он, -  я  мало  времени
проводил за пределами наших владений. Мне пришлось объехать чуть  ли  не
полмира, чтобы найти себя. Я думаю, что нашел там  Бога,  Мэдлин.  -  Он
опять немного помолчал. - Как будто бессмысленно говорить такое, когда я
не знаю Бога и даже не уверен, существует ли Он. Я привык верить, что Он
очень активно занимается делами людей, что Он очень суров и  беспощаден,
неумолим и лишен чувства юмора. Гораздо более  склонен  проклинать,  чем
хвалить. Но когда оказываешься в таком вот месте,  как  это  -  где  нет
ничего, кроме земли, неба и тебя самого, - начинаешь думать о Боге.
   И он погрузился в молчание.
   - Для меня Бог был в основном воскресной проповедью, - сказала она. -
Хотя я всегда считала, что Бог есть любовь, и всегда видела вокруг  себя
любовь.
   - Я думаю, -  проговорил  он,  -  что  когда  человек  оказывается  в
одиночестве в таком окружении, он либо встречается лицом к лицу с собой,
либо сходит с ума. Понимаешь, что бытие важнее, чем  деяние,  что  Бога,
наверное, нельзя найти среди шумных  человеческих  занятий,  но  в  тиши
сердца. Возможно, я говорю ерунду.
   - Расскажите мне о вашей жизни там, - попросила Мэдлин, когда  Джеймс
снова замолчал. Ей захотелось плакать.  Она  чувствовала  себя  ближе  к
нему, чем когда-либо, и ей не хотелось упускать это мгновение, хотя  она
и понимала, что он говорил больше с собой, чем с ней.
   - Вам хочется послушать? - спросил  он.  -  То  была  скучная  жизнь,
Мэдлин. Скука день за днем, неделя за неделей.
   - Расскажите о том, как вы плавали на каноэ, - попросила она. И когда
он оперся о локоть и она поняла, что сейчас он начнет рассказывать,  она
вытянулась на траве рядом с  ним,  обратив  лицо  к  потокам  солнечного
тепла.
   Наверное, есть  какая-то  причина,  почему  она  с  таким  увлечением
слушает рассказы о тех годах его  жизни,  подумала  молодая  женщина.  И
возможно,  она  только  что  уловила  эту  причину.  Возможно,  ключ   к
постижению и пониманию мужа лежит в том, что  он  пережил  в  то  время,
причем пережитое он только сейчас начинает сам осознавать.
   - Долгие месяцы тяжелой работы и адской жизни, - начал он, - хотя это
и может стать насущной потребностью. И я оказался  одним  из  тех,  кому
повезло, я  был  служащим  компании.  У  французов,  которые  составляют
экипажи каноэ, жизнь невероятно трудна. Они либо гребут, либо  переносят
их на руках через пороги, и так по восемнадцать часов каждый день. И при
этом трудно найти более веселых, шумных и вспыльчивых людей.
   И он пустился в пространное описание своих путешествий, на что она  и
надеялась. Она долго слушала, словно очарованная, пока  ею  не  овладела
дремота. Время от времени она понимала, чувствуя себя немного виноватой,
что задремала и совершенно не слышала, что он говорит. Но в конце концов
она перестала сопротивляться и окончательно погрузилась в сон.
 
*** 
 
   - И когда мы в конце концов вернулись к реке, - говорил Джеймс, - там
сидели рядком шесть наяд, и все пели весьма фальшиво. -  Он  усмехнулся,
когда Мэдлин никак не возразила против такого окончания рассказа.
   Он долго лежал, опираясь  на  локоть,  глядя  на  нее.  Разметавшиеся
локоны обрамляли ее лицо, губы слегка приоткрылись. Его глаза скользнули
по ее стройному стану и остановились на талии. Сумеет ли он в  ближайшем
будущем сделать так,  чтобы  эта  талия  раздалась?  Он  страстно  хотел
ребенка. От Мэдлин. И верил, что  она  была  разочарована,  когда  через
месяц выяснилось, что ребенка не будет.
   Он  хотел  ребенка,  которого  можно  будет  считать  полностью   его
собственным. Ребенка от своей жены.
   Юбка бархатной амазонки отогнулась, открыв правую лодыжку.  Стройную,
тонкую лодыжку молодой женщины. Джеймс улыбнулся.
   И, наклонившись, нежно поцеловал жену в губы.
   - М-м-м, - пробормотала она и слегка пошевелилась.
   Он еще раз легко поцеловал  ее,  потом  раскрыл  губы,  обвел  языком
очертания ее полуоткрытых губ и  осторожно  попытался  проникнуть  между
ними.  Она  опять  пошевелилась,  отзываясь  на  его  поцелуй,   немного
приоткрыла губы.
   Он думал только выразить свою нежность. Он не собирался будить ее. Но
пламя охватило его почти тотчас же. Во рту у нее было влажно  и  горячо.
Он отвел локоны от ее лица.
   - М-м-м, - пробормотала она еще раз, внезапно глаза ее раскрылись,  и
она посмотрела сначала ему в глаза, а потом мимо него в голубое небо.
   Он  заметил,  что  она  судорожно  сглотнула,   когда   он   принялся
расстегивать пуговицы на ее жакете, а потом и  на  блузке  под  жакетом.
Потом снова поцеловал ее, в то время как руки его  довершили  начатое  и
нашли  дорогу  к  теплым   грудям.   Соски   ее   затвердели   под   его
прикосновениями.
   Снять с нее жакет и блузку и стянуть вниз сорочку  было  делом  одной
минуты, и теперь его губы могли помочь рукам возбудить ее. Впрочем,  это
было совершенно не обязательно, потому что она застонала и  прижалась  к
нему. Она была уже готова. Он наклонился к ней, еще раз  поцеловал  шею,
подбородок, губы.
   Неужели он сошел с ума? Неужели полностью потерял контроль над  своим
рассудком? Но ведь сюда никто никогда не ходит. Тысячи раз  приходил  он
на болота и ни  разу  никого  не  встретил.  Если  он  безумен,  то  это
прекрасное безумие.
   Слегка отодвинувшись, он задрал ее бархатную юбку,  стянул  исподнее,
потом управился со своей одеждой. И вспомнил склон холма в Эмберли,  где
впервые взял ее, смяв ее под собой на жесткой земле и, конечно, причинив
ей сильную боль, хотя она не издала ни одного жалобного звука.  Земля  -
жесткое и неподатливое ложе  для  молодой  женщины  во  время  любовного
действа.
   Он никогда не брал ее по-другому.
   Джеймс подсунул руку ей под  талию  и  перекатился  на  спину.  Потом
водрузил ее на себя, подняв юбки кверху. Мэдлин смотрела на него  широко
раскрытыми глазами, дыхание ее стало отрывистым.
   - Обнимите мои бока коленями, - сказал  он,  помогая  ей  устроиться;
потом опустил ее на себя.
   И оба ахнули.
   Когда он вошел в нее, она, против  обыкновения,  не  стала  двигаться
вместе с ним. Она крепко сжала его коленями, напрягла внутренние мышцы и
закрыла глаза. Он протянул руку к ее затылку  и  притянул  ее  голову  к
своей. И увидел, что она закусила нижнюю губу.
   Ее юбка покрывала их обоих тяжелыми  складками.  И  там,  под  юбкой,
Мэдлин была жаркой, влажной и дрожащей. Более эротической любовной  игры
он и вообразить не мог. Свободной рукой он коснулся ее обнаженной  груди
и притянул ее губы к своим губам.
   Почувствовав, что она приближается к нему, он замедлил и углубил свои
движения и приблизился к ней в точный момент. Никогда еще,  подумал  он,
не до конца утратив способность думать, никогда  еще  он  не  чувствовал
Мэдлин до такой степени своей партнершей в ласках, как в этот раз.
   Достигнув высшей точки наслаждения, она содрогнулась и уронила голову
ему на плечо. Он подтолкнул ее  ноги,  помогая  им  выпрямиться  по  обе
стороны от него. И  обхватил  ее  руками,  чтобы  задержать  и  продлить
последние содрогания страсти.
   Прошло несколько минут; он знал,  что  она  не  спит.  Она  полностью
расслабилась, но бодрствовала. И он тоже.
   Так близки. Они были так близки друг к  другу.  Телесно  нельзя  быть
ближе. Они все еще не разъединились. Семя его ласк было  в  ней.  И  так
близки в другом смысле. Расслабленные и удовлетворенные в объятиях  друг
друга. Муж и жена.
   Это было бы так просто. Так просто - взять и сказать что-нибудь.  Что
угодно. Хотя бы ее имя.
   Мэдлин...
   Или даже произнести вслух эти самые трудные слова - "я вас люблю".
   Но если он заговорит, то может все испортить.  В  лучшем  случае  это
вернет ее в реальность и положит конец этим мгновениям, когда он  держал
ее так близко, как только может мужчина  держать  женщину.  А  в  худшем
случае он, возможно,  увидит,  как  она  удивленно  смотрит  на  него  -
потрясенная, непонимающая, насмешливая. С самого начала она  отдала  ему
свое тело. И ни разу не дала понять, что у него есть какие-то  права  на
ее сердце.
   Он боялся разрушить ту небольшую близость с ней, которую  обрел.  Его
пальцы ласково и рассеянно перебирали ее локоны.
   А Мэдлин, в свою очередь, лежала, горячая и разомлевшая, рядом с  его
стройным и сильным телом, положив голову ему на плечо, и мечтала о  том,
чтобы это мгновение никогда не кончалось. Она слышала, как ровно  бьется
его сердце. Интересно, подумала она,  сознает  ли  он,  что  его  пальцы
перебирают ее волосы и массируют ей голову?
   А уж если мгновение не может длиться вечность, как это обычно  бывает
с мгновениями, тогда пусть он заговорит.  Скажет.  Скажет  то,  что  она
чувствует. Что это не просто телесное. Не может в этом не  быть  чего-то
большего: какой-то привязанности, какой-то нежности, а может,  и  любви.
Все  это  было  в  его  поцелуе.   Мэдлин   чувствовала   это   по   его
прикосновениям. И она видела это в его  глазах.  И  было  в  них  что-то
такое... какая-то обнаженность. Что-то  почти  пугающее  в  своей  силе.
Пугающее, потому что она боялась, что ошибается.
   Он любит ее. Его глаза сказали, что он ее любит. Ей  очень  хотелось,
чтобы он сказал это вслух. Или хотя  бы  произнес  ее  имя.  Или  просто
поцеловал, улыбнулся и высказал все это, не прибегая к словам.
   Она ошиблась. Она, конечно же,  ошиблась.  Охваченная  страстью,  она
увидела в его глазах то, что хотела увидеть. А вместо желаемого  увидела
нарастающее телесное желание.
   Она ошиблась. Он не собирается ничего говорить.
   - Я предупреждал вас, что болота - опасное место, - сказал он.
   - Да, - отозвалась она, - предупреждали.
   - Вы не должны допускать подобные вылазки за пределы  нашей  спальни,
Мэдлин. Вдруг кто-нибудь придет сюда?
   Он что, шутит?  Или  говорит  серьезно?  У  него  никогда  ничего  не
поймешь. Голос звучит серьезно. Но наверное, он подшучивает над ней.
   - Вы что же, говорите по собственному опыту? - спросила она.
   Рука его замерла на ее волосах. Она почувствовала, как напряглись его
мускулы.
   - Что вы подразумеваете? - осведомился он.
   Она по-прежнему не открывала глаз, и голова ее все еще лежала у  него
на плече. Но  она  поняла,  что  мгновение  безвозвратно  утрачено.  Она
поняла, что сказала что-то не то.
   - Только то, что в свое время вы, должно быть, привозили сюда десятки
девиц, - весело проговорила она, еще  глубже  увязая  в  сыпучем  песке,
который приняла за дорогу.
   - С кем вы разговаривали? - спросил он. - Кто вбил вам в  голову  всю
эту чушь?
   - Вот именно, - сказала она. -  Чушь.  Я  со  многими  разговаривала.
Бросьте, Джеймс, не сердитесь.
   - Это Бисли, да? Что он рассказал вам обо мне?
   - Ах, ну оставьте же, -  проговорила  молодая  женщина,  обнимая  его
одной рукой за шею и придвигая к нему голову. - Это была шутка,  Джеймс.
Я ничего не имела в виду.
   Он очень крепко схватил ее за бедра и снял с себя. Потом повернулся и
опустил ее на траву рядом с собой.  Лицо  его,  как  заметила  Мэдлин  с
упавшим  сердцем,  было  просто  разъяренным.  Она   натянула   сорочку,
прикрывая грудь.
   - Говорил же я вам, чтобы вы держались от  него  подальше,  -  сказал
Джеймс. - И вот теперь он отравил вашу душу. Ну что же, Мэдлин, если  вы
верите, что вы - одна из долгой вереницы женщин, которых можно приводить
сюда и валить на траву, тешьте себя этой  мыслью.  Если  вам  интересно,
могу добавить, что вы очень выигрываете по сравнению со всеми прочими. С
вами очень недурно переспать. Я  действительно  сделал  весьма  неплохой
выбор, взяв вас в качестве многолетней партнерши моих любовных забав.
   Некоторое время он приводил в порядок  свою  одежду,  потом  встал  и
направился из лощины наверх.
   А Мэдлин, подобрав блузку, заметила, что руки у нее дрожат  так,  что
она с трудом может  справиться  с  застежкой.  Что  она  сказала  такого
плохого? Что вызвало его тираду? Не наступила  ли  она  ему  на  любимую
мозоль? Мистер Бисли сказал, что много лет тому назад  он  был  очарован
его сестрой. Когда та вышла замуж за другого,  он  подрался  с  мистером
Бисли, а также с двумя братьями ее мужа. Почему? Один из детей  -  самый
старший - не похож на трех остальных, сказала мисс Трентон. Он  высокий,
худощавый, темноволосый. Трудно представить  себе,  что  у  него  те  же
родители, что и у трех остальных.
   "Генриетта!" - шикнул мистер Трентон, донельзя смущенный.
   Возможно,  уже  вчера  она  чувствовала   крохотное,   еле   уловимое
напряжение. Но такое крохотное и еле уловимое, что оно быстро забылось.
   Что, если это правда?
   Что, если правда - что?
   О Боже...
   - Вы решили, что я вас бросил?  -  спросил  Джеймс  с  гребня  лощины
голосом холодным как лед. - Я  ловил  лошадей.  Поехали  домой,  Мэдлин.
Просто сегодня мы провели слишком  много  времени  вместе,  вот  и  все.
Проводить в обществе друг друга больше часа в день -  значит  испытывать
судьбу, не так ли? А я полагаю, что разумнее будет заниматься  подобными
вещами... - он жестом указал на лощину, - в нашей супружеской постели.
   - Полностью с вами согласна, - ответила Мэдлин,  надевая  жакет;  она
старалась побороть дрожь  в  руках,  застегивая  пуговицы  и  прикалывая
булавкой шляпу. Поставив ногу на его руку, чтобы он  помог  ей  сесть  в
седло, она твердо посмотрела на него. - Я вышла  за  вас  замуж,  будучи
уверенной, что  подобные  вещи  не  будут  вторгаться  в  мои  дни.  Мне
говорили, что жена обязана исполнять свой долг только по ночам.
   - Если это только долг, а не удовольствие, - сказал он, - меня вполне
устроит, Мэдлин, проделывать все  гораздо  быстрее.  Как  я  и  поступлю
сегодня ночью.
   - Вот и хорошо, - отозвалась она, поворачивая лошадь в сторону дома и
не дожидаясь, пока Джеймс усядется в седло, - это действительно долг.  И
не может быть ничем другим.
   Интересно, думала она позже, несколько поостыв, как можно принять  за
чистую монету такую откровенную  ложь?  Стоит  только  вспомнить  об  их
бесконечных ласках, и станет ясно, что она отзывается на них с  огромным
удовольствием, а  вовсе  не  из  чувства  долга.  Но  он,  конечно,  так
разозлился, что просто не в состоянии рассуждать разумно.
   А теперь ей придется скорее всего исполнять по ночам свой супружеский
долг и обходиться без всяких ласк.
   А ведь день начался так славно! А когда  Джеймс  заговорил  с  ней  и
принялся рассказывать о себе, все было просто как в сказке. А когда  они
ласкали друг друга,  это  было  прямо-таки  исступление.  А  теперь  они
вернулись к прежней враждебности. А в душе у  нее  были  посеяны  семена
сомнений и подозрений.
   Ах, как она зла!
   Она его ненавидит.
   Что за чары заставили ее выйти за него?
 
Глава 18 
 
   Малый шанс на то, что их  брак  принесет  им  хотя  бы  относительное
удовлетворение, ускользнул, кажется, во время этой прогулки,  когда  они
больше часа  испытывали  даже  нечто  большее,  чем  удовлетворение.  Не
принеси им эта прогулка хотя бы нескольких мгновений счастья, с  горечью
размышляли они оба, может быть, и несчастье тоже можно было  удержать  в
отдалении.
   Она жалеет, что вышла за него, убеждал себя Джеймс. Она поступила так
только потому, что он погубил ее на склоне  холма  в  Эмберли,  а  потом
нахрапом заставил дать обет. Она ни за что не вышла бы за него,  будь  у
нее время поразмыслить.
   Джеймс думал о  мужчинах,  с  которыми  он  видел  ее  в  Лондоне,  о
полковнике Хакстэбле и прочих, а также о капитане Хэндзе, появившемся  в
Эмберли. Он видел ее с Эльфредом Пальмером  и  Карлом  Бисли  и  даже  с
молодым Марком Трентоном в те недели и месяцы,  что  последовали  за  их
гибельной поездкой на болота. И понял, что он не тот, кто ей  нужен.  Он
ничего не мог ей дать, что поощряло бы  и  питало  тот  блеск  жизненной
силы, который всегда появлялся в ней в присутствии других мужчин.
   Единственно, где он мог угодить ей, была постель. Но это удовольствие
она получала вопреки собственной воле. Она испытывает к нему  неприязнь.
После той прогулки она редко заговаривала с ним добровольно. И поскольку
ему было больно от  того,  что  она  сказала  ему  по  этому  поводу,  и
поскольку на него давило  чувство  вины  от  того,  что  он  вынудил  ее
вступить в брак против воли, он прекратил пользоваться  этим  ее  слабым
местом.
   Он не прервал их супружеские отношения. Он слишком  себялюбив,  чтобы
прервать их окончательно. И кроме того, ему нужен  наследник.  Хотя  что
касается наследника, он  не  возражал  бы,  если  бы  она  подарила  ему
полдюжины дочерей и  ни  одного  сына.  Джеймс  хотел  ребенка  -  чтобы
признать его своим, чтобы он был рядом, чтобы дать ему свое  имя.  Чтобы
любить его.
   Если только он способен любить. Он не уверен, что это так.
   Поэтому он продолжал супружеские отношения. Но он  больше  не  ласкал
жену. Он брал ее каждую ночь; все происходило  быстро,  в  установленном
порядке - если не  считать  нескольких  дней  каждый  месяц,  когда  она
сообщала ему, глядя на него вызывающе и победоносно, что сегодня она  не
может. Ей теперь доставляло удовольствие обстоятельно сообщать ему,  что
он не преуспел в своих стараниях обрюхатить ее.
   Или так ему казалось.
   Порой он пытался быть с ней добрым.
   - Вчера за обедом миссис Херд сказала  мне,  -  обратился  он  как-то
утром к Мэдлин, когда она, как он знал, собиралась съездить в  город,  -
что у модистки есть новые зимние шляпы очень смелого фасона.  Почему  бы
вам не купить себе что-нибудь?
   - Для чего? - спросила она,  глядя  ему  прямо  в  глаза  и  поднимая
подбородок с уже знакомым выражением. Это были доспехи, в которых она  с
ним сражалась. - Или я недостаточно модно одета, на вкус лорда Бэкворта?
   - Я подумал, что вам, вероятно, хочется чего-то нового и красивого, -
пояснил он, - мы ведь живем так далеко от Лондона.
   - Разве я жаловалась когда-либо?
   - Нет, но мне показалось, что вам,  возможно,  не  хватает  какого-то
центра, где собирается модная публика. Не угодно ли вам поехать со  мной
в Хэрроугейт на одну-две недели?
   - Чтобы пользоваться водами и  променадом  в  общественных  залах?  -
сказала она. - Полагаю,  что  нет,  Джеймс.  Нам  пришлось  бы  выносить
общество друг друга целыми днями.
   - Об этом я не подумал, -  чопорно  проговорил  он.  -  Это  было  бы
воистину наказанием, не так ли?
   - Так, - ответила она.
   - Ну что же! - Он встал из-за стола  и  швырнул  салфетку  туда,  где
стояла его пустая чашка. -  Если  вы  передумаете  относительно  шляпок,
Мэдлин, пусть мне пришлют счет.
   - Благодарю, - ответила она,  -  но  вы  щедро  снабдили  меня  такой
суммой, что мне хватит денег до следующей четверти года.
   Он вышел из комнаты злой и уязвленный.
   - Письмо,  что  вы  получили  сегодня  утром,  было  от  Доминика?  -
осведомился он в другой раз.
   - Да, - подтвердила она. Он  уже  подумал  было,  что  наказание  его
ограничится этим единственным словом, но она добавила  спустя  некоторое
время:
   - И от Эллен. Они написали вместе.
   - Они вполне благополучны? И дети тоже?
   - Да, все благополучны. -  Снова  молчание.  -  У  деток  прорезались
зубки. Чарльз в особенности мучился. Домми брал его на руки  и  ходил  с
ним по ночам. Кажется, никто больше не мог успокоить малыша.
   Для нее то была длинная речь. То  есть  если  учесть,  что  речь  эта
обращена к нему. Когда они  оказывались  в  обществе,  она  еще  была  в
состоянии весело болтать.
   - Оливия перенесла это легче? - поинтересовался он.
   - Судя по словам Эллен, она настолько разумна, что засыпает, когда ее
лихорадит.
   - Вы скучаете по вашим родственникам, Мэдлин?  -  неожиданно  спросил
он.
   Она аккуратно передвинула  горку  гороха  с  одного  края  тарелки  к
другому.
   - Я замужняя дама,  живущая  в  доме  своего  мужа.  Выйдя  замуж,  я
рассталась со своей семьей. Так заведено в этом мире.
   -