   группа   бандитов,
бухаринцев-троцкистов намеревалась, переодевшись  в  форму  наших  славных
органов, совершить  теракт  против  члена  правительства,  -  он  пощелкал
пальцами по значку и ордену. - Однако я их обезвредил! Но могут  появиться
сообщники, возможна и перестрелка. Поэтому - прошу  пройти  в  чуланчик  и
сидеть тихо,  пока  не  приедут  настоящие  чекисты  и  не  снимут  с  вас
показания... - с этими словами он втолкнул понятых в комнату без окон, еще
раз погрозил наганом и запер дверь снаружи.
     Он заглянул в детскую, где жена наркома с каменным лицом сидела между
кроватями все еще спящих сыновей.
     - Собирайся, Зоя...
     - Что? Что такое? - воскликнула женщина. Ее славно  разбудили,  резко
встряхнув за плечи, и она озиралась с недоумением и испугом.
     - Я сказал - собирайся. Товарищи  поняли,  что  были  неправы.  И  не
возражают, чтобы мы уехали...
     - Как? Куда? Что ты говоришь?.. - она ничего не понимала,  зная,  что
пришедшие с обыском чекисты никогда просто так  не  уходят,  а  главное  -
никогда не видела у своего мужа такого лица и такого взгляда.
     - Все скажу, только не сейчас. Одевайся теплее, одевай ребят,  поедем
но машине, погода холодная. На все сборы полчаса...
     На самом деле времени было сколько угодно.  Такие  обыски  длятся  по
нескольку часов, - водитель в машине, скорее  всего,  спит,  и  собираться
можно без спешки.
     Шульгин и сам не знал, для чего все это сделал и  продолжает  делать.
Наверное, ему, оказавшемуся в одной с наркомом  шкуре,  просто  захотелось
показать, как следует поступать в трудные моменты настоящему  мужчине.  Он
не знал,  в  самом  ли  деле  все  происходит  наяву,  как  у  Новикова  с
Берестиным, или внушено  ему,  по-прежнему  лежащему  на  койке  в  логове
аггров, но это не имело значения. Пока ему не помешают режиссеры, он будет
исполнять свою сольную партию. Да ведь и  просто  интересно,  получится  у
него или нет, сумеет он оставить в дураках всесильное "ведомство  страха"?
А если все происходит наяву - так пусть нарком получит свой шанс.
     В большой портфель Шульгин сложил  все  оказавшиеся  в  доме  деньги,
драгоценности жены, наганы чекистов, в два чемодана - самое необходимое из
одежды, альбом с семейными фотографиями, несколько детских игрушек.
     План у него был самый простой. Используя резерв времени  до  момента,
пока на Лубянке спохватятся, да пока поднимут тревогу, отмотать на  машине
километров триста, а то и больше, день  пересидеть  в  укромном  месте,  а
дальше, как любит выражаться Берестин, бой покажет...
     Дрожащая,  постукивающая  зубами  от  страха   и   волнения   женщина
заканчивала одевать детей. Старший,  десятилетний,  все  время  спрашивал,
куда они едут. И почему ночью?
     - К дедушке поедем. На машине. Он нас давно ждет, да все  времени  не
было.
     - А сейчас появилось?
     - Появилось. Отпуск мне дали. Три года не давали, а сейчас дали.
     Шульгину и самому стало интересно, как у него  все  легко  и  складно
выходит.
     Наскоро, но плотно перекусили.  Он  заставил  Зою  выпить  полстакана
водки. Сам пить не стал,  початую  бутылку  и  две  полных  тоже  сунул  в
портфель,  наполнил  рюкзак  банками  деликатесных   консервов,   красными
головками сыра, копченой колбасой. Вот хлеба  оказалось  маловато,  но  не
беда, хлеба в любом сельпо взять можно.
     - Так. Сейчас я спущусь к машине, все  уложу,  а  когда  посигналю  -
выходите. Сразу же. И до гудка - из кухни ни шагу. - Последнее  он  сказал
жене шепотом. Она испуганно кивнула.
     По  пути  к  двери  окончательно  вошедший  в  роль  Шульгин   вырвал
телефонный шнур из коробки, придвинул к двери чулана  тяжеленный,  набитый
всяким ненужным хламом комод.
     Надел длинный кожаный реглан, наркомовскую фуражку  со  звездочкой  и
нелепым квадратным козырьком. Наверное,  специально  придумали,  чтобы  не
похоже было на элегантные фуражки царского времени. Вернувшись в  кабинет,
забрал у чекистов  удостоверения,  вытряхнул  из  карманчиков  на  кобурах
запасные патроны, из ящика письменного стола вынул именной  никелированный
"ТТ" - подарок от коллектива завода к какой-то дате.
     Черная "эмка" стояла у  выходящей  в  глухой  внутренний  двор  двери
подъезда. И водитель, как и предполагал  Сашка,  посапывал  носом,  подняв
воротник шинели и надвинув на глаза буденновку.
     "Куда же они меня сажать собирались? - удивился Шульгин, -  вчетвером
на заднее сиденье не втиснешься. Или к концу обыска "воронок" пригонят?"
     Шофера он будить не стал.  Просто  придавил,  где  нужно,  артерию  и
оттащил легкое тело в подвал. Не забыл и  у  него  выдернуть  из  кирзовой
кобуры револьвер. Сел за руль, с первого оборота стартера завел еще теплый
мотор и трижды коротко посигналил.
     Не слишком разгоняясь, пересек Каменный  мост,  на  пустынном  Манеже
крутнул влево, чтобы не проезжать мимо Лубянки, по Садовому кольцу  выехал
к Первой Мещанской, доверху заполнил бак на  бензоколонке  у  Крестовского
моста и на предельной скорости погнал машину по Ярославскому шоссе.
     План у него сложился достаточно четкий. Он намеревался, путая  следы,
добраться до Осташкова, там, под предлогом рыбалки, пересидеть два-три дня
у  знакомого  егеря  на  глухом  кордоне,  сменить  на  машине  номера   и
пробиваться к финской границе...
     Планируя, он не верил,  что  ему  позволено  будет  это  сделать.  Он
заботился о наркоме. Вдруг все происходит на самом деле,  так  пусть  его,
шульгинские, мысли и настроение покрепче застрянут у наркома  в  мозгах  и
помогут не растеряться, не запаниковать, оставшись  вдруг  в  одиночестве.
Мужик-то он все же крепкий, пять стволов при себе, жена,  дети  и  никаких
путей назад - пробьется, если не совсем дурак, а нет, так лучше с  наганом
в руках, чем в лефортовском подвале...
     И действительно, через минуту или две  для  Шульгина  все  кончилось.
Только что дрожали перед глазами световые пятна на мокром асфальте, упруго
дергался в руках непривычно тугой руль - и сразу тьма...
     Тьма, истома сладкого предутреннего сна и неожиданно - жгучий укус  в
щеку.
     "...Клопы, что ли?" - с недоумением и брезгливостью подумал  Шульгин,
просыпаясь и в первый миг вообразив, что лежит на той же постели, а  лихой
поединок с лубянской гвардией - лишь удивительно яркий и подробный сон. Он
шлепнул по лицу ладонью и открыл глаза.
     ...Он сидел на  краю  грязной  и  тесной  площади,  окруженной  бурым
глинобитным забором, на уровне глаз мелькали худые, грязные и голые  ноги,
раздавались гортанные и визгливые звуки неизвестного языка, орали ослы,  в
нос били отвратительные запахи, хуже, чем  летом  из  шахты  мусороповода,
сверху палило висящее в зените солнце. Все окружающее, кроме самых близких
предметов, Шульгин видел смутно, словно через видоискатель не настроенного
на резкость "Зенита", да еще и с захватанным пальцами объективом.
     Все тело зудело,  будто  искусанное  комарами  и  осами,  болело  под
ложечкой, подташнивало.
     В первые секунды ему показалось,  что  он  очнулся  после  тяжелейшей
пьянки где-нибудь на термезском базаре.
     Но прошло совсем немного времени, и Шульгин понял,  что  все  гораздо
хуже. Слегка сориентировавшись в своих новых ощущениях, он  осознал,  что,
во-первых, дело совсем не в похмелье, а во-вторых, у него нет ног!
     Две грязные, гноящиеся культи со свищами на месте коленных  суставов!
Не менее отвратительные руки, покрытые язвами и воспаленными расчесами,  с
черными обломанными ногтями. Осмотрев и ощупав себя, Сашка  убедился,  что
совершенно гол, не считая обрывка прелой мешковины на  бедрах.  В  сальных
волосах на голове и даже в бровях копошились крупные вши. А туманная  муть
в глазах оттого,  что  его  поразила  сильная  близорукость,  а  может,  и
катаракта.
     "Паскуды, - с ненавистью подумал он. - Не получилось первый раз,  так
решили по новой! Андрей рассказывал, что на  Валгалле  ему  тоже  угрожали
перспективой оказаться в теле раба  на  постройке  пирамид  или  гаремного
евнуха... Вот и эти сочли, что в роли базарного калеки мне будет  думаться
куда продуктивнее, чем в уютной лубянской камере или в  бою  с  чекистской
погоней..."
     За следующий час, терзаемый обжигающим солнцем, свирепыми насекомыми,
нудной болью в каждой клеточке тела, он все же  как-то  сориентировался  в
своем нынешнем положении.
     Тело, в  котором  он  оказался,  принадлежало  если  и  не  глубокому
старику,  то  человеку  преклонных  лет,   терзаемому   массой   болезней.
Проанализировав   ощущения,   характер   и   локализацию   болей,    сумел
отдифференцировать не меньше  десятка.  В  том  числе  ришту,  лейшманиоз,
эхинококкоз  и,  скорее  всего,  проказу.  Каким  образом  владелец   тела
ухитрялся до сих пор жить - загадка.
     Находился он в какой-то ближневосточной стране и явно - до  Рождества
Христова. То,  что  он  мог  рассмотреть  своими  подслеповатыми  глазами,
выглядело очень похожим на картинки из учебника истории древнего мира.  Он
не помнил, где и когда появились стремена и седла, знал только, что давно,
а здесь всадники сидели на кошмах и шкурах, и ноги  у  них  болтались  без
всякой опоры. Не слишком ценное наблюдение. Да и какая разница, где именно
он оказался? Если б еще не калекой, тогда стоило попытаться еще что-нибудь
лихое учинить. А так - не все ли равно?
     Его заслали сюда, чтобы сидел и проникался. Потому и  не  оставили  в
памяти ничего от истинного владельца тела. Шульгин не  понимал  языка,  не
знал даже, где поблизости найти воду для питья, где скоротать ночь. В теле
наркома он знал о нем все, а у теперешнего даже имени не знает.
     В  половинке  серо-желтой  высохшей  тыквы,  исполняющей  роль  шапки
отечественного нищего, перед Шульгиным лежал  брошенный  каким-то  местным
гуманистом кусок неаппетитной лепешки. Вот и весь его жизненный ресурс.
     До тех пор, пока жажда не стала нестерпимой, он, сумев отключиться от
посылаемых телом раздражающих сигналов,  размышлял  довольно  спокойно.  И
надеялся, что вот-вот его извлекут обратно. То есть  показать,  что  могут
сделать с ним какую угодно пакость, они показали. Держать же  его  в  этом
теле и дальше - какой смысл?
     Но время шло, а ничего не менялось.  Шумел  вокруг  маленький,  почти
первобытный  базар,  совершалась  на  нем  какая-то  жизнь,  орали   ослы,
вспыхивали перебранки и потасовки, заключались сделки, и участники здешней
жизни находили в ней, наверное, прелесть не меньшую,  чем  Шульгин  с  его
современниками у себя дома. Сам же Сашка только и смог, что  переползти  в
удлинившуюся тень  стены  и  привалился  к  ней,  кусая  пересохшие  губы,
отмахиваясь  от  назойливых  мух  и  слепней,  с  омерзением  вдыхая  вонь
растоптанного дерьма и ослиной мочи.
     Редеющая толпа обтекала этот жалкий человеческий обмылок,  просто  не
замечая его. И хоть бы одна сволочь бросила в чашку если и не монетку,  то
хотя бы какой-нибудь водянистый фрукт, чтобы смочить  отвратительный,  как
кусок заскорузлой портянки, язык.
     Аггры, похоже, старательно выбирали новый вариант. Поняли, что сделай
они Шульгина кем угодно, но не беспомощным калекой, пусть вправду евнухом,
пусть гладиатором, он и здесь бы нашел для  себя  приемлемый  выход.  Раб,
обладающий  сознанием  человека  двадцатого  века  и  неплохой  физической
подготовкой, может убежать, изобрести способ прилично  устроиться  даже  в
таком мире, как этот. А сейчас...
     Отталкиваясь руками, отправиться на поиски глотка  наверняка  тухлой,
кишащей всякой пакостью воды, забиться в какую-то  нору,  чтобы  скоротать
ночь и вновь с рассветом выползти на солнцепек, в надежде продлить  куском
лепешки существование? Ждать, пока смилостивившиеся пришельцы заберут  его
обратно и под страхом еще худших мучений заставят  сделать  что-то  нужное
им, но, скорее всего, неприемлемое для него?
     Так стоит ли давать им такой шанс? Тем более,  можно  допустить,  что
ожидание затянется. В самом  деле  -  время-то  разное.  Кто  помешает  им
продержать здесь Шульгина месяц, год... И вернуть в тот же  самый  момент?
Ну вот уж хрен вам, господа!
     Шульгин попытался извлечь из своих  желез  хоть  каплю  слюны,  чтобы
облизнуть пергаментные губы. "В зеркало бы взглянуть", - непонятно к  чему
вдруг подумал он и сам удивился странному желанию.
     Как же все-таки снова показать межзвездным подонкам, кто есть  кто  в
их поединке?
     И  он  таки  придумал,  хотя  удовольствия  ему  остроумная  идея  не
доставила.
     Верхние фаланги пальцев и суставы кистей у калеки  покрывали  твердые
мозоли.  Значит,  не  один,  пожалуй,  год  владелец  тела   передвигался,
отталкиваясь руками от земли. Придется и Шульгину попробовать.
     Ориентируясь по направлению людского  потока,  он  попрыгал-пополз  в
сторону ворот. Заметив чернобородого коренастого мужика с  тугим  бурдюком
под мышкой, очевидно, водоноса, Шульгин замычал, показывая на бурдюк и  на
свой рот.
     Водонос, словно бы удивленный, приостановился и, судя  по  интонации,
что-то спросил. Кто знает, может, хозяин тела даже и знал этого  человека,
здешний мир тесен, а может, и нет, но своей прось